- Ничего. Разве можно такой вкус портить напитками! Кружка холодной воды - вот мое питье.
- Чтоб твой дом обновился! А воды у нас хватит. Эй, жена, кружку воды со льдом из холодильника для почтенного Уразбая!
Хозяйка дома стала между тем разносить в глубоких пиалах бульон, не забывая каждого гостя предупредить, что бульон горячий и надо быть осторожным. Гости Эсманбета уже так напились и наелись, что для них теперь, как говорится, никакой ветер не страшен.
- Ну что же, спасибо хозяину и хозяйке. Говорят, после угощения гость смотрит на дверь… - первым поднялся из-за стола Сурхай.
- Спасибо и вам, что проведали нас! - пожимая руки, говорил Эсманбет. - А ты, Идрис, дорогу в мой дом теперь знаешь, буду рад видеть тебя.
- Благодарю, Эсманбет.
- Сансизбай с машиной останется здесь.
- Лучше, если б он довез нас хотя бы до Кизляра.
- Можно и так.
- Ну что же, Эсманбет, договорились, в сентябре будет товар?
- Хорошо, хорошо… - неохотно подтвердил Эсманбет.
- Не меньше полсотни. А за нами дело не станет.
- Да, да, конечно, понятно… - торопливо, будто боясь, что гости во хмелю наболтают лишнего, проговорил Эсманбет.
"Значит, не без дела эти гости притащились издалека. Что же это за товар, которого не меньше полсотни? - думал про себя Уразбай. - Что это? Овцы или рогатый скот? Да ну их к шайтану, зачем мне-то голову ломать? И спрашивать не буду, какое мне дело?"
Эсманбет пошел провожать гостей. Они ему сегодня были некстати после вчерашнего. Все знали, какое наказание получил Эсманбет. За столом об этом и словом не обмолвились. Но, как только Эсманбет вернулся, проводив гостей, Уразбай вдруг загадочно заговорил:
- Знаешь, Эсманбет, что такое совесть? Один мудрый человек мне сказал, что совесть - это голос, который говорит в тебе, что не надо было делать того, что ты только что сделал.
- О чем ты, Уразбай, я не пойму? - растерялся Эсманбет.
- Просто вспомнил слова доброго человека. Не смею даже сомневаться, что дом твой чист и совесть тебя не мучает.
- Странно ты говоришь, старик. Не беспокойся, твоей дочери не будет стыдно в этом доме.
- Она у меня единственная.
- И потому, говорят, избалованная?
- На то, что говорят, ты положи камень, уважаемый. Говорить могут всё. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.
- И все-таки береги дочь свою, Уразбай. Ее имя теперь связано с именем моего сына. Пусть лишний раз не показывается людям…
- Она у меня и так скрытная.
- Пусть бережет свою честь.
- Ты позвал меня, чтоб сказать это? Да, если ты хочешь знать, Эсманбет, честь моей дочери мне дороже, чем кому другому…
- Я слышал, она позволяет себе не ночевать дома?
- У нее есть подруги.
- Все-таки есть и свой дом.
- Бийке я верю, она моя дочь.
- Я согласен с тобой. На следующий же день, как приедет мой Батый, ударим по рукам!
- А Батый знает?
- Знает, знает. Он мой сын, моя кровь. Дорог он мне, мой сын. У меня ничего не было, когда женился. А ему, сыну Батыю, я отдам все - и этот дом, и то, что в доме… А с остальной семьей перекочую в старую хибарку. Что потолок обвалился там, не беда, починим…
Расчувствовался Эсманбет, искренними были его слова. Видно было, что он на самом деле гордится своим сыном и ничего не пожалеет для его счастья.
- Не лучше ли, Эсманбет, чтоб молодые пожили в старой хибарке? Сами починили бы потолок и вставили окна, развели сад.
- Нет, нет, нет! Я хочу греться около счастья моего сына! Хочу греться, да, да. Нянчить его детей. С рождением внука, говорят, человек молодеет и становится богатым.
- Правда, я тоже не беден, Эсманбет, но у меня нет богатого сундука с приданым.
- Что ты, старик, о чем ты, милый мой Уразбай? Какой может быть разговор, мне ничего но нужно, никакого приданого… Мне бы невестку красивую, приветливую, любящую мужа своего и детей… чистую и незапятнанную.
- В этом можешь не сомневаться, Эсманбет! Моя дочь войдет в твой дом чистой, как предутренняя роса!
- Мне больше ничего и не надо.
- А скажи, Эсманбет, о чем это говорили гости, о каком товаре, не меньше полсотни? - не сдержался Уразбай.
- Какие полсотни, что полсотни?
- Да этот лысый тебе говорил.
- Ах, это… - Эсманбет подосадовал, что старика угораздило залезть куда ему не следует, но тотчас нашелся: - Это сайгачьи рога. Ты же знаешь, что из них делают лекарство…
- Откуда ты достанешь столько рогов? Не станешь же ты бить сайгаков?
- Конечно, нет, Уразбай. У людей в домах есть рога, а я буду собирать. Думаю, и у тебя они могут оказаться.
- Да, есть пары три…
- Вот и хорошо.
- А ты знаешь, Эсманбет, в степи родился белый сайгак.
- Разве это редкость?
- Большая редкость. И радость большая, Эсманбет. Белый сайгак к добру, к миру, будет урожай…
- Это хорошо. Клянусь, если даже в Америке хороший урожай, у меня радость на душе. От добра соседа вреда не бывает.
- Правдивые твои слова. Пусть всюду будет урожай. Ну, я пойду, Эсманбет. Спасибо не говорю, потому что между родственниками это не полагается.
- Заходи, будем рады. Как бахча твоя, даст колхозу доход?
- Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… - Уразбай сплюнул через плечо, спускаясь по лестнице, увитой виноградником, - будет добрый урожай, будут сладкие арбузы детям на радость…
Уразбай вернулся домой в хорошем расположении духа. Бийке не было дома. За ней зашла подруга, и они ушли куда-то, взяв с собой рукоделье.
Уразбай пошел на бахчу, позвав с собой и жену. Они взяли два кетменя. День мягкий, грешно не воспользоваться таким днем. А арбузы любят, чтобы за ними поухаживали. Колхозная бахча за аулом занимает немалый участок земли. Бригадиром там Уразбай, а в бригаде у него одни женщины. Морока с ними. "Лучше бы пасти стадо ишаков", - говорит иногда Уразбай, но на самом деле не сердится на женщин. Да и они уважают своего бригадира..
- Ты, жена, следи за дочкой, - говорит Уразбай, пока идут до бахчи. - Не позволяй ей ночевать у разных подруг. Чтобы будущие родственники не подумали…
- А что, из-за них нашу дочку в тюрьме, что ли, держать?
Уразбай искоса поглядел на жену. Она не из ногайцев, а кумычка из Аксая. Красивая была. Немного сморщилась с годами, но можно еще и теперь залюбоваться ею, особенно когда она сердится.
- Под замком, что ли, держать нашу Бийке? Она красавица, она так хороша, что всегда и во всем права. Можно ли ей отказать в чем-нибудь! Если ты можешь, отказывай, а я не могу…
Так они и дошли до бахчи, разговаривая о дочери.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Село Терекли-Мектеб находится почти что в центре ногайской степи, его можно назвать своеобразным центральным оазисом. Оно приятно отличается от другого центра ногайцев - Тарумовки, где в большинстве своем приземистые саманные постройки, но есть и добротные каменные дома с большими светлыми окнами и верандами. Правда, село сильно уродуют всевозможные заборы вокруг домов. Осталась дурная привычка отгораживаться от соседей и от всего мира глухими заборами. Как говорится, мой дом - моя крепость. Только крепости эти сейчас ни к чему, нет ни разбойничьих набегов, ни кровной мести, а заборы вокруг домов городят и городят по привычке. Насколько лучше, красивее выглядел бы простой палисадник из легкого ровного штакетника или - совсем уж хороню - если бы обвивали легкие изгороди зеленые виноградные лозы.
Но где бы ни жили ногайцы, они берут всегда пример с Терекли-Мектеба - это как бы образец новой жизни в степи. И все же главной заботой в степи остаются дороги и улицы, подступы к населенным пунктам. Когда начинаются дожди, то дороги превращаются в непролазную грязь и проехать по ним можно только на "газике".
Сейчас над Терекли-Мектебом глубокая ночь. Степная тишина окружила село со всех сторон. Небо чистое, усеянное звездами, словно подвенечное платье в золотых блестках. Ни в одном окне нет света, только на площади около магазинов горит на столбе лампочка да еще сторож развел костер, чтобы спасаться от комаров. Комаров здесь хватает, особенно весной и в начале лета. Нет от них никакого спасения. Вот почему в каждом доме устроены на окнах мелкие сетки или затянуты окна обыкновенной марлей.
На окраине села, там, где кончается одна из более или менее мощеных каменных прямых улиц, в небольшой комнате одноэтажного дома из красного кирпича, с плоской бетонной крышей и с козырьком, нависающим над окнами, горит тусклый зеленый огонек. Должно быть, обитатели зажгли ночник. Одно окно открыто вовнутрь и заделано рамой с железной сеткой. Опущены дешевые тюлевые занавески. В комнате немудреная, но уютная обстановка, на полу небольшой цветной коврик. На стене репродукция с картины, изображающей море. Платяной шкаф углублен в стену. Стол и четыре плетеных стула. У двери вешалка из сайгачьих рогов. На стульях одежда, брошенная небрежно, наспех. На столе чайник и две пиалы, баночка растворимого кофе, нарезанный лимон на чайном блюдце, конфеты в коробке, куски чурека, початая бутылка коньяка и две рюмки: одна выпита до дна, другая наполовину…
На широкой тахте в белых простынях, обнявшись, лежат двое. Эту комнату снимает у одинокой хозяйки (у которой недавно отравился красной рыбой и умер муж) молодой колхозный зоотехник. Я знал его юношей, когда он учился еще в средней школе в нашем ауле Кубачи и жил в интернате. Однажды я встретился с ним на Празднике чабана у голубых артезианских озер за шашлыком, и он даже просил меня посодействовать ему в одном личном деле, но отложил на потом, а я уехал, и больше мы не встречались.