- Отчего ж не догнать?
- На воде - одно, а на берегу? На костылях за ним потрюхаешь?
- Да откуда тут браконьеру взяться? Научен народ…
- Ладно болтать…
И все же в это утро удача улыбнулась Анатолию Ивановичу.
Только Буренков улизнул от охотников и уселся за самовар в гостиной, украшенной чучелами, как на вездеходе прикатили два генерала. Уже одетые для охоты, в высоких резиновых сапогах и плащах с капюшонами, натянутыми поверх генеральских фуражек, они и слушать не хотели Буренкова.
- За свою бесхозяйственность расплачивайся сам. А чтоб был егерь сию же минуту!
Меж двух тонких сосен у лестницы маячила одинокая фигура Анатолия Ивановича с мешком за плечами и плетушкой на боку.
- Егерь имеется, - неуверенно сказал Буренков. - Только он… того…
- Пьян, что ли?
- Да нет, инвалид войны он. Без ноги…
- Была бы голова на плечах.
Буренков с несвойственной ему поспешностью сбежал с крыльца и окликнул Анатолия Ивановича.
- Повезешь генералов, - сказал он значительно и мрачно. - Только смотри у меня, чтоб все было в ажуре!
- А чего смотреть-то? Нешто генералы не люди? - пожал плечами Анатолий Иванович, скрывая свою радость.
Подошли генералы, поздоровались.
- Места хорошие знаешь?
- Найдем. Вы как больше любите - по сидячей или влет?
- Он - влет, - сказал генерал, что постарше и пониже ростом, - а у меня зрение слабовато.
- Вези товарищей к Березовому корю, - умным, сведущим голосом подсказал Буренков.
- Чего там делать-то, на Березовом?.. Лучше на Малые Пожаньки, - не глядя на Буренкова, отозвался Анатолий Иванович. - Пошли!..
Гуськом двинулись по лестнице к причалу. Анатолий Иванович прошел мимо красивых веселых лодок к своему невзрачному челноку и отомкнул цепь.
- На тех бы лодочках вроде веселее? - заметил генерал помоложе.
- По нашим местам челнок проходимей, - сказал Анатолий Иванович.
Слегка подпрыгивая на одной ноге, он уложил в челнок плетушку, мешок, ружье и костыли.
- Тебя как звать? - спросил генерал постарше.
- Анатолий Иванович. А тебя?
- Сергей Петрович, а его Николай Макарыч.
Анатолий Иванович уперся руками о борта, скакнул в челнок и перебрался на корму. Генералы, шурша плащами, устроились на узких дощечках, положенных поперек челнока. Упираясь веслом в твердое дно, Анатолий Иванович повел челнок по мелководью вдоль берега.
- Ногу на войне потерял? - спросил генерал Сергей Петрович.
- Ага.
- Награды есть?
- Солдатская Слава третьей степени.
- Понятно, - сказал генерал успокоенно, видимо, считая орден солдатской Славы достаточным возмещением за потерянную ногу.
- Что за название такое "Березовый корь"? - спросил генерал Николай Макарыч.
Анатолий Иванович улыбнулся - он любил, когда его расспрашивали о мещерских особенностях.
- Законное слово. Березовый корь. Липаный корь. Исаев корь. Корь, еще корье говорят - низкорослый, кривой лесок. Почвы тут, на островках, такие, что настоящий лес не растет, одни кривулины.
- А "пожанька"?..
- Островок луговой, где в любой год косят. А вот "кулички" - это островки, где можно косить лишь в сухой год, в мокрый - непролазная топь.
- И там кулики водятся?
- Коли будет время, мы за Березовый съездим, там как раз "куличок", полно чернышей, чибисов, бекасов на выстреле. Только доставать их оттуда трудно - ни пройти ни проехать.
- В каждом месте свои речения!
- Это верно! - воодушевился Анатолий Иванович. - У нас все на свой лад. Лесок на речной косе - "косица", гонобобель - "дурнава", ежевика - "чумбарика", чирок - "чиликан", а красноголовый нырок - вовсе "шушпан"!
- Это же одежда такая? - неуверенно сказал генерал Сергей Петрович.
- У всех одежды, а у нас - нырок!
- Ишь, хитрые! - засмеялся молодой генерал.
Он достал из кармана серебряный портсигар, щелкнул крышкой и, просунувшись вперед, протянул Анатолию Ивановичу. Тот осторожно взял папиросу своими обветренными руками, с толстым наростом на первом суставе среднего пальца.
- Это что у вас? - спросил генерал Николай Макарыч, видать, человек приметливый и любознательный.
- От скобы, при отдаче набило.
Защищая ладонью огонек, генерал дал ему прикурить от плоской блестящей зажигалки. Анатолий Иванович с наслаждением затянулся. Наконец-то он был в своей стихии: озеро, челнок, рассекающий тихую, темную воду, хороший разговор, уважительная повадка больших, незнакомых людей, вверивших ему свою удачу. До сегодняшнего дня они слыхом не слыхали ни о каком Анатолии Ивановиче, а теперь, может, и в Москве о нем вспомнят, а коли еще приедут сюда, так непременно попросят, чтобы он их вез на охоту.
Твердое дно кончилось, весло глубоко погружалось в мягкий, податливый ил. Анатолий Иванович сполоснул лопасть весла и стал действовать сильными, короткими гребками. Он видел, что молодой генерал внимательно наблюдает за странным поведением весла в воде. Сделав прямой гребок, весло заворачивало под днище челнока и словно бы притормаживало. Видимо, генерал понял секрет управления кормовкой, где весло служит одновременно и рулем, с каждым гребком выравнивая нос челнока. Он удовлетворенно кивнул головой и ни о чем не спросил.
Анатолий Иванович вел челнок из Дуняшкиной заводи на простор Великого. Он сидел лицом к восходу и видел, как большое малиновое без лучей солнце пыталось вырваться из синеватой наволочи, плотно накрывшей небо. Когда оно оказалось за краем пелены, все под ним разом заблистало: потная седая хвоя, зеркало заводи, капельки росы на камышах и сите. И каждый цвет там налился, загорелся: зеленым-зелена трава, желтым-желты свежие смолистые бревна охотничьего домика, красным-красна рябина, петушью яркость набрали лилово-оранжевые стволы сосен. Но дальше, по береговой окружности, краски еще не пробудились. Старый вяз в полукилометре от базы был по-вечернему темен, за ним березы и лозняк растворялись в синем сумраке, в чем-то текучем, зыбком. А еще дальше рослые дубы, похожие на застывший дым, и небо над ними было сизым, сумеречным, а по сизому стлались белесые полосы. Надо было успеть на место, прежде чем солнце озарит весь берег и озеро. Анатолий Иванович еще старательней заработал веслом.
Он слышал просвист крыльев тянущих в высоте уток и соображал, где лучше устроить генералов. У него было несколько заветных мест, неизвестных другим егерям. Он и шалашики там оборудовал и сейчас хвалил себя за предусмотрительность.
Анатолий Иванович повел челнок к островку ситы, ничем не отличимому от других, бархатно чернеющих на просветлевшей воде. Но для Анатолия Ивановича этот островок был особым: он не сомневался, что тут будут частые подсадки. Это тихое место находилось на перепутье между Дуняшкиной и Прудковской заводями, усталым уткам полный резон сделать тут передышку.
С привычной неспешной ловкостью, сам сознавая эту ловкость и радуясь ей, он раскидал полукружьем чучела и опустил на воду подсадную. Утка сразу же попыталась взлететь, взвилась в воздух, но подкова, привязанная к лапке на длинной бечеве, достигла дна, и утка тяжело шлепнулась на воду. Анатолий Иванович подвел челнок к шалашу, помог выгрузиться пожилому генералу, проверил, достаточно ли широк обзор в березовых ветках, образующих переднюю стенку шалашика.
- Стреляйте пятым номером, - посоветовал он, - а ежели близко, то и шестой сгодится.
Молодого генерала он устроил метрах в трехстах от затишка, ближе к чистой воде, где, по его расчету, должны пролетать утки, тянущие за Дубовое, ближайшее к Великому, излюбленное утками озерцо, а также и те, что будут козырять с берега на берег, когда начнется пальба. Он вручил генералу клочок бумажки с грубо нарисованным планом местности.
- Помечайте крестиком, где утка упадет, я их потом подберу.
- Толково, - похвалил молодой генерал, обрыскивая глазами озерный простор.
- Гусей не трожьте, - предупредил Анатолий Иванович. - Оштрафуют.
- Что так?
- Они дворные, на развод пущены. Я скоро наведаюсь, - и Анатолий Иванович отплыл от шалаша.
- Особо не торопись! - крикнул генерал. - Чего даром уток распугивать!..
Тихо шевеля веслом, Анатолии Иванович поплыл в сторону заповедника. Другие егеря, рассадив охотников, возвращались на базу пить чай и щелкать шарами на бильярде. Но Анатолий Иванович в бильярд не играл, да и очень соскучился он по Великому, по особому, ни с чем не сравнимому здешнему воздуху, по той внутренней сосредоточенной тишине, какую он испытывал только здесь. Сейчас, снова оказавшись в милом, привычном окружье, понял он по-настоящему, как плохо и несчастно жил последнее время. Он и к домашним утратил свое обычное доброе внимание. Танька первый год пошла в школу, их учили писать палочки и нолики. "Папаня! - восторженно кричала Танька. - Гляди, какого я кругаля нарисовала!" А он смотрел на кривой кружочек и не находил в себе ласки, которую она ждала от него. До чего же сильна в человеке привязанность к своему делу, если без этого немудрящего дела все гаснет в душе!..