Получив письмо об отъезде отца, Женя вдруг затосковала. Она вспомнила как-то сразу все отцовские морщины, его седые виски и испугалась: о многом они еще не поговорили, как мало знает он свою Женьку!..
Впереди был месяц учебы, экзамены. Но она договорилась в деканате, что сдаст досрочно. Тогда у нее осталось бы три недели свободного времени, как раз те самые три недели, которые отец решил прожить у своей пожилой сестры на Волге.
Никогда не занималась Женя так яростно!..
Прямо с зачеткой в кармане она бросилась на речной вокзал. Но там только посмеялись ее наивности: на билеты существует очередь, запишитесь, может быть, недели через три…
- У меня же совершенно исключительный случай! - в отчаянье говорила Женя. - Мне делать там нечего через три недели!
В ответ пожали плечами.
Тогда Женя спросила, сдерживая негодование:
- Хорошо, но кто-нибудь все-таки может получить билет без очереди?
- Герои Советского Союза и депутаты Верховного Совета, - ответили ей.
Ни героев, ни депутатов у Жени знакомых не было. Она бесцельно бродила по улицам, с тоской глядя на проходящие звездочки… И, наконец, решилась… Что еще оставалось ей делать?
- Товарищ Герой Советского Союза, - сказала она торжественным, ломким голосом, оборачиваясь к своему соседу по троллейбусной очереди, у которого на пиджаке блестела Золотая Звезда.
- Да, - проворчал тот, опуская газету, которую просматривал на ходу. - В чем дело?
- Вы можете совершить хорошее дело, если это займет у вас только час времени?
Герой поднял было брови, но уже, шурша шинами, подошел троллейбус.
- Так я скажу вам все! - жалобно воскликнула Женя, вскидывая руку.
В тесной толпе она сбивчиво объясняла свои обстоятельства, пугаясь его каменного лица, и начала уже было бормотать: "Конечно, она сама понимает… такой занятой человек…", - как Герой вдруг спросил все так же строго:
- Когда открывается касса? Учтите, что я здесь проездом, послезавтра уезжаю.
Достать билет на пароход в разгар летнего сезона оказалось не так-то просто и для Героя. Дважды они встречались в девять утра на условленной улице, и только на третий день он вручил ей нарядный, с голубыми полосами, билет Волжского пароходства. Оставалось поблагодарить и распрощаться, тем более, что и Герой возвращался назад, в Белоруссию. Женя шла, все замедляя и замедляя шаги. Неужели так оно все и будет? И они разойдутся сейчас как чужие?..
- Ну, что же ты намерена делать? - пробурчал Женин спутник, встряхивая седеющей курчавой головой и неожиданно переходя на "ты".
- Сегодня? - глупо спросила Женя.
Он улыбнулся:
- И сегодня и всегда. Вообще в жизни?
- …Вот откуда я знаю Курило, а вовсе не потому, что он областное начальство, - кончила Женя, стараясь разобрать, какое впечатление произвел этот рассказ на Ключарева.
- Угу, - удовлетворенно отозвался тот из темноты.
Машина шла и шла, подскакивая на ходу и освещая прямым недрожащим лучом лесную дорогу…
- Федор Адрианович, - сказала Женя немного погодя, - что такое мужество?
Ключарев удивился вопросу и задумался.
- По-моему, это защищать до конца то, во что веришь.
- Так. - Женя для верности даже повторила его слова, шевеля губами. - А счастье?
Ее юный пытливый взгляд был неотступно обращен к Ключареву. Тот улыбнулся, слегка пожав плечами.
…Ночью в свете фар дорога преображается. Облитые матовой молочной белизной стоят овсы, цвет у них таинственный, мягкий, словно смотришь сквозь бутылочное стекло. Дерево, вырванное из темноты, стоит, как в блеске молнии: так четко обрисован каждый его лист со всеми жилками, так ясно видна любая морщина на коре. Секунда - и дерево снова исчезло, словно с головой утонуло. Иногда они останавливались и, выходя из машины, тоже сразу оступались в эту непроницаемую тьму. Уже ощупью, с неизъяснимым наслаждением собирали в охапки стебли цветущей гречихи; осторожно касались лицом ее росных душистых соцветий и выпускали не повредив. Гречишное поле, повитое туманом, смутно белело, насколько хватало глаз.
- Самый добрый труд - колхозника, - сказал вдруг Ключарев, глубоко вдохнув свежий, напоенный травяными запахами воздух.
- Почему?
- Счастливый. Дает полное и немедленное удовлетворение. Бросил зерно в землю - и видишь, как оно поднимается. Собрал - и знаешь, что оно не для тебя одного, а для всех.
Земля дышала тишиной и миром. Удивительная ночь! Все лучшее, что есть в человеке, словно просыпается в такие минуты и чутко вслушивается, дышит и не может надышаться…
- Стоп.
"Победа" снова остановилась. Что-то темное, как огромная спящая птица, сложившая крылья, виднелось слева, у самой дороги…
- Комбайн! Неужели так и брошен без присмотра? Эй, есть тут жив-человек?
Несколько секунд стояла тишина. Одинокая красноватая звездочка низко висела на небосклоне. И кроме звезды, кроме комбайна да их двоих на дороге, казалось Жене, никого больше и нет на свете.
- А кто пытае? - отозвался не сразу голос. В кожухе, обросшем соломинками, дядька вылез из соломокопнителя. - Я думал, проверка якая…
IV. Разговор о свадьбах
1
На площади, на зеленом пустыре, где центр Городка, стоит одиноко трибуна из красных, уже побуревших досок, и высокий шест с серебряной, почти рождественской звездой. В дни праздников сюда собираются на митинг. Под звуки оркестра тогда поднимается вверх кумачовый флаг, а в Мае и на Октябрьскую революцию мимо трибуны проходит даже небольшая демонстрация; ученики двух школ, служащие районных учреждений и крестьяне из ближайших сел.
За трибуной видны купола крытой тусклой жестью церковки. Она звонит несколько раз в день, раздумчиво и мелодично, тремя колоколами, как "Табакерка" Лядова.
- Кандыба зазвонил, - говорят тогда в райисполкоме и собираются обедать.
Кандыба - благочинный, служитель тоже районного масштаба. Ему лет под семьдесят, он живет тут же, при церкви, на улицах показывается редко, всегда в одной и той же ряске, порыжевшей на солнце, и широкополой соломенной шляпе. Однажды на узком дощатом тротуаре он столкнулся лицом к лицу с секретарем райкома и остановил его.
- Гражданин секретарь, - сказал он с некоторой торжественностью, но в то же время поперхнувшись от волнения, - у меня к вам настоятельная просьба уделить мне несколько минут вашего внимания.
- Может быть, вы лучше зайдете ко мне в райком? - тоже смутившись, предложил Ключарев, хотя тотчас же понял всю нелепость своих слов.
- Едва ли это удобно, - мягко возразил Кандыба. - Но дело, о котором я вам хочу сообщить, представит интерес и для вас как руководителя здешней местности.
Стараясь преодолеть внутреннюю неловкость и то несколько комическое отношение к самому слову "поп", которое свойственно поколению, выросшему после революции, Ключарев с любопытством посмотрел на старика. Из-под седых бровей на него глянули, не смущаясь, выцветшие, но еще не угасшие глаза, сухие пальцы нервно теребили на груди скрытую за рясой пуговицу.
- Хорошо, - сказал Ключарев, - я вас слушаю.
Они отошли в сторону, подальше от посторонних взглядов, и Кандыба рассказал о том, что за последнее время в деревнях Большаны и Лучесы усилилась деятельность штундистов, богопротивной секты. Из достоверных источников ему известно, что пресвитер Степан Лисянский наложил строжайший запрет своей пастве не только на посещение зрелищ и собраний, но также склоняет родителей не разрешать молодежи обучение в школе свыше пятого класса.
- Едва ли также найдутся в этих селениях охотники получить техническое образование на курсах трактористов, которые, как я слышал, образуются в областном городе, - осторожно сказал Кандыба и потупился.
"Эге, дед. Да у тебя, я вижу, информация поставлена неплохо", - подумал Ключарев (циркуляр о курсах был получен им только накануне) и еще более внимательно посмотрел на священника. Седая борода Кандыбы даже в ярком знойном свете июльского дня вызывала ощущение морозной прохлады., как те огнеупорные, нетающие снега, которые видел Ключарев на кавказских пиках.
Кандыба уже давно оправился от первоначального смущения и говорил теперь хотя и тихо, но голосом, полным достоинства, как человек, привыкший к тому, чтобы его слушали.
В начале разговора Ключарев еще мысленно прикидывал, как потом в кругу товарищей сможет пошутить, что плохая, мол, жизнь у попа настала, если сектанты берут верх и на них приходится жаловаться в райком партии; но чем пристальнее он вглядывался в этого сухонького старика с полуопущенными веками, которые скрывали зоркий и твердый взгляд, тем настороженнее становился сам. Теперь ему уже не казалось смешным, что эти восковые, покойно сложенные на животе руки, могли бы удержать не только колеблющуюся, как стебелек, свечу с желтым лепестком огня, но и властно направить по своему пути живую человеческую душу. Припомнился ему и Степан Лисянский, дюжий угрюмый мужик, похожий скорее на молдаванина, чем на белоруса, о котором Блищук сказал, неопределенно ухмыляясь: "Штунда - она Штунда и есть. Хотя работают хорошо, колхозу не мешают".
Но то, что Кандыба искал помощи против Лисянского, говорило о несомненной, хотя и скрытой силе этого штундиста. И это тоже заставляло призадуматься.
- О штундистах я знаю, - сдержанно проговорил Ключарев и замолк, словно дожидаясь, что еще сможет добавить к сказанному Кандыба. Уловив скрытый холодок в тоне собеседника, тот с неожиданным проворством вскинул голову и в упор посмотрел на Ключарева. Верхняя часть его лица оставалась в густой тени от шляпы, но секретаря райкома опять поразил умный, острый взгляд старика.