- Вот тебе мое слово, Кондрат: не уйду я от тракторов, пока не буду управлять по радио. Мы будем управлять.
- Давай, Алеша. Делай! Кондрат за тобой - в огонь и в воду, в пыль и в грязь.
Этот разговор произошел не очень-то давно, месяца два назад. Тогда, на следующий день, Кондрат возил комбайн на уборке, Алеша был в будке и занимался, готовясь к сессии. Подъехала "Победа". Из нее вышли агроном и председатель колхоза. Они подошли к дверце будки, спросили, на каком участке Туманов, и уехали. За всю неделю это первые люди с "большой земли". Они ни о чем не поговорили с Алешей, ни о чем не спросили русоволосого плотного паренька. И так всегда: почти никакого контроля, но и никакого внимания. Вечером на пересмене Кондрат узнал, что были здесь люди, которые отвечают перед народом за хлеб и землю, но не подошли к трактору, не удостоили вниманием Алешу, его друга и будущего инженера-механика. Кондрат ударил картузом о землю, несмотря на ясную и теплую погоду, и выпалил:
- Где же у них совесть, едрена мышь?!
Вот что вспомнил Алеша в кабине трактора.
…Сентябрьские ночи длинные. Борозда тоже длинная. Пролегла она через всю ночь. Алеша не отнимает ладони от рукоятки и вспоминает. И много думает. И мечтает. Он даже видит будущее, этот милый чумазый парень. А Кондрат теперь спит. Он лежит всегда навзничь, раскинув руки, по-богатырски.
Но вот занялась заря. На востоке сначала появилась легкая пленка над горизонтом, и там же звезды стали проваливаться в небо, удаляясь и растаивая, как снежинки первозимья. Свет фар смешался с рассветом, и все стало неясно - и вблизи и вдали. В такие часы надо быть очень осторожным и внимательным: при плохой видимости недолго и огрех сделать и в яр завалиться (было такое с Алешей на первых порах). Чем темнее ночь, тем лучше работать "под фары". С рассветом же нужен глаз да глаз. А спать хочется.
Как хочется спать!.. Трактор урчит и урчит где-то уже под Алешей и чуть позади. Повизгивает все тот же ленивец-"работяга" под погромыхивание гусениц, ритмично рокочет выхлопная - "мадам". Хочется спать: борозда уже почти не ползет под трактор - она то вздрагивает, то, кажется, уходит в сторону. Алеша останавливает трактор, выскакивает из кабины, раздевается до пояса и в сентябрьском предутреннем холоде делает гимнастику. Так лучше всего отогнать сон. И снова пашет, уже с выключенными фарами.
Сбоку трактора, откуда ни возьмись, сел на задние лапки заяц и спокойно умывается, косой, не обращая внимания на машину. Он привык к ней, она его не беспокоит. Даже волк иной раз проходит около трактора, не проявляя никаких признаков беспокойства. Звери считают трактор самым мирным, хотя и могучим существом.
Солнце взошло по-осеннему холодное и желтое. Не поют жаворонки - их уже нет. Не слышно и не видно людей в степи. И вдруг запел бархатный баритон: "Ой, ты, степь, ты, степь! Степь широкая…" То Кондрат отметил начало нового дня.
Агрономы
Новый человек - редкий гость в тракторном отряде. Любого приезжего трактористы видят слету и с одного взгляда решают, получится ли польза от этого человека или он зря приехал. Потом, конечно, несколько дней будут обсуждать посетителя: какой у него плащ, как он говорит, как ходит. Всего по косточкам разберут.
В один из летних дней агроном Федор Иванович и тракторист Степа сидели на краю глубокой борозды. Федор Иванович слушал, а Степа рассказывал. Степа был человек веселого нрава и на язык острый.
"Года два прошло с тех пор, - рассказывал Степа. - Работал я тогда на "ХТЗ". Известно, трактор дряхлый. Вот он и стал, по старости, метров за тридцать от дороги так, что ко мне надо идти через пашню. Стою - мозгую: какую внутреннюю или наружную боль лечить у старца? Смотрю, остановилась на дороге легковичка. Вылезает из нее женщина с портфельчиком. Средних лет женщина, канцелярской закваски. Ну, шляпка на ней, конечно. - Тут Степа ухмыльнулся, прищурил глаз и надвинул на него уголок козырька, чтобы не терять серьезности. - Да. Подошла к пашне и кричит:
- Тракторист! Товарищ тракторист!
- Рад стараться! - кричу ей в ответ.
- Подойди-ка сюда!
- А вы кто будете?
- Я, - говорит, - из областного управления сельского хозяйства: агроном.
- Тогда, - отвечаю, - можно. А вы по какому делу?
- По зяби-и!
- По зяби - можно. Вот сейчас налажу трактор и тогда - сию минуту!
Поняла она, что я к ней вряд ли пойду. Вижу: наступила на пашню, попробовала ногой, трошки постояла и тронулась ко мне решительным шагом. Тут-то и обратил я внимание, что на ногах-то у нее туфельки с худыми носами и совсем без пяток".
- Босоножки, - пояснил Федор Иванович.
"Идет агрономша ко мне, а у нее из носочков земля прыщет: свирк! свирк! Полны-ы туфельки земли! Подходит она ко мне. Смотрю я на ее обуву и говорю:
- С такой-то сбруей по зяби негоже ездить.
- А тебе, - говорит, - трудно было подойти?
- Извиняюсь! Не учел обмундирования.
Она, конечно, все всерьез принимает. Я - тоже, вполне серьезно. Дело выясняется, что она едет по проверке данных: в райзо - одни данные по зяби, а в МТС - другие. Вроде бы ей задание - выяснить, кто лучше сводки делает: райзо или МТС.
- Я, - говорит, - проверяю эти сводки. Нет у вас в районе правильного учета. Вот, беру на выборку. За вашим отрядом значится семьсот гектаров. Правильно это?
- Нет, - отвечаю. - Мы запахали шестьсот.
Тут она ухватилась за голову и, скажи, ну прямо пропела, как Сильва:
- Ой, ой, ой! Третья цифра получается!
- А что ж, - подтверждаю, - и получается. Один пашет, а трое учитывают. А вам, как я понимаю, требуется не то, сколько я спахал, а то, кто обо мне правильную сводку дал.
Посмотрела она на меня критически и возражает:
- Мне сейчас не до рассуждений.
Я это присматриваюсь на ее руки и вижу: пятнышко на среднем пальце вдавлено и чернильное окружье вокруг этого пятна. Пишет много, думаю про себя. И ручка не совсем удовлетворительная - пачкает. Разговариваем мы таким манером, а я тем временем трактор лажу. Неполадки, к счастью, оказались пустяковыми - отказали две свечи. Я одну - "на разрыв" поставил, другую заменил. И делаю вид, что мне надо ехать. В заключение говорю ей:
- Никому дела нет, как я спахал. А вот спрошу-ка вас: почему у меня, на плуг каменюка в три пуда навалена?
- А ведь и правда! Зачем?
Отвечаю ей:
- Хоть вы и не заметили той каменюки, а она является фактом. Плуга нет настоящего на "ХТЗ". Половина тракторов этой марки не пашет зяби по этой причине. Вот это - плуг старый, ему в субботу сто лет: не навали груз - не спашешь. А я ухитряюсь давать качество.
Тут я завел трактор и поехал. Оглянулся назад: стоит она и вслед мне смотрит. Право слово, мне даже жалко ее стало: может быть, думаю, человек учился в институте, а пропадает ни за грош. И на каменюку внимания не обратила и глубину не смерила. Ни укорила, ни похвалила. Одним словом, отставший от жизни человек".
Степа безнадёжно махнул рукой.
- А как ее фамилия? - спросил Федор Иванович.
- Неизвестно. Прозвали ее в отряде "Сильва".
- И не видел ее больше ни разу?
- Нет. А хорошо бы увидеть. Где-то она теперь.
- Кто ж ее знает, - ответил Федор Иванович. Он помолчал немного и сказал - да-а… Плохо, Степа, если такие "Сильвы" иногда попадают "по разверстке" в МТС. Женского они рода или мужского - все равно плохо.
- Я так понимаю, - сказал Степа, - партия говорит, чтобы агрономов из канцелярии - в поле! А какой-нибудь начальник сидит и соображает: "Себе-то надо оставить хороших, а "Сильву" - в поле".
- Возможно, - неопределенно сказал Федор Иванович.
Оба помолчали, прислушиваясь к звуку трактора "У-2". На нем работал подсменный Степы. Но оба, видимо, думали об одном и том же.
- А эта девочка, что из института недавно приехала, как она? - спросил Степа.
- Тося?
- Ага. Выйдет из нее агроном? Больно уж она молода. Прямо девочка.
- А тебе сколько лет?
- Мне? - удивился Степа. - Двадцать три!
- И ей - двадцать три: ровесники.
- Ишь, ты! А вроде бы совсем молодая.
- Я тоже был молодым агрономом. Как и Тося…
Степа смотрел на Федора Ивановича и никак не мог себе представить его молодым, да еще таким, как Тося. Он снова надвинул козырек на глаз, ухмыльнулся и сказал:
- Э, нет! Не такой вы были, Федор Иванович, как Тося. Вы вот сидите и обсуждаете со мной "Сильву" и все прочее. Одним словом, душевный разговор. А спаши я плохо - вы мне душу вытрясете.
- Помнишь все-таки?
Оба улыбнулись, вспоминая какой-то случай "с вытрясанием души".
- Кончишь сегодня рыхлить кориандр? - спросил Федор Иванович.
- Надо бы кончить.
- Перед вечером пришлю для проверки Тосю.
Тося быстро шагала через картофельное поле. В короткой юбке, в синей кофточке-безрукавке, без чулок - в одних сандалиях, загорелая, невысокая, она издали и вправду казалась Федору Ивановичу девочкой. Она, запыхавшись, подошла к нему и горячо заговорила:
- Федор Иванович! Через паровое поле была когда-то дорога. Ее вспахали. Теперь там надо было заборонить. А они никак не хотели проборонить дорогу. Никак не хотели! А она засохнет глыбами - нельзя будет сеять.
- Кто они?
- Да трактористы! Я говорю - надо. А они говорят, указания не было. Я говорю, даю вам указание - заборонить. Смеются. "За так, - говорят, - ради уважения можем сделать, но - после". Я доказывала, доказывала, а потом рассердилась и сказала: "Совести у вас нет. Народ за каждый куст картошки болеет душой, а вы целый гектар губите".
- Так, так! Отлично, Тося!