- Тогда поворачивай направо, - подсказал Ризван, готовый хоть всю ночь скитаться так по степи. Была, правда, опасность, что кончится горючее, а в степи это не только неприятность, но и опасность. Но пока машина заправлена, есть еще и в запасе двадцать литров. Они действительно заблудились, заехали не в ту сторону. За руль пересел горец, а Бийке принялась его упрекать:
- Это ты хотел, чтобы мы заблудились. Ты. нарочно запутал меня.
- Клянусь…
- Так я и поверила.
Ризван увидел, что девушка не на шутку испугалась ночной степи, и стал ее утешать:
- Ничего. Не бойся. Все будет хорошо. Ты со мной и можешь быть спокойна.
Уже в полной темноте они наткнулись на неизвестное стойбище чабанов и попросились на ночлег. В домике, куда они постучались, оказалась почему-то одна только женщина. Она обрадовалась случайным гостям, накормила их, напоила молоком и после ужина постелила им постель на тахте в отдельной комнате.
- Клянусь, это наша судьба! - радовался Ризван. - Разве такое могло случиться так просто?
- Тебе смешно?
- Нет, но как-то странно, будто я это не я, а совсем другой человек.
- Боюсь, завтра ты совсем не узнаешь себя. А потом и родные не признают… - После этих слов Бийке постелила себе отдельно на полу. - А что обо мне родные скажут, ты об этом не думаешь?
- Я ни о чем но думаю… - искренне сказал горец. - Я думаю только о тебе.
- "О тебе, о тебе", - передразнила Бийке и показала ему язык.
- Ты чудо, Бийке, ты радость…
- Радость, да не твоя!
- Моя, моя! И ничья больше!
- Да тише ты, что подумает хозяйка?
- Она уже подумала…
- Что?
- Что мы муж и жена. Бийке и Ризван. Ризван и Бийке! Звучит, звучит.
- Совсем не звучит. Даже вот столечко не звучит. - Бийке показала кончик мизинца, потушила свет. Но от лампочки, что горела за окном, в комнате все равно было светло. - Отвернись, я разденусь.
- Не отвернусь, не отвернусь!
- Ненормальный какой-то…
- Да, да, я ненормальный Ризван. Совсем ненормальный Ризван. - Горец не мог унять свою радость, сам не узнавал себя. - Ничего у меня нет, у меня только ты есть.
- Отвернись.
- Зачем? Я всю тебя уже видел, я все видел, я знаю, где у тебя какая родинка…
- Поздравляю. Если ты видел меня один раз, так думаешь, я буду демонстрировать себя каждый день? Во-первых, нечестно подглядывать. Кроме того, я очень устала и хочу спать.
- Я тоже. Что я говорю? Я не устал, ни чуточки не устал, и спать мне не хочется. И тебе я не дам спать!
- Тогда я пойду к хозяйке.
- Нет, нет, спи здесь!
- А что бы ты делал, если бы не встретил меня? - Бийке быстро разделась и юркнула под простыню.
- Искал бы тебя.
- Но ты же не знал бы, кого искать.
- Все равно искал бы тебя.
- Смешно.
Неправда, неправда, что Бийке оставалась равнодушной и безразличной к юноше. Она только удивлялась самой себе, как это она так легко согласилась остаться ночью наедине с незнакомым до этого дня парнем. И не чувствовала никакого страха. Молодые люди уже не мыслили с этой ночи своей судьбы друг без друга.
- Вовсе не смешно. Я не хочу спать. Разреши, я сяду рядом с тобой…
- Не разрешу…
- Но я буду только смотреть на тебя.
- Не хочу, не хочу!
- Хорошо. Я отсюда буду смотреть. - И он, не раздеваясь, уселся на тахту.
Неизвестно, сомкнул ли кто-нибудь из них глаз в эту ночь. Едва ли. Горец то смущенно молчал, то возбужденно говорил. Говорила и Бийке. Как вы уже догадались, любезные мои, это была дочь почтенного Уразбая и его жены-кумычки. В ту ночь молодые люди много узнали друг о друге. Они говорили без конца, говорили, перебивая друг друга, чтобы заглушить те чувства и желания, которые все сильнее овладевали ими и звали их. С Бийке так еще никто никогда не разговаривал.
Да, в этот день и в эту ночь сын чабана из далекого горного аула, молодой зоотехник Ризван был пленен и покорен ногайской девушкой Бийке. Они захотели встретиться еще раз, потом еще, и вот они лежат на широкой тахте, в белой постели, в полусвете зеленого ночника в крепких объятиях друг у друга. Загорелые их тела сильны и гибки. На гладкой мускулистой спине парня выступили капельки пота, словно роса в предутренний час на бархатистом листке травы. Девичья рука скользит вверх по спине, стирая росу, затем растопыренные пальцы, как гребешок, входят в плотные курчавые волосы юноши, давят на затылок, прижимают голову к себе, и вот уже рука слабнет, соскальзывает с затылка, бессильно застывает на простыне.
- Ты плачешь, Бийке?
- Нет, что ты…
- А глаза мокрые.
- Это я от радости, от счастья. Я люблю тебя.
- Не говори этих слов, я знаю.
- Я не могу не говорить. Что чувствую, то и говорю.
- Я хочу пить.
- А я не хочу, чтобы ты вставал. Ты уйдешь. Встретишь другую у заброшенного артезиана.
- Другой такой нет, и не хочу.
- То-то же. Ты мой, и никому я тебя не отдам. И никуда я тебя не отпущу, ты останешься здесь, в степи…
- Завтра снимаются отсюда отары овец. Мне надо ехать в горы.
- Нет! - звонко крикнула Бийке. - Нет, никогда! Я не отпущу тебя в горы!
- Почему?
- Я говорю серьезно, - нахмурилась Бийке. - В старину одна черноокая горянка по имени Бахтина своей красотой пленила нашего полководца Ногая, увела в горы, и больше не видели его в степи. С тех пор горы прокляты ногайцами…
- Ты хочешь мне отомстить за своего предка?
- Да. Я, дочь стеней, говорю: тебе нет возврата в горы, ты не вернешься туда, как Ногай не вернулся в степь.
- Когда ты хмуришься, нравишься мне еще больше.
- Ты не хочешь понять меня. Я с тобой говорю очень серьезно, - отстранилась она от Ризвана.
- Но, милая, это невозможно.
- Тогда все! Что же ты, клялся мне, а теперь?! - Она вскакивает с постели, вырывается из его объятий. - Что глядишь? Ненасытные твои глаза…
Со дня их первой встречи она стала еще лучше, так расцвела, что порой даже страшно становилось ему: а вдруг ее умыкнут или изменит она ему?
- Не насмотрелся еще! Ну и смотри. Вот я. Если уедешь, если бросишь меня, знай, долго не дадут мне по тебе тосковать.
Ризван удивился, что Бийке словно прочитала его мысли. Но он-то не мог прочитать ее остальных мыслей, он не знал, что она невеста и скоро должна выйти замуж за сына Эсманбета и недавно был дома разговор. Бийке почему-то не воспротивилась родным, и как-то само собой получилось, что она покорно смолчала. Она и сама не сознавала всей серьезности положения.
- Ты говорила отцу с матерью, что любишь меня и выйдешь за меня замуж? - спросил вдруг Ризван.
- Ничего я никому не говорила.
- Я же тебя просил.
- Если ты пообещаешь мне навсегда остаться в степи, тогда я им скажу. Для меня это вопрос принципа. - Бийке как будто надулась и принялась причесывать волосы.
- Но я же вернусь в сентябре. К концу сентября.
- Боюсь, что тогда будет поздно.
- Что ты говоришь, Бийке, какие у тебя мысли? Я не понимаю сегодня тебя. Прошу, не скрывай от меня ничего…
- Я ничего не скрываю… - солгала Бийке, глядя на бабочку, бьющуюся о зеленую лампочку ночника. - Ты женишься на мне?
- Я хочу поехать к родным ради этого.
- А если родные не согласятся?
- Тогда я останусь навсегда в степи. - Он встал и подошел к ней, обнял ее. - Ты не шути, Бийке, я люблю тебя. Ты пугаешь меня, Бийке. Может быть, я и раньше приеду, но мне обязательно надо побывать дома, рассказать отцу и матери обо всем. Я хочу, чтобы все было как у людей, чтобы все родные мои познакомились с твоими, чтобы…
- Только спеши, Ризван, дорогой, спеши. Я чего-то очень боюсь. - Она прижалась к нему.
- Ты разрешаешь мне завтра уехать?
- Разрешаю!
- Чудо мое, радость моя, да померкнет этот свет, если я не сдержу своего слова!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Время шло, перебирая дни, как янтарные зерна четок. Бийке проводила Ризвана в Сирагинские горы, а через две недели почувствовала томление, слабость и тошноту, чего с ней раньше никогда не бывало. О таком состоянии говорят ногайцы: лежать - болезни нет, ходить - силы нет. Через месяц она окончательно убедилась: у нее будет ребенок от любимого и дорогого ей Ризвана. Бийке испугалась, вся ее решимость будто вылетела из нее, девушка сделалась слабой и беспомощной. Она в этот день ушла далеко в степь, где ее никто не мог услышать, и долго плакала. Там, в степи, нашел ее дядя Мухарбий. Она любила и уважала этого человека за его доброе сердце. Мухарбий занимался своим привычным делом, объезжал степи, заповедные места, любовался маленьким белым сайгаком в том дружном семействе. Сайгачонок еще не окреп. Питался он только молоком матери. И, как видно, учился у взрослых понимать степь и вообще жизнь. То и дело он подбегал к матери с вопросами, и были эти вопросы, как у всех малышей, одинаковы: почему, почему, почему? Может быть, конечно, и не так спрашивал сайгачонок, но Мухарбию казалось, что иначе он спрашивать не мог. А почему небо синее? А почему днем светло? А почему надо все время кого-то остерегаться? А почему звезды падают, но до степи не долетают? А почему заяц с длинными усиками пугается и убегает? Почему птицы летают по воздуху, а я не могу? Почему, почему, почему?