Бисмарк - мания с бредом величия, тяжелая психопатия с истерическими симптомами. Периодические сильные колебания настроения.
Наполеон - страдал тиком лица. Галлюцинациями. Судороги в плечах, в губах, в икроножных мышцах.
Рихард Вагнер - мания величия. С потребностью проявлять всюду свою личность.
Доводы Луговой значили для него меньше, чем спасибо для сантехника.
Уняла Бурова Корда. Она сказала:
- Андрей, ты кричишь столь дико, что мы можем подумать, ты тоже гений.
Он посмотрел на нас. Потом вдруг засмеялся таким нормальным, здоровым смехом, что сразу стало ясно: опасения насчет гениальности безосновательны...
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Они шли по траве, невидимой, но мягкой. И ветер лизал им лица. И трава щедро пахла весной. Ночь чуточку хмурилась редкими низкими тучами, но звезды в небе мерцали обыкновенные, беззаботные. Нормальные звезды, как до войны.
Тук, тук, тук - дятлилась тишина перестуком, не птичьим, а пулеметным, жжу-жжу - пели пчелы, отлитые из свинца.
Иногда тьма вдруг розовела, словно женщина от комплимента. Ракета с дымным, серым хвостом лениво проплывала вдоль зубчатого, похожего на частокол леса. В такие минуты Миронову хотелось ничком рухнуть на землю, прижаться к ней. А может, и не хотелось. Может, он был смелым парнем. И эти ракеты развлекали его, точно фейерверк. Но шагавший впереди него капитан Самшелов по опыту знал, что необстрелянные новички торопятся обнимать землю, словно она дева. И самочувствие Миронова представлялось ему именно таким.
Самшелов слышал за спиной дыхание солдата, ступавшего за ним след в след, как и учил капитан. Так нужно было идти, чтобы не напороться на случайную мину, не свалиться в какую-нибудь воронку.
- Передовая? - спросил Миронов, когда они спрыгнули в окоп и сухая глина, шурша, как мышь, поползла по стенам.
- Глубокий тыл, - может, и неудачно, но все же пошутил капитан Самшелов. Он считал обязательным пошутить в такой момент. Он верил - шутка не родня страху.
Минут десять они петляли вместе с траншеей. Наконец оказались в землянке разведчиков, тесной и прокуренной, будто трубка. Сиротливый свет каганца освещал лишь дно опрокинутой бочки, которая, очевидно, служила хозяевам столом, потому что на ней, бросая короткие тени, возвышались котелок и распечатанная консервная банка.
Крепкий и рослый старшина Шатохин подал команду: "Встать! Смирно!"
Капитан махнул рукой, что должно было означать "Вольно", и представил:
- Наш новый боец - рядовой Миронов.
И тогда из темных, окутанных дымом углов к свету каганца пододвинулось шесть удивленных лиц. И шесть пар не менее удивленных глаз уставились на пришельца. Ростом он был невысок, уж очень хил и даже для трудного военного времени необыкновенно худ.
- Товарищ бежал из плена? - с мягким акцентом и такой же иронией спросил грузин Чхеидзе.
- Разговорчики! - одернул капитан.
Шатохин сверкнул глазами на юмориста, сказал новичку:
- Располагайся.
Лица разведчиков опять растворились в темноте. Потом могучий, широкоплечий солдат Зинченко протяжно сказал:
- Покормить его треба.
Старшина подвинул Миронову банку с консервами, сказал:
- Ешь. - И, видя, с каким аппетитом новичок набросился на еду, милостиво заметил: - Откормим.
- Нет, - продолжая жевать, возразил Миронов. - Я всегда худой. Комплекция у меня такая.
- Комплекция у тебя терпимая, - сказал Зинченко. - Главное - мускулы...
- Мускулы есть, - усмехнулся Миронов.
- Ты хоть знаешь, куда попал? - спросил Чхеидзе.
- Знаю. Капитан рассказывал...
Отделение старшины Шатохина славилось в разведроте не только богатым послужным списком, но и особым личным составом.
Сам спортсмен, перворазрядник по футболу, Шатохин сумел добиться у начальства редкой льготы: права выбора бойцов-спортсменов, прибывающих в часть. Поэтому в отделении Шатохина на сегодняшний день было два гимнаста, штангист, два боксера и городошник. Вот только общий любимец и весельчак многоборец Иван Волобуев погиб восемь дней назад, подорвавшись на немецкой мине. Ему-то и привел замену командир разведроты.
Если война чем-то и похожа на спорт, то лишь тем, что солдата, как и спортсмена, проверяют делом. У разведчиков такой возможности, пожалуй, больше чем у других.
Ночью, в очередном поиске, немцы обнаружили разведгруппу. Нашпиговав темноту трассирующими пулями, заставили ребят прижаться к молодой траве, заставили ползти назад по-пластунски. Старшина Шатохин сам решил прикрыть отход отделения. В помощники взял новичка Миронова.
Перейдя линию фронта, разведчики еще долго слышали трескотню выстрелов за плотиной. Но с приближением рассвета наступила тишина. Она казалась всем зловещей, как похоронный марш, потому что старшина Шатохин и рядовой Миронов не возвращались. Каждый досадовал, что старшина недооценил ситуацию и оставил при себе новичка. Ничего путного из этой затеи не могло получиться.
Только в девятом часу утра позвонили из соседнего полка: на их участке из тыла противника вышел разведчик Миронов и вынес на себе раненого старшину Шатохина.
Небритый, грязный, усталый, Миронов жадно набросился на котелок, в котором ароматно парила гречка.
- Ты того, расскажи поперву, - взмолился Зинченко. - Як все было?
- Просто, - ответил Миронов, но котелок не оставил. - Когда старшину ранило, я взвалил его на плечи и пошел вправо. Чувствовал, немцы обходят нас. Так и вышло. В темноте они стали палить друг в друга. А я выбрался к реке. И случайно нашел каюк.
- Что такое каюк? - спросил кто-то.
- Лодка.
- Ты откуда родом?
- Нэ мэшайте, пусть рассказывает...
- Родом я из Азова... Так вот, каюк был в камышах спрятан. И случайно я на него наткнулся. Втащил старшину в каюк. Перевязал, как мог... Над рекой туман. Оттолкнулся палкой от берега. И вниз по течению. Слышу, голоса немецкие за спиной остаются. Значит, хорошо. Немного погодя уткнулись мы в берег. И лесом...
- А старшина?
- На горбу.
- Парень ты ничего, правильной закваски, - сказал Зинченко. - А спортсмена мы из тебя сделаем. Выбирай, что по душе - штанга, городки, а лучше бокс...
- Вратарь я, - как-то виновато признался Миронов.
- Ты?!
- Ростом ты будто и не очень вышел, - сказал Чхеидзе.
- У меня прыгучесть, как у обезьяны, - Миронов даже подскочил с нар, словно собираясь продемонстрировать свои вратарские способности прямо здесь, в землянке.
- Не верите? - он опустил ложку в котелок, бережно поставил его на опрокинутую бочку, потом нервно схватил свой вещевой мешок, суетливо, словно куда-то торопясь, принялся развязывать. Наконец, с сияющей улыбкой вытащил из мешка хорошо сохранившуюся футбольную покрышку. И прижал к груди, как талисман.
Разведчики пришли в восторг.
- Постукаем?
- А почему и нет?
Так началась и продолжалась до самого дня гибели служба Миронова в разведроте...
Чуть брезжил рассвет. И синева, не распуганная солнцем, висела в воздухе, осторожная и чистая, как птица. Молодая трава просыпалась под туманом, редким, низким, который стлался на лугах справа и слева от дороги, А дорога, приподнятая насыпью, была черной от утренней влаги. И башни замка были черными, особенно первая, полуразрушенная. Над ней летали вороны: каркали громко, страшно. Порой казалось, что это предостерегающе и зло каркает сам замок, кривобокий, сумрачный, выстроенный лет пятьсот назад каким-то немецким рыцарем.
Земля вокруг тоже была немецкая. Где-то впереди лежал город Мейсен. А время было - апрель 1945 года.
Миронов, Чхеидзе и Зинченко уже много часов наблюдали за дорогой, притаившись в старом пустом сарае, куда на зиму бауэры убирали сено. Эта разведгруппа и еще несколько других были брошены в тылы немцев с целью выявить базовый склад боепитания, который, несомненно, был где-то рядом, и навести на него авиацию.
Похоже, что склад затаился в замке. Девять порожних машин въезжало в замок за вторую половину ночи. Восемь покинуло его тяжело груженными. Сейчас выползала девятая.
Чхеидзе сказал:
- Я разворачиваю рацию.
- Погоди, - возразил Миронов. Он был старшим группы. - А вдруг здесь не боеприпасы? Вдруг немцы награбленное вывозят. Или завод подземный, тайный эвакуируют.
- Уверенности нэма, - согласился Зинченко.
Шар-шар-шар... Это в углу. На остатки сена выскочила мышь, блеснула глазами-булавочками. Насторожилась. И опять: шар-шар-шар... И нет мыши. В нору ушла, видимо...
- Стреляем отсюда, - сказал Миронов. - Потом я выйду к машине, проверю, что в кузове. И будем уходить мимо фермы в лес.
- До машины пойду я, Алексей, - заявил Зинченко.
- Все равно, - сказал Миронов, - можешь идти ты.
- Я разворачиваю рацию, - повторил Чхеидзе.
- Нет, - Приказал Миронов. - Рацию развернешь в лесу.
- Они не сунутся, - сказал Чхеидзе. - В замке только охрана.
- Скорее всего, ты прав, - согласился Миронов. - Но рисковать не будем. До леса триста метров. В лесу укроемся...
Миронов подвинул к себе МГ - он ходил в разведку только с этим немецким пулеметом, - предупредил:
- Стреляю один...
Выстрелы получились солидные, басовитые. Осколки ветрового стекла полетели вверх, как брызги из лужи. Машина развернулась и стала поперек дороги. Крытый кузов ее темнел в светлеющем теплыми тонами небе, словно гора.
Рукавом маскхалата Зинченко вытер пот с лица. Сказал глухо, будто проворчал: