- А зачем? - будто удивился покупатель. - Разве ж она - того?
- Да не то чтобы того, а, как говорится, все может быть… Человек ты новый и, главное, - не баба. Корова к бабе привычна. Сам знаешь, у нас с тобой дух такой есть, который корове не по нюху приходится.
- А може, без пута?..
Макар Петрович не ответил, а смотрел куда-то на чужую свинью, будто очень она ему понравилась. Покупатель же стоял в раздумье и говорил:
- Конечно, мужик - не баба, дух не тот. - Ему вдруг что-то пришло в голову. Он энергично почесал живот и произнес: - Не омманешь - не продашь. Давай без пута пробовать. Цена для меня подходяща, должон я пробовать по-всякому.
Макар Петрович гладил корову, уговаривал, заглядывал в глаза. Он чувствовал, что в решительный момент дойки она может подвести, а может и не подвести, в зависимости от настроения. И, конечно, при первой же попытке прикоснуться к соску последовал выбрык ногой…
- А она того? - ехидно спросил покупатель.
- Немножко того, - смущенно ответил Макар, опустивши руки и отдавшись весь на усмотрение покупателя. Больше ему уже нечего было говорить.
Прикоснуться к вымени корова не позволила ни разу.
- Ну давай путай, - сказал покупатель.
После того, как задние ноги коровы спутали, он начал доить. И - удивительное дело! - корова стояла, как вкопанная: привычна к путу. Молоко зажурчало струйками. Макар Петрович слушал. Жжих, жжих! Жжих, жжих!.. - звенели струи о ведро. Грустно стало Макару Петровичу. Жжих, жжих! Жжих, жжих! - хлестало его что-то по самой душе. Он вздохнул и отвернулся, глядя на пожарную каланчу.
Покупатель напился молока, пробуя его медленно, с причмоком; при этом он, когда отрывался от ведра, смотрел в землю, будто сосредоточившись весь на ощущении вкуса. Так курильщики на базаре пробуют рассыпной самосад: затянется раз и стоит, потупившись, решая - "берег или не берет".
- Ну как? - тихо спросил Макар Петрович.
- Она хоть и того - насчет дойки, но зато молоко… скусное, ох, скусное!
- Не молоко, а форменные сливки, - уже веселее подтвердил Макар Петрович. - Ну, а насчет этого… путанья-то, как скажешь? Не купишь, наверно? - почти уныло спросил он.
- Оно, вишь, какое дело, - заговорил скороговоркой покупатель, - я тебе прямо скажу. Была у меня корова. Та, батенька мой, как зверь: ка-ак даст, даст! И ведро летит, и баба - с копыльев долой. Во какая была корова! А эта стоит, спутанная, смирно. Этак можно. Вполне выносимо. И цена подходящая, а это главное дело. Уступишь сотню - возьму корову.
Но Макар Петрович уступил только четвертную. Сладили они за семьсот рублей и по семь с полтиной на магарыч с каждого. Макар Петрович и не хотел тратить деньги на магарыч, но правила того требуют - выпили по сто пятьдесят граммов.
И вот уже поводок обрывка, накинутого на рога, оказался в руках нового хозяина. Вот он повел корову по базару. А вскоре и совсем скрылся в толпе. Но Макар Петрович, прижимая карман с деньгами, все смотрел и смотрел в гущу базара. Базар шумел. Урчали автомашины, мычали коровы, блеяли овцы, хрюкали свиньи, кричали, споря, городские торговки. Продавцы и покупатели торговались то слишком громко, с азартом, то, наоборот, почти молча, перебрасываясь односложными замечаниями. И все эти звуки сливались в общий гул. Вдруг вырвался из общего гомона поросячий визг и долго висел над толпой, пронзительный, истошный, висел до тех пор, пока новый хозяин не засунул поросенка в мешок. Зато на смену визгу взвился аккорд гармони. Невидимый гармонист ударил "Барыню", хлестнул по толпе перебором и, кажется, пошла плясовая и над головами и под ногами, подталкивая к переплясу. Какой-то подвыпивший колхозник, видимо удачно закончив продажу, рывком положил одну ладонь на затылок, вытянул другую перед собой и забарабанил каблучной дробью так, что из-под сапог пыль полетела клубом! Макар Петрович даже и не повернул головы в сторону плясуна, хотя и был от него близко. Потом замолкла и гармонь. Базар шумел и шумел. Мощный радиорепродуктор тоже говорил в тон общему гулу, перекрывая все. Но вдруг из того же репродуктора заструились звуки хорошей, сердечной музыки. А Макар Петрович все стоял и стоял неподвижно и все смотрел и смотрел в ту сторону, куда увели его корову. Он видел громадную толпу, в которой смешались люди, лошади, коровы, автомашины… Кому какое дело до того, что Макар Петрович продал корову? Никому.
А базар все шумел. Макар Петрович стоял, опустив голову. Кто-то толкнул его мешком. Он оглянулся. Высокий и сильный парень в новеньком ватнике, сердито глядя на Макара Петровича, выразился непристойно и добавил для пояснения:
- Что стоишь на дороге? Забыл, что базар? Иль нализался?
Но Макар Петрович был совершенно трезв. Он посмотрел своими светлыми и добрыми глазами на парня, поднял мохнатые брови и сказал безутешно:
- Я, брат… корову продал…
- Видишь ты, дело-то какое! - участливо сказал парень, поставив мешок на землю, - Дошло, что ли? Или заменять думаешь?
- Как тебе сказать… Финансовый мой вопрос не соответствует действительности.
- Аль ваш колхоз бедный?
- По правде сказать - плохой.
- Понятное дело! Отсюда и финансовый вопрос.
- А ты откуда? - спросил Макар Петрович, совсем не обижаясь на первые ругательства парня.
- Из Алешина. Колхоз Чапаева слыхал?
- Слыхал. Это у вас по семь рублей на трудодень?
- У нас. Да еще по три кило хлеба. А ты откуда?
- И зачем тебе, паря, знать? Не желаю, чтобы ты и знал. Плохо у нас, председатель не соответствует…
- Ну хоть скажи, по скольку денег дали на трудодень?
- Дали… по сорок копеек, - смутился Макар Петрович.
Парень рассмеялся громко, на весь базар. Он присел на свой мешок и сквозь смех говорил:
- Какого же вы чорта сами-то смотрите! Небось, по хатам отсиживаетесь да за личное хозяйство зубами уцепились. Кто их вам привезет, деньги-то? Вы же без настоящего колхоза посохнете, как подсолнечные будыли перед зимой.
- Это ты, паря, не мне говори: я, брат ты мой, пятнадцать лет конюхом работаю. Изо дня в день работаю. Не обижай так-то.
Макару Петровичу очень хотелось поговорить. Но парень поднял мешок на плечо и, уходя, сказал уже без смеха:
- Десятеро будете работать, а сто в окошко выглядать - ничего у вас не будет.
- Да ты постой, постой!
- Некогда мне с тобой… с сорокакопеешным. Ты корову продал, а я четыре тыщи за пшено наторговал - последний мешок несу на весы.
- Правда?!
- Аль тебе денег дать? - шутил парень. - Не да-ам. Сами делайте. Мы за таких, как ваш брат, четыре года поставки выполняли. - Потом обернулся и добавил душевно: - Да ты не обижайся. Может, и наладитесь.
Макар Петрович пробовал идти за ним и говорил:
- Ты ж учти: ты ж мне громадное дело сказал. Я, понимаешь…
Но тот уже нырнул в толпу и вскоре скрылся из виду.
Макар Петрович теперь всматривался в толпу, различая каждого. Для него это была уже не безликая масса людей, снующих между бричками или продающих. Вот в рваном кожушке стоит совсем не старый колхозник и продает двух кур, которых держит подмышкой. "Сорокакопеешный", - подумал Макар Петрович. А вот румяный мужчина - фуражка набекрень - держит целую связку разной мануфактуры и две пары новеньких сапог и спокойно смотрит вокруг. ""Семирублевый", - решил он. - Накупил, как… (он мысленно никак не находил подходящего слова) …как юрист", - заключил Макар Петрович. Но мысль эта была не только беззлобной, а скорее доброжелательной.
Вечером того же дня он приехал с попутной автомашиной домой и зашел в хлев. Грустным бывает хлев ночью, когда там никто не дышит - ни корова, ни овца. Пусто было и внутри, что-то сосало под ложечкой, и в ушах все звенели струйки: жжих, жжих! Жжих, жжих!..
Макар Петрович только сейчас почувствовал, что он с самого утра ничего не ел. И сразу же решил мысленно: "Человек, который голодный, веселым быть не может".
Он вошел в хату.
Сергеевна обрадовалась и воскликнула:
- Да где же ты пять дней пропадал?
Он ответил не сразу. Разделся, повесил фуражку на гвоздь, осмотрел хату, сел за стол и только после этого ответил:
- Два базара продавал.
- И что же?
- Да такую корову где хошь продать можно.
- За сколько же?
- За семьсот.
- А не дешево?
- Какая сама, такая и цена. На базаре цены не продиктуешь. Покупатель-то, сама знаешь, прахтиктованный пошел.
Сергеевна собрала ему на стол еду. Он съел полную миску борща, такую же миску каши. После этого по привычке протянул руку к полочке, что висела над столом, - там всегда стояла литровая банка молока, приготовленная для хозяина к ужину из вечернего удоя. Макар Петрович машинально взял эту банку и поставил на стол. Банка была пуста. Он торопливо сунул ее обратно на полочку.
Сергеевна посмотрела на него и вдруг, приложив фартук к глазам, заплакала. Макар Петрович крякнул и встал из-за стола. Он постоял в раздумье перед Сергеевной, глядя в пол, потом поднял на нее глаза и заговорил:
- Ты, слышь, Сергевна… Ты этого… брось. Гляди на меня, что скажу.
Сергеевна подняла лицо и посмотрела ему в глаза. Она любила эти прямодушные глаза своего Макара, глаза, в которых видна вся его душа.
- Проживем, Сергевна, - утешал он. - Я тебе докажу, как пять пальцев. Парнягу я одного встретил, из "Чапаева". Алешино знаешь?
- Знаю.