УРОК ИСТОРИИ
Изучение истории есть изучение причин.
Э. Кирр
Глава вторая,
которую Владимир Иванович предпочел целиком перенести из своего дневника, ибо он был человек аккуратный и любил писать дневник просто для себя, чтобы всегда иметь возможность через год и через десять лет посмотреть на себя со стороны другими глазами и понять, насколько поумнел за это время или, что, конечно, гораздо хуже, поглупел.
Вот уже месяц прошел, как я работаю учителем и классным руководителем школы рабочей молодежи. А это значит, что я обязан заглядывать в свой класс на переменах, принимать жалобы учителей, "обеспечивать" посещаемость и успеваемость, иначе конфликт с администрацией неизбежен. Я должен еще вести воспитательную, культмассовую, просветительную и всякую прочую работу, для чего мною составлены и утверждены все той же администрацией разнообразные планы.
А класс по-прежнему чужд и дик, настроен если не враждебно, то, употребим иностранное слово, - оппозиционно. И по-прежнему всякий день я недосчитываюсь пятка - десятка учеников, а когда цифра доходит до пятнадцати (главным образом когда идет первенство по хоккею или тянутся некие бесконечные телесерии), администрация делает мне внушение. На другой день, с утра, я отправляюсь на завод, в гаражи, в магазины, теряю время в проходных и в бюро пропусков, путаюсь в цеховых переходах, а потом беседую с начальниками, замами, завами, мастерами, пытаюсь стыдить прогульщиков и добиваюсь кратковременной вспышки посещаемости. Иногда приходит человек двадцать и даже до двадцати четырех. Двадцать пять никак не получается. Заколдованное число. Все же я чувствую себя именинником, с торжеством сообщаю цифры библиотекарше, добренькой маме-курочке, которая всегда сладко рассказывает в учительской о своих детях и о своем муже. Муж у нее идеальный, дети тоже, все необычайно одаренные: изучают языки, ходят в музыкальную школу, в плавательный бассейн и на фигурное катание...
Библиотекарша ведет школьный экран посещаемости и пишет справки, потому что в библиотеке не больше двухсот книг, размещенных в двух канцелярских шкафах... Директор, по-моему, ломает голову, что бы такое еще поручить библиотекарше; изредка дает поручение, скажем, купить новые столы, но чаще дел не находится, и все время можно употребить на рассказы о доме и детях, тем более что в учительской всегда есть слушатели. Библиотекарша очень любит свою работу, очень аккуратно приходит и так же аккуратно уходит домой. В конце концов, наверное, я просто несправедлив, потому что именно она ведет экран посещаемости и благодаря ей все видят и мою славу и мой позор.
За всякой вспышкой, за всяким подъемом неизбежен спад, и я жду спада, не то слово - жду, угадываю его уже поставленным чутьем классного руководителя. Для этого и не надо быть волхвом. Хуже, что все привычное становится нормой, вот почему привычно бездельничают Орлов и Нечесов, отчаянно плохо учатся по русскому каменщики Фаттахов и Закиров, прогуливают то вместе, то врозь продавщицы, спит на уроках Павел Андреевич, в понедельники не является Мазин, и не в силу ли этой привычки аккуратнейшим образом ходят на занятия Горохова, Столяров, Алябьев и сердитая повариха Тоня Чуркина. Замечу, в каждом классе школы рабочей молодежи, как бы в противовес забубенным прогульщикам, как бы доказывая диалектическую истину, что злу всегда противостоит добро, есть удивительно прилежные ученики, таких и в дневной школе, наверное, не отыщешь.
Сегодня у меня урок в своем классе. Французская революция 1848 года. Вижу - слушают, а все-таки нет того внимания, какого я жду. Злюсь. А ничего поделать не могу. Что за класс? Определить его одним словом? Главное качество? Вот оно: равнодушие! Что за класс! Только тогда и заинтересуешь, когда какую-то подробность вытянешь. Но не могу же я на такой ответственной теме байки рассказывать. История - точная наука. А Нечесов хихикает. Орлов вообще где-то витает. Требую, чтобы все писали, привожу примеры, которых нет в учебнике, ссылаюсь на Герцена и на Маркса. Диктую цитаты. Я хорошо подготовил этот урок. Не пожалел времени - вчера целый день корпел в читалке, все выстроил любо-дорого. В институте бы... Стоп-стоп... А может, я слишком сложно? Для этих вот - Нечесовых. Надо подумать... И когда я все-таки овладею собственным классом? Или этому не суждено сбыться?
Ну-ка, проверим, кто пишет за мной. Так. Чуркина, Горохова. Алябьев и Кондратьев, подручные сталеваров, - парни вроде бы серьезные, особенно Алябьев. Пишет Павел Андреевич, но как-то нехотя, точно протокол перебеляет. Из камвольщиц - Валя Соломина. Остальные? Делают вид или даже не делают вида. Галя Бочкина глядит в зеркало, пальцем приподнимает челку. Рая Сафина бездумно слушает, и где-то далеко-далеко желтенькая Таня Задорина, по-моему, строчит письмо или записку. Иды Чернец сегодня нет. Неужели загуляла? С нее станется. Спросить у Дарьи Степановны. Хулиганы мои, конечно, бездельничают. Нечесов вертится, соображает, что вытворить. Орлов не торопясь лузгает семечки, закрываясь рукой, плюет под парту.
- Орлов!
Движение бровью. Клейкие глаза смотрят с обычной насмешкой, рука тянется ко рту принять очередную скорлупку.
- Орлов! Сейчас же убери семечки.
- Чо я...
- Встаньте, Орлов.
- Чо в тюрьме, чо...
- Или работайте, или идите из класса...
Медленно и продолжая лузгать семечки, он идет к дверям, останавливается, громко щелкает скорлупкой, пнув дверь, выходит.
Так чем вы, Владимир Иванович, отличаетесь от Василия Трифоныча? Ничем. Что делать? А как поступил бы Борис Борисович?
Итак, революция 1848 года во Франции была первой волной той бури, которая прокатилась по всей Европе и достигла берегов России, точнее, русской части Польши...
- А ты, джентльмен, почему не пишешь? - сказал я, подходя к вертячему Нечесову.
- Бумаги нету...
- Возьми где-нибудь и пиши.
Нечесов точно ждал такого предложения, цапнул тетрадку с парты Чуркиной, но с той же стремительностью, с никак не ожидаемой ловкостью она выдернула тетрадку и стукнула его книжкой по голове.
- Ого! Дерется!
- А ты не цапай!!
- Чуркина! Одолжите ему листок.
- Счас, - ответила она и, просунув руки в парту, вытащила несолидный дерматиновый портфельчик, с какими в деревнях ходят в первый класс; порывшись в нем, достала новую голубую тетрадь. - Ну, ты, кулема, на́, - сказала она, сердито усмехаясь.
- Завтра еще неси, - ответил Нечесов.
- Ладно, принесу, пожертвую копейку...
Однако и с тетрадью Нечесов писать не стал.
- Нечесов, почему...
- А что писать-то? И так все ясно...
Обычной своей скороговоркой:
- Можно вопрос?
- Да.
- Зачем нам история?
- Вот тебе на́... Чтобы знать законы развития человечества.
- А что знать-то? Воюют да мирятся.
- Как ты быстро. Ну, а историю своего народа хотя бы знать не надо? И вообще, что за глупый вопрос? История изучает причины...
- Я по-другому читал!
- Как?
- Там сказано: "История - попытка придать смысл бессмысленному..."
- Так, по-твоему, человечество развивается без всяких законов?
- Конечно. Какие законы? Живут, и всё...
- Хорошо. А разве нет прогресса человечества? Нет классовой борьбы? Почему же мы по сию пору не ходим в шкурах?
- Вот я и говорю: воюют да мирятся. Опять воюют... И в шкурах ходят. Вот эти, - указал на Осокину, - всех зверей на шапки перевели... На воротники...
Поговори с таким! Откуда же он эту формулу взял? Неужели читал Ирибаджакова "Клио перед судом истории"? Кажется, там я встречал что-то о теориях бессмысленности истории. А ведь, в общем, он не дурак. Чувство юмора. Сообразительность...
Вся эта сцена заняла две минуты, но я уже с трудом вернулся к рассказу, снова говорил и чувствовал с возрастающим раздражением - объясняю для стен. Помните у Гоголя: не вытанцовывается на заколдованном месте, и всё тут. И слова даже ползли теперь унылые, казенные: очнулся - слово в слово повторяю учебник. Стыдно: вдруг следят? Обежал класс взглядом, и даже жарко стало. Вот же, под носом у меня, сидит этот тихий отрок Столяров. Столяр Столяров... И опять прилежно читает учебник. Вот уж подлинно в тихом омуте...
- Столяров! Столяров! Сейчас надо слу-шать!
От толчка Гороховой он вздрогнул, удивленно взглянул на нее, на меня и улыбнулся, вежливо так и словно бы болезненно, однако учебник не закрыл, и тогда она, алея на обе щеки, сама захлопнула книжку.
- Столяров! Если это будет повторяться, можешь не ходить на мои уроки. Сиди в коридоре и читай... Безобразие!..
Опять звонок! И все насмарку. Скорее к доске. Записать задание. Надо это задание писать перед объяснением, иначе все время буду опаздывать, писать под звонок.
- Урок не кончен! Не кончен! Записать задание!
Ах, как все неудачно! Закрываю план, руки дрожат, в журнале прыгают строчки. А в классе шум, визг. Вошедший Орлов кинул в девчонок горсть ослюнявленной скорлупы. Негодяй! Пристально гляжу на него. Не замечает. Стоит боком, вытащил сигарету. Еще не легче! Закуривает.
- Орлов!
- Да что я опять!
- Ты что, с ума сошел? Курить...
- Счас выйду.
- Убрать сигарету!
Идет прочь... Ленивая походочка. Сальные немытые волосы ниже воротника, брюки в той манере, которую только такие и носят, какими-то колоколами, раструбами от колен, на правой штанине заплата, приштопана толстыми белыми нитками.