Весь день ушел на ликвидацию выпада фасонной поковки. Кое-что придумали у себя, позвонили в смежные заводы, посоветовались с мастерами. Справились. Но впереди угадывалось худшее. Корни завода, на котором рождался их самолет, питались соками юго-западных районов Украины, где находились специализированные заводы сортового проката, алюминий, моторы. Германские воздушные силы достигли заводов-поставщиков. Но если к ним подойдут наземные армии? Если противник захватит? Тогда Данилин может подсчитать новые ресурсы врага, новые тысячи самолетов.
Вечером, по поручению горкома, Дубенко выступал на общегородском собрании интеллигенции. В зале сидели писатели, художники, артисты, академики, врачи, преподаватели. Сотни глаз с надеждой устремлены на Дубенко, на непосредственного творца оружия, ждали от него, от инженера, точной формулы победы, ответа на мучившие их сомнения.
Дубенко стоял у трибуны, обтянутой красным бархатом, глядел в напряженный зал и говорил. "Выпады!" - вот что мучило его и сверлило его мозг. Слово, конечно, непонятное большинству сидящих в этом зале. "Выпады". Но, скованный строгой секретностью своей работы, он туманно говорил о проблеме, только сегодня реально вставшей перед страной. Они жадно слушали его и мало понимали. Фронт требовал самолетов, а у него на производстве начались "выпады". Страшная проблема лежала на его плечах, на плечах Шевкопляса, Рамодана... Государство и народ доверили им создать оружие, и с них спросят. Он говорил медленно, и те, кто знал его раньше, как хорошего оратора, удивлялись и перекидывались с соседями тревожным шопотком. Его обостренный до предела слух вникал во все, но он не мог заставить себя говорить быстрее, зажигательней. Он говорил и одновременно, находу решал задачу, как справиться с ужасным словом, задавившим его мозг. Его проводили менее шумно, чем встретили. Тревожный шопоток не прекращался, когда он сел в первом ряду, чтобы из приличия послушать длинную концертную программу. В концерте выступали со старыми довоенными номерами, невеселыми шутками, длинными отрывками из старых книг - никто пока ничего не придумал нового, - а от него требовали... Снова боль вступила в икру, потом распространилась выше и, когда Дубенко после закрытия занавеса хотел подняться, он чуть не застонал от боли. Его приподнял и поддержал сидевший с ним Тургаев, и он же усадил его в автомобиль и повез домой...
- Профессор рекомендовал поменьше нервничать, побольше находиться в спокойном состоянии, - с грустной улыбкой произнес Богдан.
- Надо слушать профессора, - строго сказал Тургаев.
- Я тоже так думаю, Алексей Федорович... Скажите, кто-нибудь понял меня из этой публики?
- Сейчас люди понимают без слов, Богдан Петрович. По глазам... А глаза у вас были выразительные...
- Тоскливые?
- Немного и тоскливые. С выпадом справимся, Богдан Петрович.
- Как же?
- Повернуть надо глаза, и тоска пропадет.
- Куда?
Тургаев молчал. Они мчались по темным улицам города, и им непривычным были мрачные громады домов, нависшие, как утесы, тусклый свет фонарей, которыми регулировали движение милиционеры, пустынные асфальтовые мостовые, политые дождем. Казалось, машина летит по черной реке, на которой иногда вспыхивают и снова погасают сигнальные огни бакенщиков.
Дубенко тронул Тургаева за кожаный рукав пальто, повторил вопрос.
- На Восток, Богдан Петрович. Надо обернуться на Восток, и все будет в порядке.
- Оттуда и так снабжается много заводов. Восток всех не прокормит.
- А, по-моему, прокормит.
- Не думаю... Хотя - не знаю.
- На Востоке чертовски много ресурсов.
- До войны в поезде я ехал с одним крупным работником черной металлургии. Он категорически уверял меня, что потери южных металлургических районов равны проигрышу кампании.
- Ну, и загнул, - засмеялся Тургаев, - ей-богу загнул.
- Как вы сказали?
- Загнул.
- Хорошее слово. Веселое...
- Конечно, нужно веселей смотреть на жизнь. Русскому человеку тем более необходимо. Вы же, Богдан Петрович, были веселым человеком. Неужели выпады съели ваш смех?
- Какие там, к чорту, выпады... ишиас... Какое противное слово.
- Вот если бы ишиас выпал, а?
- Отлично... Воскрес бы... - улыбнулся Дубенко.
Подъехали к черной громадине дома, где жил Дубенко. Раньше, бывало, так приветливо светились окна их квартиры. Богдан мог безошибочно угадать - ожидают ли его Валя и мать, но сейчас, как говорил Шевкопляс, все было "задраено". Ни один луч света не проникал на улицу. У подъезда дежурили. Дворник, низенький мужичок, отлично знавший Дубенко, все же добросовестно проверил его ночной пропуск и так же, с торжественной внимательностью, проверил пропуск Тургаева. Две женщины с противогазами подошли к ним и в свою очередь, как показалось Дубенко, проверяли дворника, точно ли он выполняет свои обязанности старшего дежурного.
- Ну, не диверсанты? - пошутил Тургаев.
- Пальто-то у вас кожаное. На парашютиста походите, - в тон ему ответил дворник. - Дайте закурить папироску... Нет, нет! - спохватился он. - Тут прикуривать нельзя. Я в коридорчике прикурю: а тут чиркни спичку, эти бабы разом раскассируют...
ГЛАВА VII
Фронт приближался. Заводы вывозились с правобережья. Эшелоны проходили мимо города. С платформ, наспех заваленных станками, слитками цветного металла и другим материалами и оборудованием, соскакивали запыленные, обгорелые и исхудавшие люди.
Составы тащили паровозы, приписанные к депо станции, где уже были немцы. Паровозы-беженцы везли сотни вагонов, иногда спрягались по два и тащили все на Восток.
Машинисты протирали паклей усталые и как бы оскорбленные лица и неохотно отвечали на вопросы. Они ели хлеб, еще испеченный в печах, оставленных немцам, замешенный на воде, которую они пили с детства, и горек был этот хлеб... Но никто не жаловался... Люди посуровели и замкнулись в своих чувствах.
- Вернемся еще...
- Недолго поцарствует...
- Успели вывезти завод, али только с пятого на десятое?
- До шплинта, - отвечали рабочие.
- А корпуса, стены?
- А что в стенах толку... А какие с толком - взорвали...
- Сами взорвали?
- А то дядю попросим?
- Жалко, небось.
- Эх - что говорить... Понимать надо...
На заводе не совсем представляли себе угрозу непосредственной опасности.
Из Москвы поступило первое предупреждение. Оно исходило от Государственного Комитета Обороны. Ничто не должно быть оставлено противнику, в случае вынужденного отхода нужно все вывезти. Стационарные агрегаты должны быть уничтожены.
Завод работал напряженно. День и ночь собирали самолеты, облетывали их, комплектовали полки и отправляли фронту.
Неужели все нужно вырвать с корнем, бросить на платформы и везти в неизвестное? Партийная организация собралась ночью. Коммунисты пришли из цехов - выслушали информацию Шевкопляса, Рамодана и Дубенко и ушли снова в цеха.
Мастер Хоменко, высокий и сутуловатый человек, с умными и печальными глазами, задержался:
- А я не уйду от своего завода, - сказал он.
- У немцев хочешь остаться? - спросил Шевкопляс.
- Не уйду с завода, - повторил он убежденно.
Хоменко, не глядя ни на кого, ушел.
- Задержал бы, Рамодан. Партбилет на стол! - вскипел Шевкопляс.
- Поручите мне, - сказал Рамодан, нахмурив брови, - поговорю с Хоменко... Итак, предупреждение ясно. Надо подготовить рабочих.
- Рабочих всех вывозить? - спросил Белан.
- Кадровых рабочих всех, - ответил Дубенко.
- Не сумеем, - безнадежно махнув рукой, сказал Белан, - трудно.
- Трудно, это еще не невозможно.
- Я транспортник, мне понятно, сколько нужно колес, чтобы поднять всех. Наверное, каждый поедет со всем своим семейством, со старыми и малыми, с барахлом.
- Вывозить всех. Семейства бросать не будем.
Для того, чтобы эвакуировать завод, требовалось около тысячи вагонов. Один пресс, недавно полученный из-за границы, краса и гордость старика Дубенко, требовал сорок платформ. Для демонтажа пресса необходимы сильные подъемники, в свое время отправленные в Москву. Деррики, находившиеся на заводе, были маломощны. Дубенко предложил считать пресс неподвижным агрегатом, то-есть подлежащим взрыву в случае отхода. На него строго поглядел Рамодан и отложил этот вопрос до точного выяснения. Рамодану хотелось вывезти все, "до шплинта" - это стало признаком настоящей работы. Ночью соединились с Москвой и попросили указаний относительно демонтажа пресса. Краны прислать не могли. Предложили взорвать - если не будет возможности вывезти. Богдан решил не говорить отцу о принятом решении, но отец узнал об этом от других.
- Решили отрубать заводу руки, - сказал он, увидав Богдана, - заместо чемоданов, что все понаготовили, лучше пресс вытянуть. Непорядок...
- Тронем с места, не довезем, развалим.
- И тронем, и довезем, и не развалим.
- Займешься, отец?
- Займусь, - пообещал старик. - Чего же не заняться... Разве уж так кисло приходится, Богдан? - старик снизил голос до шопота.
- Профилактика.
- Вам виднее...
Отец отошел, и Богдан заметил в нем ту же скорбь, какую он видел у Хоменко. Трудно и непривычно рабочему. Привыкший созидать, он не мог смириться с разрушением.