Пэнкок с испугом смотрел на большие каменные дома, ему казалось, что улицы здесь вырублены прямо в скалах.
- Опасно здесь жить, - заметил он спутнику. - Вдруг кто уронит что-нибудь тяжелое? Жирник или ступу каменную…
- В Москве жирников нет, - пояснил Косыгин.
- Ну, молоток можно выронить ненароком. С такой высоты на голову упадет, однако, череп может пробить.
- Не слыхал, чтобы роняли что-то на голову, - с сомнением сказал Косыгин.
Красная площадь понравилась Пэнкоку.
- Хорошо, когда просторно, - сказал он, глубоко вздохнув. - Далеко отсюда видно. Вроде бы река там блестит, а?
Извозчик прислушивался к незнакомому разговору, пытливо разглядывал Пэнкока.
- Товарищ, а товарищ, - обратился он наконец к Косыгину, - комиссар, чай, не нашего роду? Коминтерновский он, что ли?
- С Чукотки он.
- А где она, эта самая Чахотка?
- Не Чахотка, а Чукотка, - поправил Косыгин, - это подальше Камчатки будет.
- А разве есть земля дальше Камчатки? - усомнился извозчик.
- Есть.
- Вот чудно, - бормотал извозчик на обратном пути к Николаевскому вокзалу, - аж дальше Камчатки люди живут! Вона какая она, наша Расея. Он давно комиссарит-то, ваш товарищ?
- Давно, - ответил Косыгин.
- Значит, и там, за Камчаткой, тоже Советская власть Установлена, вона как…
В ленинградский поезд Пэнкок входил уверенно, как в свою ярангу. Он быстро занял место, оттеснив какого-то парня в овчинном полушубке. Вообще он заметил, что его морская форма как-то выделяет его и даже чуть-чуть возвышает над другими людьми. И это ему нравилось.
Поезд пришел в Ленинград к вечеру. Трудно было поверить в то, что уже не надо никуда ехать, что достигнута конечная цель долгого путешествия, сложного не столько своей продолжительностью, сколько обилием впечатлений, часто непонятных и непривычных.
29
Как-то Сорокин поднялся на сопку и удивился, как изменили облик селения новые дома Улака. В интернате все было готово к приему учеников: в комнатах стояли аккуратно застланные кровати, длинный стол, покрытый клеенкой, тянулся через всю столовую.
За учениками надо было ехать в тундру.
Раньше Сорокин думал, что на нартах можно ездить только зимой, а тут собаки бежали по пожелтевшей тундре, и нарта скользила по траве ничуть не хуже, чем по снегу. Лишь на каменистых осыпях да на крутых склонах приходилось спрыгивать на землю и помогать собакам.
Удивительно красива осенняя тундра. По ночам прихватывал морозец, покрывал прозрачной ледяной пленкой лужицы, бочажки, берега тихих рек и озер. Утром лед быстро таял под лучами неяркого солнца. Сорокина поразило обилие грибов, ягод и пышных осенних цветов, местами покрывающих тундру сплошным красочным ковром.
На привалах собирали морошку, объедались черной шикшей, пачкая соком руки и губы.
- Вот тебе и пустыня! - повторял Сорокин.
Первый большой привал с ночевкой устроили у горячего источника. От воды пахло сероводородом. Горячий ручеек впадал в небольшой водоем, и температура здесь была вполне приемлемой для купания.
- Американский торговец Пони Карпентер, который жил в Кэнискуне, любил здесь купаться, - сообщил Тэгрын.
Натянули палатку, разделись и забрались в воду.
- Наверное, Пэнкок сейчас в настоящей городской бане моется, - сказал Тэгрын.
По Улаку гуляло множество разных слухов о жизни Пэнкока на русской земле. Долгое время от него не было никаких известий. Но потом из Анадыря пришла телеграмма, подтверждавшая, что парень благополучно добрался до Ленинграда и приступил к занятиям на подготовительном отделении Института народов Севера.
Иногда в радиорубку приходила Йоо и часами просиживала там, наблюдая за работой радиста.
- Что ты тут сидишь? - как-то спросил ее Сорокин.
- А вдруг оттуда Пэнкок заговорит, - с затаенной надеждой прошептала Йоо.
Но Пэнкок молчал, и, грустная, Йоо уходила в свою ярангу.
В темноте пар от горячей воды был не заметен. Но сероводородный запах чувствовался, и поэтому голову приходилось держать высоко. Сорокин видел перед собой яркие созвездия и узкий серпик зарождающегося месяца. На сердце у него было тревожно. В Улаке чувствовалось напряжение. В скором времени должен состояться сход, на котором надо будет принять решение о создании товарищества. В Улаке только об этом и толковали. Говорили, что общим станет все - не только вельботы, байдары, оружие, но и одежда, жилище и даже жены. Источник этих слухов был ясен. Беспокоил Сорокина и интернат. Как-то все получится?..
Вдоволь накупавшись, Сорокин и Тэгрын поужинали холодным мясом и улеглись спать.
Проснулся Сорокин от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь плотную палаточную ткань. Потянуло запахом костра, - значит, Тэгрын уже встал и готовит чай.
Высунувшись из палатки, Сорокин на нарте, которая служила им столом, увидел кучку каких-то корешков.
- Попробуй, - сказал Тэгрын, - это пэлкумрэт.
Сорокин взял в рот корешок. Он был сладкий и необыкновенно вкусный.
- Где ты набрал? - спросил Сорокин.
- Пойдем покажу.
Чуть в стороне от лагеря, на небольшом возвышении, Тэгрын показал учителю развороченную землю. В ямке лежала щепотка кирпичного чаю. Сорокин вопросительно взглянул на Тэгрына.
- Это же мышиная кладовая! - засмеялся Тэгрын. - Я взял у них корешки.
- А чай откуда у мышей?
- Я положил.
- Зачем?
- Как - зачем? - удивился недогадливости учителя Тэгрын. - Как бы в обмен.
- А что, мыши чай пьют? - недоумевал Сорокин.
Тэгрын расхохотался так громко, что собаки навострили уши.
- Это такой обычай, - объяснил он Сорокину. - Считается, что мыши потом выменяют у своих богатых сородичей на этот чай корешков. Ведь многие звери живут как люди, только мы не понимаем их разговора.
После утреннего чаепития свернули лагерь и поехали дальше.
- Нам бы поспеть ко дню, когда оленеводы забивают телят на зимнюю одежду, - сказал Тэгрын. - Увидим интересный обряд.
- А Млеткын понимает разговор зверей? - спросил Сорокин Тэгрына.
- Понимает, - серьезно сказал Тэгрын. - Он хороший шаман.
- Что значит - хороший шаман? Разве шаман может быть хорошим?
- Может, - ответил Тэгрын. - В самом деле, он неплохой. Лечил раньше хорошо, знал все обычаи и заклинания, старинные предания и установления. Советы давал. Нынче он испортился, потому что захотел потягаться с сильными людьми. Неразумно поступил. Если бы он на нашей стороне был, многое было бы легко сделать…
- Да что ты говоришь, Тэгрын! - с удивлением воскликнул Сорокин. - Советская власть и шаман - это вещи несовместимые!
- Да, Млеткын не годится для Советской власти, - согласился Тэгрын. - Он теперь наш враг. Но многое, что сейчас говорят люди, идет от него. И правильно делает наш советский закон, что отделяет его от государства.
Поднявшись на плато, далеко внизу увидели четыре яранги, крытые лоскутной покрышкой из стриженой оленьей шкуры.
Собаки навострили уши, подняли морды.
- Оленей почуяли, - сказал Тэгрын, - где-то поблизости стадо.
За небольшим пригорком увидели оленей, и Тэгрын едва успел воткнуть между копыльев палку с железным наконечником - остол, чтобы сдержать упряжку.
Навстречу уже бежали пастухи.
- Какомэй, етти, Тэгрын! Кто это с тобой?
- Учитель Сорокин.
- Слышали мы про вас, - сказал пастух, назвавшийся Уакатом.
Невдалеке от яранг, на железной цепи, прикрепленной к вбитым в землю кольям, сидели собаки оленеводов. К ним с другой стороны привязали собак гостей.
Уакат повел приехавших к себе.
Сорокин внимательно приглядывался к яранге оленеводов. Она сильно отличалась от приморской. И размерами своими, и устройством. По существу это был шатер, натянутый на каркас из поставленных пирамидой жердей. Полог по сравнению с приморским был небольшой, и все жилище, видимо, рассчитано на то, чтобы его можно быстро свернуть и перевезти на другое место.
В чоттагин вошел пожилой оленевод в потертой кухлянке.
- Клей меня зовут, - представился он.
Тэгрын назвал ему Сорокина.
- Слышали о тебе, - сказал Клей, - и знаем, для чего вы приехали. Я так скажу - живем мы тут вместе и все вместе сообща решаем. Нынче вечером после забоя соберемся и устроим сход. Тогда и поговорим… А сейчас отдыхайте.
Жена Уаката, одетая в кэркэр с одним спущенным рукавом, обнажавшим полную грудь, так смущавшую Сорокина, подала свежее оленье мясо и чай.
Уакат жадно расспрашивал Тэгрына о жизни тангитанов.
- И еще говорят, есть у них летающие лодки и парящие в воздухе большие черные киты, - допытывался оленевод, - и птичий разговор, который пароходом привезли в Улак. Правда ли все это?
- Насчет летающих лодок и черных парящих китов ничего не могу сказать, - ответил Тэгрын. - Приедет Пэнкок из Ленинграда, расскажет. А вот птичий разговор действительно есть, и называется он - радио.
- А шаманы понимают этот разговор?
- Шаманы?! - усмехнулся Тэгрын. - Да не всякий тангитан его понимает. Я спрашивал милиционера, и тот птичьего радиоразговора не разумеет.
- Хорошо бы поглядеть на того человека, который знает этот разговор, - вздохнул Уакат. - Сам-то он как, на обыкновенного человека похож или больше на птицу?
Тэгрын вспомнил радиста, его широкое веснушчатое лицо и застенчивую улыбку.
- Да простой он человек. При нужде и чукча может научиться разговаривать птичьим голосом по радио.
- И еще хотел я спросить, верно ли, что Пэнкок поехал в Ленинград по железным полосам?