* * *
Рано утром следующего дня Тэгрын и Сорокин отправились дальше.
Отдохнувшие, досыта накормленные собаки резво бежали по мокрой тундре, подбрасывая на кочках нарту.
К вечеру приехали в стойбище Рентыгыргына, дальнего родича Атыка. Здесь все прошло хорошо - и выборы и подбор учеников.
- Мы как раз в это время приходим на южный берег улакской лагуны для осеннего обмена, - объяснял Сорокину Рентыгыргын. - Издавна это у нас водится, когда еще не было ни русских купцов, ни американских торговцев. Нам ведь нужны и лахтачьи ремни, и хорошая лахтачья кожа на подошвы, моржовые шкуры, жир морского зверя. А береговым жителям - оленьи шкуры на зимнюю одежду, оленьи жилы для ниток. Это тоже как бы торговля, но без денег.
Настроение у Сорокина было приподнятое: он не ожидал, что кочевники будут так сговорчивы. Поездка прошла без особых затруднений - в общем-то все согласились с необходимостью послать детей в интернат, избрали свои местные Советы.
Когда на обратном пути остановились у горячего источника, чтобы на прощание еще раз насладиться купанием, Сорокин поделился своей радостью, но, к его удивлению, Тэгрын не поддержал его.
- В прибрежной тундре остались только бедные, малооленные кочевники, - объяснил Тэгрын. - Им оленей только-только хватает на пропитание. Все они в родстве между собой. Совет или товарищество среди них организовать легко, потому что они и так сообща работают… А вот настоящие оленные люди - те далеко. Часть ушли на Амгуэму, другие на Колыму, к якутской земле. Несколько месяцев надо добираться до них. У них огромные стада, они очень богаты. Многие годы копились у них олени. Те, кто во главе стойбищ, сами не пасут, они только распоряжаются. Имеют по несколько жен. А есть и такие, что верхом на оленях ездят, но это не чукчи, другой народ - ламуты называются. Это только так кажется, что в тундре мало людей. А на самом деле поболее будет, чем на морском побережье.
- Есть у них родные в приморских селениях?
- Очень мало, - ответил Тэгрын. - Они роднятся между собой и тем увеличивают стада. Но родные все же есть. И некоторые улакские имеют своих оленей…
- Это кто же?
- У Омрылькота есть стадо. Только они укочевали далеко, к мысу Якан. Подальше держит, чтобы и оленей не сделали общими.
- Ничего, придет время, и до них доберемся, до Амгуэмы и Колымы. Никуда им не деться, - решительно заявил Сорокин.
- А ребятишек у них много, - продолжал Тэгрын. - И вот я думаю: надо что-то делать. Может, на летающих лодках до них добраться? Ведь дети вырастут не разумея грамоты, а их сверстники на побережье будут читать книги, газеты…
Тэгрын горестно вздохнул.
- Я завидую Пэнкоку, - произнес он после некоторого молчания. - И я мог бы учиться в Ленинграде. Но понимаю - туда надо было послать молодого и сильного. Только Йоо жалко. Крепится бедная, но сильно тоскует. Поднимется на Сторожевую сопку и стоит там. Как бы в камень не превратилась…
- Ну, ты скажешь… - удивился Сорокин.
- Конечно, такого не будет, но есть старинное поверье, что тоскующая женщина может стать камнем.
30
В Ленинграде на подготовительном отделении института собрались представители всего Севера от Чукотки до Кольского полуострова. Низкорослые скуластые нанайцы, широколицые и румяные архангельские ненцы, жители тайги ханты и манси, кеты, селькупы и даже юкагир с Колымы, молчаливый такой, серьезный парень. Пэнкок даже немного побаивался его и однажды признался в этом Косыгину.
- В наших сказках очень много говорится о войнах с юкагирами. И чукчи всегда побеждали их.
- А я слышал от бабки, в юкагирских сказках, наоборот, они побеждали вас, - усмехнулся Косыгин.
- Этого не может быть! - обиделся Пэнкок.
Пэнкок с Косыгиным жили в одной комнате. Третьим с ними был нанаец. Он приехал в национальной одежде, богато украшенной крупным орнаментом. Весь этот красочный наряд нанайца был сшит из рыбьей кожи, которая при ходьбе сильно шуршала, и парень каждый день просил коменданта выдать ему другую одежду, чтобы можно было спокойно ходить по улицам.
Пэнкок, как и многие его товарищи, приехавшие сюда, чтобы овладеть грамотой, с трудом привыкал к новой жизни. Тоска по родным берегам, по Йоо, думы о малыше, который вот-вот должен был появиться на свет, порою охватывали его так сильно, что он готов был бросить все и, пусть даже пешком, отправиться домой, на Чукотку. Огромным усилием воли он подавлял в себе это желание и с еще большей энергией брался за учебу.
Он завидовал Косыгину, который, казалось, чувствовал себя в Ленинграде спокойно и уверенно, как будто он всю свою жизнь прожил в большом и шумном городе, как будто и не было на свете никакой Чукотки, с ее леденящими ветрами, бесконечными снежными просторами и ослепительно щедрым солнцем.
Так, в волнениях и заботах, в напряженных занятиях на подготовительном отделении, шли дни за днями.
Однажды, когда Пэнкок сидел и корпел над домашним заданием, в комнату ввалился веселый, неунывающий Анемподист и прямо с порога выпалил:
- Нас приглашает Богораз!
- Кого? - не понял Пэнкок.
- Да нас с тобой… Вернее, тебя…
- Нас? Меня? Сам Вэип? Да ты знаешь, Анемподист, что это за человек?! Он ведь жил у нас на Чукотке, в наших ярангах жил! Сказки наши, песни записывал… Старики о нем легенды слагают. Встретиться с ним - все равно что живую легенду увидеть…
На следующий день Косыгин с Пэнкоком отправились к Владимиру Германовичу. "Живая легенда", как выразился Пэнкок, оказался бодрым старичком с маленькой белой бородкой и близорукими глазами. Он подал гостям руку и протяжно произнес:
- Е-е-ттык!
- Ии, мытьенмык, - ответил Пэнкок, отметив про себя, что Вэип говорит на северном наречии, где слова произносят немного нараспев. В Улаке смеялись над таким говором, считая его отклонением от исконного чукотского языка.
- Русский разговор знаешь? - опросил Пэнкока Богораз.
- Знаю, - ответил Пэнкок.
- Тогда будем говорить по-русски. Разговорный чукотский я, честно сказать, подзабыл, а тебе полезно поупражняться в русском, - предложил профессор и повел гостей в кабинет.
В кабинете Пэнкок увидел такое множество книг, что не удержался и изумленно воскликнул:
- Какомэй! И вы все это прочитали?
- Почти… - улыбнулся профессор.
Женщина принесла чай. Пэнкоку понравилось, что в квартире профессора соблюдались чукотские обычаи: женщины не лезли к мужчинам со своими разговорами. А беседа была серьезной: профессор показывал им проект чукотского букваря. Название Пэнкок сразу же одобрил - "Челгыкалекал". Пэнкок бережно взял в руки будущий букварь и… растерялся: он не мог прочитать там ни одного слова.
- Это какая-то другая грамота, - испуганно сказал он.
- Мы остановились на латинском алфавите, - объяснил Богораз, - так как русский не может выразить все оттенки и фонетические особенности не только чукотского, но и других языков народностей Севера.
- Но мы учились по-другому, - робко заметил Пэнкок. - По русскому алфавиту нас учил Сорокин…
Он вытащил тетради Сорокина, показал профессору записи.
- Это интересно, любопытно, однако, - проговорил Вэип.
У Богораза чай пили из стаканов, вставленных в специальные металлические чехлы, чтобы не обжечь руки о горячее стекло. Сахар был мелкий, и его надо было растворить в чае. Это было непривычно, и чай терял свой настоящий вкус.
- А как вы обходитесь с гортанным смыком?.. Ага, обозначаете дополнительным знаком? Это любопытно. Молодец ваш Сорокин, - откидываясь в кресло, сказал Богораз. - Должен вам признаться, некоторые мои коллеги склоняются в пользу кириллицы… Однако есть опасения, что двойное использование одного и того же алфавита и в русском и в местном языке может внести путаницу и затруднить процесс обучения грамоте. И все-таки любопытно, - снова повторил профессор. - Очень даже любопытно…
- Ну, а что ты все-таки думаешь? - Богораз повернулся к Пэнкоку.
- Русский, конечно, удобнее, - ответил Пэнкок. - Потому что он понятнее нам, и язык русский, потом, легче учить.
- А ты как считаешь? - обратился Богораз к Косыгину.
- Я… тоже думаю, русский…
Богораз накрыл рукопись ладонью.
- А может быть, ваше мнение основано на том, что вы не знаете латинского алфавита? А, друзья?
Косыгин с Пэнкоком переглянулись. Одно они могли сказать твердо - латинский алфавит запутает тех, кто уже начал учиться грамоте на основе русской графики. Но… профессор, видимо, знает лучше… Ребята еще раз взглянули на незнакомые буквы: "Нет… какие-то они чужие, стоят, словно ощетинившиеся солдаты, вооруженные копьями".
Прощаясь, Богораз сказал:
- Послезавтра в Академии наук состоится совещание по проблемам Северного морского пути. Я приглашаю вас. Приходите.
По дороге в общежитие Пэнкок думал о только что увиденном проекте букваря.
- Мне совсем не понравилась новая грамота, чужая она нам, непривычная… Чувствую я это, - поделился он мыслями с Анемподистом.
Косыгин молча кивнул головой. Вид у него против обыкновения был невеселый. Видно, и его задела за живое эта странная латинская грамота.