Завтра Ведерников не появится. Не придет и неделю и другую, если я не побываю в таксомоторном парке, не встречусь с завгаром - истовым на вид ревнителем дисциплины, человеком с хитро-настороженным взглядом. Завгар выслушивал меня, глядя в глаза, насуровив морщины, заверял: завтра же Ведерников будет в школе "как штык". И действительно, Ведерников появлялся. Набирал новую порцию двоек и спокойно исчезал, тоже "как штык", до нового заверения.
Итак, причина "отсева" Орлова - самое обычное, а может, и наследственное разгильдяйство, лень в соединении с дурным примером родителей. Причина Ведерникова была, кажется, посложнее. Я только осязал, нащупывал ее, я смутно догадывался, потому что находил черты Ведерникова у разных людей, иного положения, иной внешности и повадок. Вот, не далее как вчера, понес в мастерскую электробритву. Мастер, когда я входил, не спеша убрал со стола светлую посудину, к ней, судя по налитым влагой глазам, только что приложился. Он хрустел свежим огурцом, от него пахло речным утром, он вопросительно смотрел, и в глазах было нечто ведерниковское. Я подал бритву. Мастер прожевал огурец. Хмыкнул. Быстро выкрутил два винта, дунул, капнул масла, включил бритву в розетку и, когда она загудела, сказал, стремительно закручивая винты:
- Рубль...
"За минуту?" - подумал я, но не возразил, а покорно подал бумажку. Может, и в самом деле рубль?
Квитанцию этот Ведерников не выдал.
Другой Ведерников, пониже ростом, черноглазый и жилистый, предложил возле мебельного импортный гарнитур:
- Сто колов - и без хлопот...
Третий Ведерников был красиво завитой парень с лицом лорда: обсчитал в ресторане ровно на два рубля и, когда я, еще не сообразив, что меня надули, дал полтину на чай, презрительно-спокойно сунул ее в карман.
Ох уж этот Ведерников! Я встречался с ним в такси и в автобусе, на рынках и в универмагах, на вокзалах и в строительной конторе (понадобилось сколачивать новый пол). Он ходил в спецовке водопроводчика, в униформе швейцара, в халате гардеробщика, он выглядывал из-под ондатровой шапки агента по снабжению, из почтенной внешности...
В общем, понимаете, я не скорбел, что Ведерников "отсеялся". Я почему-то очень ясно понял, что здесь у меня ничего не получится. Как говорят сейчас, - безнадега...
Строги приказы районо и гороно о сохранении контингента, и все нахлобучки, которые получают директора шэрээм, а вслед за ними завучи, а вслед за ними классные руководители, родили и массу отписок-отговорок, укрываясь за которыми можно выглядеть благополучнее. Так появилась в графе "Отсев" причина: "По семейным обстоятельствам". Она показалась мне самой подходящей для объяснения "отсева" Ведерникова. Номер, однако, не прошел.
- Владимир Иваныч! Да имейте же совесть, - сказал Давыд Осипович. - Какие семейные обстоятельства? Ведь Ведерников не женат. Живет в трехкомнатной, слышите, в трехкомнатной кооперативной квартире. Недавно въехал. Недалеко от меня. Третий этаж. Все удобства. Лоджия на юг. Сам же он хвастался... Как-то вез меня... Да.
- Кажется, он собирается жениться, - краснея, пробормотал я.
- Глу-по-сти. Не знаете причин, так и говорите. А кстати уж, хотите расскажу, что предложил мне этот ваш ученичок? Предложил продать ему аттестат зрелости. Спокойно. С улыбкой.
- ...?
- Я велел ему остановиться. Я сунул ему рублевку. И я сказал, чтобы он на пушечный выстрел не подходил к моей школе... Дальше! - сердито заключил директор.
...Причину "отсева" Ведерникова я все-таки понял, хотя с опозданием на три года.
Была уже глухая снежная осень, когда я вернулся в наш город. Ночной самолет прибывал самым неудачным рейсом. В три часа. Когда, поеживаясь от холода, от свежего ветра, вспоминая теплую Москву - там еще стояли в едва желтеющей листве тополя, на Тверском в кустах у скамеек бегали зарянки, и женщины не торопились надеть пальто, - я с заглохшими, побаливающими ушами прошел через душное здание аэровокзала, словно через табор спящих беженцев, и вышел на смутно освещенную площадь, где с десяток "Волг" выстраивалось вереницей, а возле оранжево мерцали сигареты водителей.
- До города? - опередил меня щуплый человечек в нахлобученной шляпе, заглядывая в нутро кабины.
- По трешке с носа... - донеслось из-за руля.
Мужчина беспомощно оглянулся на двух сопровождающих женщин с чемоданами и сетками апельсинов.
- Ой, да что же это? Дорого-то как! - провинциально запричитала та, что была постарше.
- Вася! Ладно, Вася. Ладно. Поехали, - сказала молодая.
Вася покорно согласился. Сразу полез за пазуху искать деньги, потом хлопотливо грузил вещи в багажник.
Я топтался. Из принципа не хотел. Тем более что проезд до города стоил никак не больше двух с полтиной на всех. Но была холодная осенняя ночь. Было черное небо. Ни огонька вдали. Хотелось спать, и машина уже фыркала, готовая тронуться. Я сел четвертым. "Волга" рванула с места, как норовистый конь, помчалась по мокрому, пасмурно посвечивающему шоссе.
- Таксометр не работает... - вяло пробурчал шофер.
Мои спутники промолчали - ох уж эти таксисты! - а я узнал голос Ведерникова. Вгляделся. Действительно он. То же пресыщенно-разочарованное лицо. Здоровенные руки пахаря на оплетке баранки, даже манера держать сигарету, тоже презрительно, огоньком вниз, в самом углу рта, - сохранилась. Все было, точно мы и не расставались с Ведерниковым.
Сбоку с хлопком проносились редкие встречные машины. Свет играл на немом лице таксиста, и лицо в этой каменной неподвижности временами напоминало не то Будду, не то еще кого-то подобного. За окном мелькали столбы, дорожные знаки, полосатые стрелы воздетых шлагбаумов, раздвигались в темноте поля и вскачь проносились перелески. Бродячая собака не успела перебежать, отлетела и осталась с затихающим криком. Лицо Ведерникова было бесстрастным. А я вдруг горько, до боли в голове, пожалел, что встретил его, что оказался здесь, в этой машине и в этой противной связанности с человеком, который меня вез. Лучше бы ждать утра на аэровокзале, лучше бы идти пешком...
Мы доехали благополучно. А поскольку у попутчиков был багаж, рассчитывались, стоя у машины. Ведерников не узнал меня. Умеют такие люди не узнавать. Молча взял два рубля и две полтины. А когда небрежно, пытаясь все-таки скрыть некое смущение (может быть, я и ошибаюсь), он стал совать деньги в карман, один полтинник вывернулся, радостно-бойко цвенькнул об асфальт, помчался прочь, и тотчас следом за ним, как великан за лилипутом, побежал этот человек, два-три раза нагибаясь, ловя непослушную монету. Вот он все-таки догнал, придавил ее, поднял, отер о полу куртки, сунул в карман. Не глядя, вернулся к машине, сел, захлопнув дверку, такси умчалось.
"Не знаете причин! - возник в ушах голос директора. - Не знаете причин..."
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ
Счастлив не тот, кто таким кому-либо кажется, а тот, кто таким себя чувствует.
Публий Сир
Глава двенадцатая,
в которой приоткрываются тайны личной жизни Владимира Ивановича, пропет гимн городу, вспоминаются некоторые любимые ученики, происходят не слишком радостные встречи и делаются попытки обосновать их закономерность.