- Вот сейчас и иди, - сказал Млеткын. - Зачем откладывать?
Омрылькот медленно поднялся. "Может, и вправду так будет лучше…"
- А ты не ходи, - махнул он рукой Млеткыну.
- Да не пойду я, - успокоил старика шаман. Млеткын смотрел вслед удаляющемуся Омрылькоту и злорадно думал: "Вот он, бывший хозяин Улака, полностью в моих руках!"
Омрылькот подошел к домику Совета. Дверь была широко распахнута. Он вошел. Драбкин и Тэгрын сидели за столом и изучали какую-то бумагу.
- Етти! - приветливо сказал милиционер.
Поздоровался и Тэгрын.
- Я пришел сказать… - с трудом выдавил Омрылькот. - Пришел сказать… - Он умолк, потом, потоптавшись на месте, проговорил: - Чего тут… Я пришел поднять руку… - И снова замолчал.
Он стоял перед удивленным милиционером и председателем Совета, высоко держа над головой узловатую, с наростами на суставах, мозолистую руку.
- Что это значит? - растерянно спросил Тэгрын.
- Это значит, - объявил Омрылькот, - что я тоже за то, чтобы вельботы передать трудовому народу. - И он опустил наконец руку.
- Долго же ты думал, - усмехнулся Тэгрын.
Омрылькот пристально посмотрел на председателя Совета.
- Для меня это непросто, - тихо сказал старик, - вельбот был мой.
- Он прав, - вступил в разговор Драбкин. - Видно, он искренне раскаивается… Потому и пришел не сразу…
Драбкин встал, подошел к Омрылькоту и крепко пожал ему руку, ту самую, которую старик долго держал над головой.
42
Тэгрын рассказывал на Совете о затруднениях, которые неожиданно возникли на осеннем забое моржей:
- Уже пора начинать, но никто не двигается с места. Все растерянно переглядываются, перешептываются. Потом я догадался: раньше, прежде чем приступить к забою, шаман произносил заклинание. На этот раз Млеткына с, нами не было: он болел. Омрылькот тоже сказался нездоровым. Кому говорить? Что говорить? Люди смотрят на меня, ждут. Подошел Кмоль, спрашивает, что будем делать. Отвечаю - надо начинать забой. Тот возражает. Я не могу совершить обряд, потому что большевик. Кмоль тоже. Посоветовались мы и решили сказать речь. Я начал. Рассказал немного о международном положении. Слушали внимательно, особенно про британский империализм и о жизни бедняков в далекой жаркой стране Индии. Я читал недавно в газете об этом, пригодилось. Вот и говорю, что народ в Индии голодает, потому что тамошние моржовые лежбища принадлежат британским империалистам и местным шаманам. Они бьют зверя и забирают себе все - от клыков до кожи, оставляя индийскому пролетариату только требуху.
Потом стал я говорить о нашей жизни. О том, что в этот день мы бьем моржей не просто как улакские охотники, а как члены товарищества "Красная Заря", как люди Советской республики. Мы сами хозяева жизни, хозяева нашего лежбища, потому что мы - народ и государство. Сказал им это и сам пошел вперед, а за мной двинулись и все остальные…
- А в Индии моржи есть? - засомневался Драбкин и вопросительно посмотрел на Сорокина.
- По-моему, нет, - ответил Сорокин.
- Вот и я думаю, - значительно произнес Драбкин. - Так что, товарищ Тэгрын, с индийскими моржами ты загнул. Хотя в классовом отношении твоя речь была правильная, политически грамотная, но географически ты оказался подкованным плохо. Надо тебе, Тэгрын, по части географии поработать над собой…
Тэгрын согласился с замечанием Драбкина.
А вскоре из Анадыря телеграфом пришел запрос: желают ли местные жители пользоваться русским алфавитом. Телеграмма была подписана - Комитет нового алфавита. Телеграмма эта обрадовала Сорокина, и он поделился с Пэнкоком:
- Наша взяла! Будет у чукчей новый алфавит на основе русского!
Сорокин засел за составление подробного отчета.
Приближалось начало учебного года. Прибывали ученики, селились в интернате. Заведующей и одновременно поварихой была Наргинау. Она взялась за дело энергично и круто. Каждого вновь прибывшего она самостоятельно осматривала, водила в баню, переодевала и только после этого передавала докторше Наталье Ивановне.
43
Необычно рано в этом году ударили морозы. Снег запорошил все, что еще напоминало о прошедшем лете. Наступила настоящая зима. Старики удивленно разводили руками - давно не замерзало море в такое время.
Холодно и неуютно было в обширном чоттагине яранги Омрылькота. Запах прокисшего теста исходил из боковой кладовки, где старик гнал самогон - дурную веселящую воду, приспособив для этого ствол старого винчестера.
По стенам полуовального чоттагина стояли ряды бочек, нынче пустые, потому что Омрылькот отказался участвовать в осеннем забое моржей.
"Кто не работает, тот не ест", - сказал Тэгрын, когда Омрылькот заикнулся о том, что ему, как старому владельцу вельбота, не выделили полагающейся доли. Запасов провизии у Омрылькота уже не было. В двух подземных мясных хранилищах лежали остатки прошлогодних кымгытов, позеленевшие, пригодные лишь для разжигания аппетита, но не для настоящей еды.
От самогона Омрылькот некоторое время чувствовал прилив сил, словно возвращалась молодость, и кровь начинала быстрее течь по жилам. Однако по утрам было плохо. Единственное спасение - в том, чтобы еще раз обжечь нутро огнем веселящей воды.
На Совет Омрылькот больше не ходил, хотя каждый раз посыльный, обычно какой-нибудь мальчишка, приносил в ярангу устное приглашение председателя Тэгрына.
В Улак съезжались будущие ученики нового учителя Пэнкока. Они прибывали из глубинной тундры, из окрестных маленьких поселений. Собачьи упряжки останавливались возле интерната, где специально для этого вбили колья. Отцы входили в школу, осматривали классы и долго пили чай, слушая рассказы Пэнкока о тангитанской земле, о своем учении в далеком Ленинграде.
После этого обычно начинались песни и танцы. Атык бил в бубен и исполнял свой новый танец о том, как Пэнкок одолевал грамоту в большом городе, как ехал обратно в Улак по бесконечным железным полосам. И лишь после этого гости уезжали к себе, оставляя детей в Улаке, в доме, который назывался интернат.
А у Омрылькота единственным гостем стал Млеткын. Даже родичи остерегались заходить в ярангу бывшего старейшины Улака, где теперь велись разговоры о происках большевиков, играющих на самых низменных чувствах бедных людей. Гэмо и тот целыми днями пропадал у нового торговца и поговаривал о том, что будет учиться советскому торговому делу.
Как жить дальше? Чем насытить сжигавшую душу ненависть? Как отомстить этим жалким людишкам, которые, понимая свою слабость, все время толкуют о том, что все надо делать сообща. А как же иначе, если каждый из них в отдельности ничтожество, жалкая личность, не способная добиться настоящей удачи?
Омрылькот зашел в кладовку и из железной банки с завинчивающейся крышкой налил себе три четверти большой зеленой кружки самогона и тут же выпил. Приятное тепло разлилось по всему телу, изгоняя слабость, головную боль, проясняя мысли.
Пришел Млеткын. Он принес свежую нерпятину, из-за пазухи вытащил бутылку. У шамана дурная вода получалась лучше, чем у Омрылькота. Видно, у него был большой опыт.
Пока варилось мясо, выпили из шаманской бутылки. Молчали. Омрылькот выжидал: нынче все новости ему приносил Млеткын, который свободно передвигался по селению, заходил в яранги, в Совет.
- Надо спрятать самогон, - сказал шаман, принюхавшись к кислому запаху. - И приспособление тоже.
- Почему это? - встрепенулся Омрылькот.
- Потому что есть закон новой власти, по которому нельзя самому делать дурную веселящую воду, а тем более торговать ею, - ответил Млеткын.
- А я что хочу, то и делаю в собственной яранге! - храбро заявил Омрылькот.
- За такое дело, - спокойно продолжал Млеткын, - на три года сажают в сумеречный дом. А сначала судят. А тангитанский суд - это когда собираются и ругают при всем народе.
- Мэркычгыргыт! - выругался Омрылькот. - Разве это настоящая жизнь? Почему я не оленевод? Давно бы укочевал, как те, что пасут стада на Амгуэме, на Колыме… Они недоступны Советской власти.
- Кочевать можно и в другую сторону, - сказал Млеткын, обгладывая нерпичье ребрышко.
- Это куда? - не понял Омрылькот.
- На другой берег, - бросил Млеткын. Он знал: у старика припрятан изрядный ворошок американских зеленых денег.
- Поселимся в Имаклике. Что из того, что там эскимосы живут? Зато у них красивые и ласковые женщины. Можно заново приобрести вельбот, построить жилище. Это труда не составит, если у человека есть доллары. А на той земле очень уважают зеленые бумажки… Там - это настоящая сила… Сейчас самое время уйти. Нынче стоят тихие дни, течение в проливе спокойное. Я поднимался на вершину Дальней сопки. Оттуда пролив виден как на ладони. Можно переходить.
- Но как уйдешь незаметно? - засомневался Омрылькот. Ему понравилась идея Млеткына.
- Ну, например… можно сделать вид, что идем на охоту… - сказал шаман. - Кто не работает - тот не ест, это верно. Но хочет есть. Поэтому мы и пошли на охоту. Ведь не обязательно отправляться днем… Есть раннее утро: темнота нынче держится долго. Я даже наметил день… когда начнется учение… Тогда все будут заняты школой…
- Но как покинуть близких? - почему-то переходя на шепот, спросил Омрылькот.
- Надо прежде всего думать о себе. Жить осталось не так уж много. Кого надо - ты поставил на ноги. Свой долг исполнил. Совсем пропасть твоим родственникам не дадут: земляки помогут им.