В кабинет приглашали по одному, но обратно не выпускали. Михаила вызвали последним, уже в самом конце дня. Он устал ждать, в кабинет вошел весь какой-то одеревенелый, ко всему безразличный, ровно он отработал сутки в шахте. Говор в кабинете смолк, и все лица враз повернулись и уставились в Михаила, а он, не дожидаясь, сел на крайний стул, у дверей, не заметив, что оказался впритирку с Колыбаевым.
- Расскажите комиссии все и как можно подробней, - утомленно произнес Горохов.
Михаилу на все подробности хватило минуты две.
- Расска-жи-те комиссии... - врастяжку, по слогам повторил вопрос Горохов.
Михаил догадался, что Горохов его не расслышал, - пересказал громче и четче.
- Так, - заключил Горохов. - Каков был вес монолита породы, которым зажало руку пострадавшему?
- Тонн на пятнадцать.
- А точнее?
- Точней не знаю. Не взвешивал.
- Вы, Свешнев, кричали: "Вагу, вагу!" Вы, что же, хотели этой вагой вдвоем пятнадцать тонн поднять?
"Вон он к чему клонит..."
- Надо было и вагой испробовать, - ответил Михаил убежденно. Обернулся к Колыбаеву с Валеркой: - А они, что же, сказали, можно было поднять? Пускай при мне скажут...
- Подтвердите, товарищи. - Горохов кинул карандаш на стол.
- А чего подтверждать? - забасил Колыбаев над ухом Михаила. - Чего подтверждать? Всего и было-то от силы полтонны. Если бы Свешнев не угнал Ковалева, там и подымать было бы нечего...
А Валерку ложь корежила: в глаза не смотрел, лицо отвернул в сторону.
- Корж небольшой был. Вот такой, - показал рукой над полом. - Килограммов на... это... - И, уловив, как прянул рядом и кашлянул Колыбаев, поправился: - Нет, это… на четыреста этих... килограммов.
- Ну так что это получается, товарищи? - Горохов покачал головой. - Разница в весе существенная.
- Дался вам этот корж! - возразил Михаил. - Уводите от главного.
Горохов поморщился. Он знал, что председатель шахткома приготовил автобус, на котором повезут комиссию в зону отдыха шахтеров в бухту Уютную. Прохлада открытой веранды, шорох волн, уха... Горохов даже глаза прикрыл голыми, без ресниц веками, представил близкую благодать и оттого и вовсе изнывая от уже выясненного, как ему казалось, дела.
- Комиссия в течение двух дней тщательно расследовала причины, приведшие к несчастному случаю с тяжелыми последствиями. Исследовался и сам факт несчастного случая. Выводы комиссии будут представлены после предварительного совещания. А пока я имею сообщить, что выемка угля в очистном забое лавы номер пять велась морально устаревшими техническими средствами при отсталой технологии ведения горных работ. Паспорт крепления лавы был составлен без учета изменения горно-геологических условий в худшую сторону, в нужное время не пересматривался, в результате чего произошло естественное обрушение кровли по всей площади лавы...
Лица всех присутствующих, как подсолнухи к солнцу, обратились к Горохову. Но все были так измотаны, что почти его не слышали.
- ...Комиссия установила полную профессиональную неспособность руководства участка, слабый контроль над участком дирекции шахты... Словом, руководству объединения "Дальуголь" будут предложены меры наказания всех, косвенно виновных в происшедшем. Комиссия установила, что машинист горных комбайнов Свешнев Михаил Семенович самовольно вмешался в руководство звеном при наличии бригадира, удалив из лавы в самый ответственный момент Ковалева, в результате чего не представлялось возможным поднять монолит породы посредством ваги... Позже, товарищи, позже акт будет оформлен надлежащим образом, - зачастил Горохов, почуяв оживление, - а пока извините меня за нечеткость формулировок.
Костя Богунков не выдержал:
- Что тут, дураки, что ли, все сидят, - в глаза людям смеяться? Да если бы в корже четыреста килограмм, то его бы любой шахтер бревном подважил!
- Фамилия ваша? - со значением переспросил Горохов,
- Богунков. Запишите!
Комаров слова до этого не проронил, сидел, задвинувшись между сейфом и телевизором, ничем не мешал Горохову и что-то изредка записывал в книжку. А сейчас он глядел на Горохова с неудовольствием. Поднялся, чуть склонившись в сторону Горохова.
- Простите. Алексей Александрович... Богунков! - возвысил голос. - Веди себя прилично или выйди... - Костя вроде одна худоба, а прошел к двери - и паркет под его ногами потрескивал, как молодой лед. Комаров подождал, когда за ним закроется дверь. - С выводами комиссии мы еще разберемся. И горб для наказания хоть и неприятно, но придется подставлять. К несчастному случаю мы пришли сами естественным образом. И если бы мы правильно и своевременно отреагировали на поступающие сигналы, ничего подобного не было бы. Кстати, что же вы, Колыбаев, грубо так просчитались? Опытный горняк, а забыли, что два человека вагой вагонетку с углем на рельсы ставят. А в вагонетке больше двух тонн!..
Колыбаев ни позы не изменил, ни рукой не пошевелил. А Головкин рядом с Колыбаевым - вода-кисель. Обычно смугло-румяное его лицо за эти дни одрябло, как брюква на солнце, в глазах крик: "Пощадите - пропаду!" А всего четыре дня назад наставлял словами: "Смелость, риск, находчивость!" "Неужели обязательно нужно людям через беды, через катастрофы проверять цену словам?" - лезло в голову Михаилу.
На шахтовом дворе он встретился с Дарьей Веткиной. Жарища - дыхнуть нечем, а она в толстой самовязаной кофте, в шерстяном платке, да еще куртка капроновая из кирзовой сумки торчит.
- На работу?
- Куда же еще! - Старуха стянула с головы платок, отерла испарину с лица. - Что порешила-то комиссия?
- Порешила... - вяло ответил Михаил. - Все порешила.
- Ты чего язык-то жуешь? Мне Головкин встретился. Лица на человеке нету.
- Ему, тетя Даша, труднее всех. Ему теперь не выкарабкаться.
- Судить будут?
- Вряд ли. Там виноватых хватает. Завтра приду картошку копать. Спина уж стянулась - можно.
- Да чего там! Одна справлюсь. - А у самой взгляд просящий.
- Иди, в раздевалке сейчас прохладней. Испарилась вся.
Михаил проводил взглядом Дарью, увидел, как приволакивает она стоптанные полуботинки худыми, жилистыми ногами; еще увидел, как цепочкой входило в автобус начальство. "Хорошо под воду-то сейчас". Прошел МАЗ, ревя так, будто его вот-вот должно разорвать на осколки. Казалось, он оставил после себя невидимый коридор, заполненный удушливым синим газом.
Лето шло в последнюю, отчаянную контратаку на осень уже не от силы, а от дури, осень спокойно и снисходительно глядела на эту дурь каждой задубевшей от старости бурьяниной, каждым тускло-зеленым листом дерева, еще сохранившим эту зелень больше для формы, чем для жизни, - глядела проплешинами убранных огородов, отдающими запахом выморенной земли, поблекшим склоном неба... "Вовремя, тетенька, надо жить", - думал Михаил о лете. А на ум почему-то пришел Головкин. "Как он теперь? Чужой ведь, расчужой он людям! Да и ему, похоже, никого не надо..."
Семья была в сборе. Олег с Сережкой, голые по пояс, босые, в закатанных до коленей брюках, выкорчевывали пень спиленной яблони, Валентина в дальнем углу сада подбирала с земли сливы.
- Мама, - завидев отца, позвал Сережка.
Михаил опустился на ступеньку крыльца, в густую тень от сирени, спешно разулся и стянул с себя промокшую от пота рубашку; выдохнул облегченно.
Город томился в предвечернем дрожком зное, в синеватом безветрии сожженного бензина; а здесь, вверху, из леса и сада приятно потягивало блаженной студеностью, обласкивало тело будто бы родниковой струей.
Сыновья и жена встали перед ним в молчаливом ожидании. Михаил глядел на них так, будто не он, а они ему должны сказать что-то долгожданное. Некстати залюбовался Олеговым мощно оформляющимся телом - грудь от поджарого живота круто пошла вширь - подумал: "Могуч же ты будешь, парень".
- Ну, чего вы, как перед генералом? - улыбнулся наконец, притянул Сережку к себе, притиснул, ощущая под руками его хрупкие ребрышки. - Ох, какой ты у нас кормленый. Все бока салом заплыли. - Тыкался лицом в выгоревшие волосенки сына...
- Да говори же ты! Целый день ждем! - взмолилась Валентина.
- Все нормально. Не переживайте. Олежка, ты брось этот пень, лучше забор поправь, а то еще раз дунет...
Вошел в дом, бросил на прохладный пол матрас, подушку и повалился. Подумал: "Головкин... Валерку бы ремнем высечь..."
Он не проснулся на вечерней заре. Полночь взошла лунная, ясная. Дети уже спали, а Валентина все не ложилась. Склонялась над освещенным луной Михаилом, будила мысленно, сдерживая биение сердца.
Выходила на крыльцо, садилась на еще не остывшие доски, плотно сжав руками колени, вглядываясь за калитку в часть видимой улицы, испятнанную тенями. "Спит и спит", - укоряла Михаила. Прошла за облуненную сторону дома, где у фундамента стояла большая чугунная ванна с водой, разделась и опустилась в благостную прохладу. Глядя на слабые звезды, слушала свистящее, с захлебом пение сверчков и вспомнила, как один раз целовалась на веранде с Азоркиным. "Ох, девка, так ты и воду вскипятишь, - улыбнулась звездам. - А Райка-то шутка-шуткой, а зарится на моего, - ворохнулось ревнивое. - Это Михаил, тюха-простуха, не видит. - Представила Раису и, как ни старалась найти в ней изъяны, не находила. - Красивая, зараза такая. А Петьку, видно, не любит. Он гуляет, а ей хоть бы что". Вообразила, как Раиса встречает Михаила ночью после второй смены, и враз ей теплая вода показалась ледяной.
Спешно вылезла из ванны, на веранде долго растиралась полотенцем, поцокивая зубами от остуды, которая вроде не от воды была, а от сердца.