- Андрей!
- Нет, нет! Я говорю, почему же ты ничего не сказала? То есть почему ты не сказала сразу, как только я спросил?
- Ведь ты не спрашивал, - проговорила она дрогнувшим голосом.
Он засмеялся обрывисто, необычно, подхватил ее за руку и повел быстро, почти бегом.
- Что же мы стоим? Что же мы стояли? Какая ты чудачка! Надо было...
- Ну, Андрей, откуда я могла знать, что ты...
- Что я - что? Что я?
Она заглянула ему в глаза снизу вверх, выгнув голову как-то по-птичьи, и молча улыбнулась.
Они шли безлюдными улицами, крепко прижавшись друг к другу, и он пристально рассматривал дорогу, обходя вывороченные камни и поблескивающие меркло лужи.
Потом он тихо спросил:
- Тебе не холодно, Рита?
Клубок
На лестнице ранним утром Андрей столкнулся с профессором. Он узнал его по росту и по движеньям головы - коротким, вздрагивающим и частым. И лицо его - это можно было разглядеть [57] на площадке, где утренний свет успел уплотниться, - лицо его тоже подергивалось, изрезанное на кубики перекрестными глубокими чертами. Он потряс Андрею руку и изумился:
- Какие чудеса! Знаете, прямо не верится. Будто не живешь, а обретаешься в книге, в замечательной какой-то книге. День за днем, страница за страницей - от чуда к чуду.
Андрей слушал, глядя в окно. Обернуться и смотреть в моргающие, блесткие, как фольга, глаза этого маленького человека, который непрерывно сжимался и разжимался, точно пружинка, - не хватало силы.
- Исключительное время! - воскликнул профессор и пододвинулся к Андрею. - Скажите, - заговорил он вкрадчиво, - вы, вот вы, молодой человек, уверены? А, уверены? Так, про себя, когда разговариваете сами с собой, наедине, уверены?
Он не дождался ответа и опять горячо и торопливо воскликнул:
- Никакого сомненья, у меня - никакого сомненья! Я ничего подобного не переживал до сих пор. Что-то чудесное! И не знаю почему. Меня прямо что-то носит по земле.
- Я знаю это чувство, - глухо сказал Андрей.
- Вы непременно должны знать! Еще лучше меня! Если бы я был на вашем месте! Понимаете, я целую неделю ходил вокруг Смольного. Ходил и смотрел, только смотрел, больше ничего...
Профессор помолчал, потом засмеялся:
- Как гимназист на свиданье - каждый день в определенный час. И - поверите ли? - хожу, смотрю на дом и чуть не задыхаюсь.
- А на вас не нападает усталость? - вяло спросил Андрей. [58]
Профессор притих.
- Как вам сказать... конечно. Я не очень здоровый человек. Хотя теперь и здоровому человеку...
Он украдкой, точно виновато, покосился на Андрея.
- Я слышал, что к вам приехала...
И вдруг он весь зашевелился - от маленьких коротких ног до мельчайших желвачков и кубиков лица.
- Я давно хотел повидать вас, чтобы... Видите ли, мне привезли из деревни муки... знакомые, я там раньше...
- Нет, зачем же, - проговорил Андрей, насупившись.
- Я предполагал, что вам теперь очень тяжело, с приездом жены...
- Жены? - переспросил Андрей и потом ответил сам себе: - Ну да, Риты... Нет, зачем же, вам самому...
Профессор прикоснулся к его руке шероховатыми кончиками пальцев.
- Даю вам слово, что вы не обидите меня. У меня много. Я занесу вам. Занесу, хорошо?
Он бросился по лестнице наверх и, перегибаясь через перила, выкрикивал беспокойно:
- Занесу, занесу!.. Нечего деликатничать... Занесу!
Рита куталась в платок, забравшись с ногами на кушетку и напролет просиживая хмурые вечера. Надо было беречь тепло, скопленное под платком, и она не двигалась часами.
Ее не было слышно, но лицо ее - белое, с потрескавшимися, сухими губами, с тлеющим [59] неподвижным взглядом - виднелось отовсюду, из каждого угла, как будто комнату заставили мутными зеркалами, не отражающими ничего, кроме этого лица.
Она не поворачивалась, но видела Андрея так подробно, точно держала в руках его голову. И Андрей, сидя к ней спиной, видел тончайшие черточки ее лица, и складки платка, и колени, упиравшиеся в подбородок, и рассыпанные по платку волосы.
Они ждали ребенка.
Он должен появиться не скоро, в каком-то неясном далеком будущем. Должен был появиться, всосав в себя последнюю кровинку матери и поглотив последнюю капельку ее жира.
Жир когда-то развозили в бочках, затянутых толстыми обручами; жир когда-то валялся невзвешенными, немереными комьями на прилавках, покоробленных его тяжестью; жиром когда-то были завалены, забиты, закупорены погреба и подвалы; жир когда-то не жрали базарные псы, потерявшие на него чутье, - да, да, этот самый жир.
Чтобы получить невесомый кусочек его, надо было ждать семь бесконечных дней. Чтобы скопить одну каплю его, надо было беречь тепло, беречь ничтожные силы одряблевших мышц, запрятавшись в платок, как в гаюшку. Одну каплю, нужную для ребенка, который неотвратимо должен был появиться в неясном будущем, - появиться уродом, с мягкими, гнущимися костями, без ногтей на руках и ногах.
Ради этого урода, ради неощутимой, невидимой ткани, выраставшей в урода, Рита сидела неподвижно, сжавшись в комочек, и Андрей боялся нарушить тишину, чтобы не рассеять скопленного Ритой тепла.
[60]
Но тишину нарушил Сергей Львович. Он влетел в комнату, скрестил руки и угрожающе процедил:
- Тэ-эк-с, тэ-эк-с!
Пенсне его задрожало и поползло книзу. Он запрокинул голову.
- Тэ-экс! - повторил он, пристукивая подошвой по полу. - Вот как вы, Андрей Геннадьевич, отблагодарили меня за гостеприимство? Недурно. В порядке современных вещей. Вы думаете, по всему вероятию, что имеете дело с дураком? Ошибаетесь, ош-шибае-тесь!
- Что такое? - проговорил Андрей.
- Ах, вы не по-ни-ма-е-те? Вам невдомек? Скажите, какая невинность!
- Да говорите же, в чем дело! - крикнул Андрей, отпихивая от себя стул и выпрямляясь.
Тогда Сергей Львович шагнул к Андрею, решительно сунул руки в карманы и посыпал давно отмеренными словами:
- Вы очень хитры, молодой человек. Вы пользуетесь каждой минуткой, чтобы пополнять свой бюджет за мой счет. Стоит мне отвернуться, как у меня что-нибудь пропало. Вы не изволите гнушаться ничем, как старая кухарка. Вы...
- Что же ты молчишь? - вскрикнула Рита.
- А что же ему говорить? Что ему говорить, когда вот только что, вот четверть часа назад, пока я сбегал в лавку, у меня восьми золотников масла как не бывало! Я не успел запереть, торопился в лавку, оставил на столе, в полоскательнице, в соленой воде, так - кусок с полфунта. Сверху я его крестиками пометил, это я всегда. Пришел, смотрю - крестики целы, а масла как будто убыло. Я на весы. Восьми золотников не хватает. Хитро-с, хитро, молодой человек! Да только я хитрей вас. [61] Вы изволили ножичком снизу срезать этакий ломтик. Плавает, мол, кусок и плавает, кто разберет, что у него внизу, если наверху все в порядке.
- Андрей! - простонала Рита.
- Это в благодарность за то, что я вас, можно сказать, на улице подобрал? Это в благодарность за то, что, так сказать, ваша супруга...
Андрей качнулся, точно его столкнули с места, подошел к Сергею Львовичу, взял его за плечи, повернул и вывел из комнаты. Сергей Львович не только не оказал сопротивления, но даже как-то очень поторопился, забыв закрыть рот, и в дверях повернулся бочком, чтобы легче пройти. Но за дверьми вдруг затопал и завизжал пронзительно:
- Во-он из моего дома, во-он!
Андрей закрыл дверь и посмотрел на Риту. И тут же снова рванул дверь и сквозь визг, носившийся по коридору, сжав ладонями голову, побежал вон.
На лестнице ему в лицо плеснуло холодным сквозняком. Он остановился. Вернуться в комнату за шинелью и шапкой он не мог. Он поднялся этажом выше и постучал в квартиру профессора. Никто не отозвался. Он стал стучать сильнее, прислушиваясь, как стуки глохли в квартире и пропадали в тишине. Потом он начал неистово бить в дверь сапогами, и по пролету лестницы от чердака к подвалу зарокотал тяжелый гул.
Чей-то голос раздался позади него.
- Вы к профессору? - расслышал он и обернулся.
- Да, к нему.
- Не отвечает?
- Нет.
- Он в это время всегда дома. - Да, я знаю. [62]
- Ну-ка, постучите еще.
Андрей постучал. Прислушался. Было тихо. Позади Андрея звякнула цепь, и в темноте появился высокий, слегка сгорбленный человек.
- Странно, что-то давно не встречал его, - проговорил он и потрогал дверь.
- Может быть... - начал Андрей.
- Может быть, конечно, все может быть,- перебил высокий. - Пойдемте в комитет.
- Неужели вы думаете... - опять начал Андрей; и опять его перебил высокий:
- Думаю? Конечно, думаю... почему же не думать?
По темным лестницам, по узкому, отдававшему голоса двору, по подъездам, в которых свистел ветер, ходили двое, потом - трое, четверо, пятеро, медля и задерживаясь повсюду, словно боясь приступить к делу.
Потом долго стучали в квартиру профессора, прислушивались, снова стучали. Потом переспрашивали друг друга, когда видали профессора в последний раз, не мог ли он куда-нибудь уйти, или уехать, или где-нибудь заночевать.
Наконец туповатый, с обитым лезвием топор въелся между створок двери, и она сухо, точно подпаленная, затрещала. И тогда все, как по сигналу, начали советовать вперебивку, как ловчее взломать дверь. Но как только замок подался и стало видно, что со следующим усилием дверь распахнется, опять все притихли.