Во всех этих чертах характера начальника Ираклий Кирьянович разбирался очень тонко. Со стороны кажется, что круглое, пухлое лицо Карпа Степаныча с вросшими в жир мочками ушей остается неизменным при проявлении различных высоких чувств, а на самом деле это далеко не так. Предположим, Карп Степаныч находится в удивлении, - тогда маленькие толстые губы складываются трубочкой, брови поднимаются вверх, локти слегка отходят от туловища. А во гневе! Тут губы Карпа Степаныча вдруг становятся большими, рыхлыми, а брови делаются углом и впиваются концами в складки над переносьем. И он слегка сопит. Говорит в таком состоянии почти басом. Весь он во гневе становится как-то толще, могущественнее. А в ласке! Когда, например, высшее начальство говорит с ним по телефону, губы - те же губы! - становятся тонкими, ибо они то плотно сжимаются, то растягиваются. И он держит телефонную трубку стоя, слегка полусогнувшись. В такие ответственные моменты жизни он ласково улыбается, слегка потеет, голос его становится значительно тоньше обычного или - как бы это сказать получше? - голос становится мягче, в соответствии с размягчением душевным. Правду сказать, улыбался он чрезвычайно редко.
Итак, Карп Степаныч подошел к столу. Сел на поданный Подсушкой стул и произнес:
- Начнем?
- Пожалуйста.
- Жребий.
Ираклий Кирьянович взял две спички. Одну из них надломил, затем сложил концы спичек, зажал в двух пальцах и поднес Карпу Степанычу.
- Короткая - первый, - пояснил он лаконично.
Карп Степаныч потянул: досталась длинная. И вот Ираклий Кирьянович запустил. Да как запустил! Так запустил, что в течение пяти минут Карп Степаныч сопел (а мы уже знаем, что это значит). Запустил и Карп Степаныч и - только две минуты! Чепуха!
- Виноват! - сказал он торопливо. - Сорвался палец. Повторю.
- Да, да, я видел: сорвался палец, - подтвердил Ираклий Кирьянович, слегка кривя душой.
Но и вторично Карп Степаныч не дотянул до трех минут.
Если бы посторонний человек сидел за стеной и слушал, то вот что он услышал бы.
- Четыре, - говорит Карп Степаныч басом и сопит так, что слышно в соседней комнате. (У них правило: результат объявляет партнер.)
А по прошествии некоторого времени скрипучим голосом восклицает Ираклий Кирьянович:
- Три!
Снова южит волчок.
- Три, - говорит Карп Степаныч уже более мягким баском.
Мертвая тишина. Молчание. Южит волчок. И упавшим голосом говорит Ираклий Кирьянович:
- Три… Сравнялись.
- Три, - звучит голос Карлюка в большой комнате.
- Три, - ржавой петлей скрипит Подсушка.
- Две…
- Ваша - три! - взволнованно восклицает Ираклий Кирьянович.
- Только две, - уже с явной радостью говорит Карп Степаныч.
- Ваша победа! - сокрушенно произносит в заключение Ираклий Кирьянович.
Зная характер начальника, он постепенно сбавлял свое время до тех пор, пока не оказался побежденным.
- Ой! - воскликнул Ираклий Кирьянович. - Уже десять минут седьмого!
- Вот так всегда, - сказал Карп Степаныч. - Никогда не вырвешься с работы вовремя.
Расстались они на тротуаре. Карп Степаныч пошел вразвалку в одну сторону, а Ираклий Кирьянович засеменил домой, в другую сторону, быстро переставляя длинные ноги.
Он был доволен: вчера получил зарплату, сегодня рабочий день кончился, завтра воскресенье.
Глава вторая
Вечер слез
Суббота есть суббота. Хороший день - суббота. Карп Степаныч зашел домой за бельем и отбыл в баню. Искупавшись, возвратился на квартиру, где его ждала кругленькая, с этаким приятным пухленьким подбородочком жена Изида Ерофеевна. Она сложила руки по-наполеоновски и, казалось, сосредоточенно смотрела на мужа. А Карп Степаныч был в расположении духа. Тут, конечно, сказалась и победа в турнире на чернильной крышке, и добрая баня, и предвкушение вечернего принятия пищи.
- Ну-с, Изида Ерофеевна, - заговорил он, раздеваясь, - значит, с легким паром нас. Выкупались знатно.
Изида Ерофеевна и бровью не повела, а не то чтобы как-нибудь реагировать на добродушие мужа: то ли она расстроена была чем, то ли подозрение какое-то тяготило ее, но она молчала. Всегда она была веселой, а сегодня молчала и будто намеревалась придраться к чему-то, будто уже искала, к чему бы это придраться.
- Ну, Иза! В чем дело? - спросил Карп Степаныч в тревоге.
Мягким, по-кошачьи вкрадчивым голосом она произнесла два слова:
- Сними рубашку.
Это был приказ. Знал Карп Степаныч, что чем мягче у жены голос, тем беспрекословнее требуется подчиняться. И он, пыхтя, снял рубашку. Изида же Ерофеевна еще раз и тем же тоном сказала одно слово:
- Подойди.
Карп Степаныч подошел. Она потрогала пальцем его голую грудь, спину, обошла вокруг, ткнула пальцем в живот и уже грубым, скрипящим голосом заключила в качестве придирки:
- Не смог уж вымыться чисто. Эх ты!
- Что? - нерешительно вопросил муж.
- Неряха, - утвердила она, глядя снизу вверх в лицо мужа (ростом она была много ниже).
- Изида Ерофеевна! - Карп Степаныч засопел, губы стали толстыми, брови сошлись, и он повторил еще более грозно: - Изида Ерофеевна! Не позволю! Я все-таки кандидат сельскохозяйственных наук…
- Только и всего - не больше. Дальше-то ума не хватает.
- Ничего подобного! - И Карп Степаныч двинулся на супругу, полуголый, тучный, красный после бани и от крайнего возбуждения нервов. Он был страшен, но… не для жены.
И вдруг Изида Ерофеевна преобразилась - руки в боки, ноги расставила и, чуть пригнувшись, завопила:
- Ты! Раззява! Масловский семь тысяч защитил, а ты все на трех кандидатских сидишь. Неумеха! На! - Читай! Сейчас только принесли. На! - Она бросила ему скомканную телеграмму и горько заплакала.
А Карп Степаныч побледнел всем телом. Он второпях надел сорочку, поднял телеграмму, разгладил ее ладонью на столе и прочитал:
"Из Одессы. Масловский двенадцатого защитил докторскую не пропустите случая поздравить точка через два дня возвращаюсь. Привет. Чернохаров".
- Иза! - позвал он упавшим голосом.
- Что? - сквозь рыдания спросила Изида Ерофеевна.
- Подойди.
Она подошла. А Карп Степаныч обнял ее и дрожащим голосом заговорил:
- Не расстраивайся. Успокойся. Не надо завидовать… Наука - святое дело! Наука требует от человека всей его жизни целиком, каждого часа, каждой минуты! - Он помолчал. - Будет и у нас… семь тысяч. Будет.
Изида Ерофеевна верила: будет. Это была мечта и его и ее. Да и кому же больше мечтать с ними, если они вот уже двадцать лет живут вдвоем. А родные забыли их почему-то. Единственное утешение у них - Джон, кобель спаниелевой породы, куцый, с лопатистыми ушами, коротконогий, ласковый кобелек, сообразительный, понимающий. Джон подошел к хозяевам, сел на задние лапы, поскулил. Понимает, значит, что у хозяев что-то неладно.
- Ах, Джон, Джон! - сказал Карп Степаныч и вздохнул, а затем сел за вечерний прием пищи.
Они ели и молчали. Молчали и ели. Наевшись, супруга думала-думала и легла спать, а Карп Степаныч сел за письменный стол и уставился на телеграмму. Что-то надо было делать, а что - он будто бы никак не сообразит. Сидел и думал.
Часам к двенадцати ночи он решил. А раз решил - ночь просидит до рассвета, а сделает. Характер у него был очень трудолюбивый и прямой. Он и сам говаривал иногда: "Там, где наука, я - весь! Ничем не поскуплюсь!" Так и в тот вечер: сел и написал после размышлений бумагу, которую мы приводим полностью.