- Все это правда! Поэтому я и прошу одного работника, помощника себе.
- Из центра пришел ответ на твою докладную.
- Дают помощника? - обрадовался Мухарбий, однако радость его оказалась преждевременной. Начальник достал письмо с резолюцией, написанной синим карандашом.
- Здесь пишут, что ты постарел. Рекомендуют с почестями проводить тебя на пенсию, на заслуженный отдых.
- С почестями, значит?
- Да, с почестями. Пишут, что на твое место они подбирают человека.
- Подбирают? - Мухарбий растерялся, в сердце больно кольнуло.
- Так вот и пишут.
- Ну и что же, раз пишут, им виднее. Но мне не нужны никакие почести. Я могу идти?
- Ступай… Но пока работай, когда еще оттуда пришлют человека. Ты пока хозяин степи…
- Пока… - Мухарбий вышел согнувшись, будто к его шестидесяти нагрузили на него еще сорок. Как видно, выглядел он плохо, может быть, побледнел, потому что бывший архитектор, который ходил в исполком в поисках новой должности, торопливо подал старику стакан воды. Мухарбий выпил, отдышался, поблагодарил бывшего архитектора и побрел домой к своей старухе. С кем еще поделиться новостями, с кем поговорить, перед кем излить душу? Жаловаться он не любил. Пойдешь посоветоваться, высказать, что на душе и как, прослывешь жалобщиком и кляузником. Нет, уж лучше поговорить со своим домашним прокурором, как он называет свою старуху. Он и излил перед пей свою душу, но так, как должен был бы излить перед тем начальником в форме. Он и кричал, и стучал кулаком по столу, и доказывал, и давал отпор, защищался и нападал.
- Что ты на меня-то кричишь? - сказала Кадрия.
- На кого же мне кричать?
- Вот сделайся большим начальником, тогда, пожалуйста, бей по столу кулаком, кричи на сослуживцев, будто у них души нет, будто это не люди, а чурбаны.
- Нет, Кадрия, не быть мне начальником. Сказали, на пенсию пора. С почестями.
- Ну и хорошо. Теперь хоть отдохну. Ни днем, ни ночью покоя не было, все в страхе за тебя жила.
- Нечего было страшиться - не убивал, не крал, старался быть честным.
- Два раза ранили.
- Ну и что? На то есть люди, есть и звери.
- Пенсию-то сколько дадут?
- Рублей шестьдесят.
- Ну и хватит нам. Я ведь еще работаю.
- В это время в комнату с буханкой хлеба вбежал малыш лет пяти.
- Мама-тетя, вот… - Он с гордостью передал хлеб Кадрии.
- Это еще что за "мама-тетя"? - удивился Мухарбий. - Кто такой, откуда?
- Хороший мальчик?
- Кто он?
- Он спрашивает, кто я. Разве он не знает меня?
- Знает, знает, сынок, иди познакомься. Это твой папа-дядя.
- Здравствуй, папа-дядя. Разве ты меня позабыл? Это же я, Ногай.
- Ногай. Ногайчик! - Слезы потекли из глаз старика. Он обнял мальчика, поднял на руки, обернулся к своей старухе. Та, ни слова не говоря, кивнула головой. - Ты что же молчала?
- А разве ты дал мне сказать хоть одно слово?
Была у этой одинокой семьи давняя мечта усыновить ребенка, но все никак не выпадал случай. И вот Кадрия присмотрела мальчика-сироту, он воспитывался в кизлярском детдоме. Кадрия часто ездила в Кизляр будто за учебниками или придумывала другой повод, чтобы лишний раз оказаться около этого ребенка. Сегодня наконец она открыла тайну мужу. Мухарбий не мог и предположить, что такое сбудется.
- Знаешь, ты кто? - спросил Мухарбий.
- Кто?
- Ты белый сайгачонок.
- Это хорошо или плохо?
- Это очень хорошо, сынок, это счастье.
- А что такое счастье?
- Это что ты нашел нас, а мы нашли тебя, сын мой! - Старик вытирал слезы рукавом.
- А вы долго искали меня?
- Долго, сынок. Много лет искали.
- Почему же сразу не взяли меня? Мне там было так скучно, а одна тетя все время говорила, что я бедный, что у меня нет ни папы, ни мамы, что они умерли.
- Она не знала, сынок. Она так думала. А мы, видишь, все живые, и ты наш сыночек, ты наш Ногай! Гордое это имя, сынок!
Вот какова жизнь у людей. Час назад Мухарбию казалось, что несчастнее человека, чем он, нет на свете. Проклял он день своего рождения. И тут же - свет яркий, счастье. Кто мог бы подумать, а?..
- Ты почему плачешь, папа-дядя?
- Как же, сынок, не плакать? Я тебя так долго искал. Потерял надежду… и вдруг… Это я от радости, сынок. Пусть теперь делают со мной что хотят. Пусть на пенсию, пусть куда угодно, к дьяволу, пусть! Теперь мне ничего не страшно, сынок, родной мой!
- Ты ничего не боишься, папа-дядя?
- Ничего.
- И волка?
- И волка не боюсь.
- Почему?
- А потому, что ты у меня есть, ты, сынок! - И отец обнимает нежно прильнувшего к нему Ногая.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Однажды Мухарбий решил взять с собой мальчика, чтобы показать ему белого сайгака, о котором уже почти все знали не только в Терекли-Мектебе, но и во всей ногайской степи. Весть летит быстрее ветра. Кадрия очень просила не брать мальчика в степь, но этот смышленый, понятливый Ногайчик обнял ее, поцеловал и упросил, чтобы она разрешила ему поехать с отцом.
Мухарбий укатил, рассказывая по дороге мальчику сказку о белом сайгаке и о белой девочке. Родилась в одной ногайской семье белая девочка. Умерла у нее мать, и отец женился на другой. Мачеха не любила белую девочку, искала случая избавиться от нее. Девочку дразнили и взрослые и дети. Она пряталась дома, не выходила на улицу. Только иногда отец водил ее на прогулки. Может быть, потому, что она была несчастна, отец ее очень любил. И вот злая мачеха отвела белую девочку далеко-далеко в степь. Присели отдохнуть и поесть. Девочка так устала, что тотчас заснула, положив голову на подол стеганой шубы мачехи. Злая-презлая мачеха отрезала ножом подол своей шубы, тихонько встала и ушла. Бросила в степи девочку, эту маленькую беспомощную крошку. Радовалась, что удалось от нее избавиться.
Маленький Ногайчик прижался к Мухарбию и слушал сказку затаив дыхание.
- А меня ты но бросишь, отец? - спросил он вдруг.
- Ну что ты, сыночек! Разве это возможно! Я же тебя люблю. Лучше я умру, чем брошу тебя.
- А что было дальше? Девочка умерла?
- Нет, сыночек, послушай. Настала темная ночь. На небе ни одной звездочки, на земле ни одного светлячка. Проснулась девочка и стала звать отца. Но отец не отзывался. Девочка поняла, что спит не дома, а в степи. Услышала она вой волков и крик ночных птиц. Хищные птицы кружились над ней, но не тронули ее. Хищные звери окружили ее, но не сделали ей вреда. Мало того, они стали плакать вместе с девочкой и проклинать мачеху. "Даже мы, звери, не бросаем детей", - говорили они.
Девочка плакала-плакала и уснула. Утром солнце поднялось над землей, первый свой теплый луч послало девочке, чтобы ее согреть. В это время вышло в степь после ночлега семейство сайгаков. У одной сайги был маленький белый сайгачонок. Он, правда, был не такой уж маленький, уже щипал травку. Когда девочка проснулась, первым делом она увидела сайгачонка. Глазенки у него были любопытные, веселые. Мать-сайга расспросила у девочки, как она очутилась в степи. Девочка ничего плохого не сказала о мачехе. Она ведь не знала, что злая мачеха оставила ее здесь нарочно. У девочки было доброе сердце. Она не могла думать о людях так плохо. Наоборот, она думала, что мачеха, может быть, пошла за водой и заблудилась в степи. Белый сайгачонок первый предложил, чтобы взять девочку с собой в сайгачье стадо. Среди сайгаков нашлись несогласные, но если уж сама мать-сайга сжалилась и решила взять девочку, то и вся семья согласилась.
Девочка прихватила с собой и отрезанный подол мачехиной шубы. Все-таки добро. Так они и зажили вместе… С тех пор в степи не раз цвела полынь, не раз пролетали птицы крикливыми стаями, катилось перекати-поле под свист осеннего ветра. Девочка стала красивой девушкой с серебристыми волосами, а белый сайгачонок обернулся сказочным джигитом. И вот в один радостный день джигит повел девушку через степь в белый дворец с минаретами и бассейнами. Здесь они семь дней и семь ночей играли свадьбу и стали жить в мире и в согласии. Только одна печаль была у белой девушки - хотелось ей повидаться с отцом. Джигит разослал гонцов во все концы степи, и через три дня нашли старого отца девушки. Он жил по-прежнему со злой мачехой, но мачеха к этому времени совсем сгорбилась. И еще она ослепла с той самой ночи, как бросила падчерицу в степи. Сбылись в ту ночь проклятья зверей и птиц.
Стариков привезли к молодым.
Отец вел за собой на поводырской палке старую, седую, слепую махечу. Дочь сразу узнала отца, бросилась к нему. Отец объяснил дочери:
- С той ночи, как потеряла тебя в степи, ослепла от горя.
- Неправда, неправда! - закричали птицы и звери. - Девочка не потерялась. Злая мачеха бросила ее в степи на погибель, и мы прокляли злую женщину.
- Этого не может быть, - усомнился отец.
- Так было, - сказали серые волки. - Мы свидетели.
- Разве бывают хорошие волки? - спросил у Мухарбия мальчик.
- Да, в то время бывали.
- А дальше, отец?
- У белой девушки была добрая душа, сыночек. "Пусть твоя дочь, старик, - сказали волки, - покажет лоскуток, подол шубы, что мачеха отрезала, когда белая девочка заснула в степи. Если белая девушка простит ее, то можно приложить к глазам мачехи этот лоскуток, в она прозреет". Отец не хотел прощать жену, но дочь велела принести лоскуток из темного подвала и приложить мачехе к глазам. Старуха тотчас прозрела и упала к ногам белой красавицы. Джигит помог ей подняться. Старуха с тех пор стала доброй и молилась в день по три раза, чтоб ее простили. Вот так все вместе и стали жить.