- Для чего у нас планы составляются, товарищи председатели колхозов? Ради одного дня, чтобы отчитаться, отвести от себя критику и прожить этот день спокойно? Или мы смотрим дальше? Или мы всерьез собираемся хозяйствовать на этой земле? Пинчук зачитал сводку: Братичи выполнили план животноводства. Никому не пожелаю такого выполнения: покрыли полуторагодовалых телочек, испортили стадо. Чтобы их доить, надо на стол ставить. Дают по литру с головы, а это и для козы обидно!.. Невеселый смех, товарищи. Видно, для председателя спокойствие одного дня дороже интересов колхоза. А если так, то, я думаю, и колхоз не подорожит таким председателем!
Вывод был резкий и неожиданный. Несколько секунд в зале стояла неуверенная тишина, словно там размышляли над словами секретаря, но потом раздались отдельные хлопки, и все громче, громче.
- Принимаешь поспешные решения, Федор Адрианович, - сказал Пинчук после совещания, когда они остались одни. Он принуждал себя говорить мягко, благожелательно, но сейчас это давалось ему с трудом, он все еще чувствовал на себе скрестившиеся взгляды всего зала, когда Ключарев сказал: "Пинчук зачитал сводку…" - Пусть в Братичах председатель ошибся, не додумал, но, ведь он стремился выполнить план. Разве это не оправдывает его?
- Председатель в Братичах поступил как вредитель, - коротко сказал Ключарев, шагая по черным, как деготь, лужам.
Как всегда по веснам, Городок начинало заливать талой водой, и один-единственный фонарь на высоком столбе, качаясь, отражался в десятках луж.
- Что вредитель, это еще надо доказать, Федор Адрианович. И, поверь моему опыту, не докажешь. А за одну ошибку головы не снимают.
- Смотря какая ошибка! - буркнул Ключарев, прибавляя шаг, но им было по пути почти до самого дома, и волей-неволей разговор продолжался. - Если ошибка случайная, когда человек старался для дела, я пойму и прощу. Но если ради бумажки…
- План - бумажка?! - почти в ужасе воскликнул Пинчук и какой-то боковой мыслью подумал: "Эти твои слова, товарищ Ключарев, надо бы запомнить". - Ты смахиваешься на святая святых, Федор Адрианович, - помолчав, сказал он вслух. - Если мы перестанем беспрекословно подчиняться плану, то что станет с дисциплиной? Что станет с государством?
Они подошли к мосту. Сюда уже не достигал свет фонаря. Оба ступали наудачу по деревянным мосткам тротуара, и слышно было, как прогибаясь, доски хлюпают по воде: значит, Глубынь в самом деле вышла из берегов.
Ключарев остановился и несколько секунд напрасно вглядывался в лицо Пинчука: перед ним белело расплывчатое пятно, на котором не прочтешь никаких мыслей.
- А если мы будем только подчиняться, Максим Петрович, - тихо сказал он, - беспрекословно подчиняться, не вдумываясь ни во что и не пытаясь исправить или улучшить наши планы, мы, коммунисты, то что тогда будет с государством?
Ночи в Глубынь-Городке начинаются рано. Едва стемнеет, на улицах уже не слышно ни звука. Даже свет из окон не падает на дорогу: их плотно закрывают ставнями.
Так они стояли молча, в полной темноте - два хозяина района, - и было отчетливо слышно, как возле моста бурлит, играет струями, захлебывается от весенних сил река…
- Ты говоришь странные вещи, Федор Адрианович, - сказал, наконец, Пинчук. - Да, очень странные…
Не прибавив больше ни слова, они двинулись дальше и за мостом разошлись в разные стороны.
Однако утром, едва часы показали начало рабочего дня, Пинчук позвонил в райком:
- Адрианыч, ты не передумал насчет Братичей?
Голос у него был бодрый, выспавшийся.
Ключарев ответил, что нет, не передумал, с сегодняшнего дня начнут готовить перевыборное собрание.
- Вот как. И все обдумал в смысле кадров? У нас в районе не густо, сколько я знаю. Или у тебя есть какой-нибудь "НЗ"? - пошутил он.
Нет, "НЗ" у Ключарева не было. У него было все то же население района - сорок тысяч человек.
- Никак не разберусь: ты пессимист или оптимист? - иронически поудивлялся Пинчук. - Кто же твоя кандидатура, если не секрет?
Ключарев ответил, что райком намечает Любикова.
- Любикова? Который в артели, в "Красном луче"? Но он же пьяница, за ним и здесь глаз да глаз!..
- Нет, Алексея Любикова…
- Библиотекаря?
- Заведующего партийным кабинетом.
Пинчук помолчал.
- Конечно, тебе виднее… Но, по-моему, это бесхозяйственно. В Братичах человек уже работал два года, он и курсе дела… Кроме того, мы должны выдвигать местные кадры, ты ведь знаешь установку.
- Я знаю одну установку: укреплять колхозы и создавать людям хорошую жизнь. А из этого человека никогда не выйдет настоящего хозяина, я давно наблюдаю о ним, он равнодушен и труслив.
- Так, так… Ну, что же. Пусть тогда будет Любиков.
Конечно, было рискованным шагом поставить во главе слабого колхоза молодого коммуниста без всякого организаторского опыта. Но все, что Ключарев знал о Любикове, говорило в его пользу, да и положение в Братичах требовало быстрого решения. В каждой работе, и большой и маленькой, кроме опыта, опирающегося на писаные правила, существует интуиция. И, может быть, партийному работнику она нужна больше, чем кому-нибудь другому. Ключарев не всегда мог объяснить, почему он иногда выжидал подолгу, приглядываясь к человеку и веря ему, а в другой раз рубил сплеча, хотя, может быть, формально тут все было даже более благополучно, чем в первом случае. Да, да, "формально"!
Ключарев нервно закурил после телефонного разговора с Пинчуком, но все-таки задумался. На стороне Пинчука был, пожалуй, здравый смысл бывалого руководителя.
- Пусть похуже, да свой, привычный человек, - обыкновенно говорил он. - Там, где у него слабина, я и нагрузку дам поменьше. Зато в другом вывезет, что той конь. Не подведет.
- Леонтий Иванович, - крикнул Ключарев в смежный кабинет второго секретаря. - Вы сейчас никуда не уходите?
День только что начинался. Но Лобко, словно вот-вот собираясь вскочить, примостился у стола на краю стула и, быстро листая страницы, записывал что-то на обрывах бумаги, сосредоточенно мурлыча себе под нос:
Соловей кукушечку
Долбанул в макушечку…
На секунду он замолкал, цепким взглядом впивался и строчки, задумывался, барабаня пальцами по лбу, снова перебрасывал страницы и, найдя нужное место, удовлетворенно доканчивал рокочущим, как перегретый самовар, баском:
- Ты не плачь, кукушечка:
Заживет макушечка!..
Это был странный человек, тщедушный, полулысый в свои сорок лет. Он учился где-то заочно, возил с собой по колхозам тетрадки конспектов и часто уезжал для сдачи зачетов не то в Минск, не то даже в Москву. В районе его считали человеком ученым, чудаковатым, но в общем он был не очень заметен.
- Вот, Федор Адрианович, том Мао Цзе-дуна пришел, - сказал он, оборачиваясь на шум шагов. - Пока там в порядке индивидуальной учебы, а я хочу подобрать кое-что и проехать по колхозам, побеседовать с коммунистами. Не подкинешь никаких мне нагрузок на эти дни?
- Не подкину, Леонтий Иванович. Я насчет Братичей… Говорили мы тогда о Любикове…
- Ну, говорили…
Лобко заложил книгу только что сорванным календарным листком и весело-вопросительно посмотрел на Ключарева:
- Что, за эти двадцать четыре часа анкета у товарища изменилась к худшему? Нашелся дядюшка с бабушкиной стороны, что сорок лет назад в лавке бубликами торговал?
Он засмеялся первый, сплетая и расплетая пальцы по своей привычке.
- Нет, чист сирота, - тоже усмехнулся Ключарев. - Дело в том, что вроде бы не испытан человек на практической работе, ну и… неизвестно, как там обернется. Братичи - село трудное.
Лобко взглянул на него чуть исподлобья, все тем же со смешинкой взглядом и, распахнув книгу, тронул календарный листок.
- То, что прошло, осталось позади. Если есть время, можно праздновать успехи и анализировать ошибки. А в завтрашний день всегда идешь, как в плавание, - открывать новые земли. Никто на своем месте не родился. Даже Пинчук начинал с соски, а не с кабинета райисполкома, убежден в этом! Кто же виноват, что человек два года сидит в Городке, а мы до сих пор гадаем, на что он способен? А может, он прямо рожден быть председателем колхоза?
- А если нет?
- А если да?
Ключарев взмолился:
- Леонтий Иванович! Так ведь не я против Любикова. Пинчук сейчас звонил, беспокоится, говорит: неблагоразумно.
- И пусть никогда не постигнет нас позорное благоразумие, - отбивая ритм рукой, сказал Лобко. - Это Маяковский. Лучший и талантливейший поэт нашей эпохи. Или вы не согласны?
Ключарев засмеялся с той особой теплотой, которую всегда вызывал у него Лобко. Вот он сидит на краешке стула, веселый, суетливый, проницательный, и Ключарев не перестает радоваться про себя, что есть у него в районе такой второй секретарь и первый друг, хотя задушевных разговоров они никогда не вели: времени не хватало, что ли…
- Кроме ума, каждому коммунисту положен по штату талант сердца. А почему нам думать, что у Любикова его нет?
Хлопнула форточка, и, заскрипев, приоткрылась дверь. Лобко всегда устраивал сквозняки, несмотря на свое хлипкое сложение.
- Закаляйся, как сталь, - пробормотал он, с удовольствием поглядывая на окно, за которым шумели по ветру голые, хрупкие ветви.
День уже ощутимо прибавился. Шла весна света. Еще выпадал снег, но и он был легкий, стремительный, весенний…
Румяное, чернобровое лицо инструктора райкома заглянуло было в дверь.
- Зайди, Снежко! - окликнул Ключарев. - Разговор о твоем дружке идет. Думаем сосватать его в Братичи председателем колхоза.