- Это кто был?
Я объяснил, кто такой Суворов.
- Хороший журналист?
- Опытный работник.
Кротов секунду подумал и отчеканил по слогам:
- Он напоминает старика Ромуальдыча, жующего портянку.
Я холодно посмотрел на него.
- Не знаю такого. И впредь оставьте свои суждения о людях при себе.
- Даже когда меня оскорбляют?
- Никто вас не оскорблял, не фантазируйте. Не мог же он с первой минуты понять, что имеет дело с гением! Правда, Катя?
- Конечно! - откликнулась она, встрепенувшись. - Он же тебя совсем не знает, Сережа.
"Господи боже мой", - подумал я. Глубоко вздохнув, перевел разговор на другую тему: как они отдохнули.
- Спасибо, хорошо, - ответил Кротов.
- Замечательно! - скрепила Катя.
- Позавтракали?
Да, они побывали в столовой, первый раз в жизни ели оленину. Бесподобно!
Мы перешли к делам. Я попросил Катю написать автобиографию и заполнить листок по учету кадров. Она села в стороне за журнальный столик, а я занялся Кротовым. Едва я начал рассказывать ему о нашем округе, тихом, как охотничий скрадок, Катя подала голос:
- Все. Написала.
Я взял у нее листки. Почерк был плавный, круглый, буквы огромные. Автобиография выглядела так:
"Я, КРОТОВА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА (ДО ЗАМУЖЕСТВА НАУМОВА), РОДИЛАСЬ 16 МАЯ 1955 ГОДА В ГОРОДЕ МОСКВЕ. МОЙ ОТЕЦ - НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК ИНСТИТУТА МЕТАЛЛУРГИИ, МАМА - ВРАЧ. В 1962 ГОДУ ПОСТУПИЛА В СРЕДНЮЮ ШКОЛУ, КОТОРУЮ ОКОНЧИЛА В 1972 ГОДУ. КОМСОМОЛКА С 1969 ГОДА".
Две трети листка остались белым пятном.
- Ну что ж, - сказал я. - Все в порядке. Теперь отправляйтесь в студию, последняя комната по коридору налево. Спросите там Леонида Семеновича Голубева. Это наш диктор. Пусть введет вас в курс дела.
Ее губы шевельнулись, повторяя имя. Она кинула последний, как бы прощальный взгляд на мужа… Мы остались вдвоем.
Полчаса я рассказывал Кротову о нашем округе, замкнутом в кольце лиственничной тайги. Полярный круг пересекал его как раз посередине. Глаза Кротова разгорелись, когда я перечислял названия эвенкийских факторий: Кербо, Мойеро, Амо, Таймура… Я говорил о специфике местного хозяйства, о стадах оленей, бродящих по ягельным пустошам, об одиноких охотничьих станах, о зверофермах, где разводят серебристо-черных лисиц, о бескрайности воздушных дорог, на которых гудят самолеты "АН-2"… Он слушал как зачарованный. Я добавил, что каждый новый человек в этих местах приметен, как высокое дерево, и душу его определяют, как возраст дерева, по внутренним кольцам.
Кротов выдохнул:
- А нам повезло!
- Да, вам повезло.
И тут я рассказал ему о том, как вымораживает шестимесячная зима слабые души, как, не выдерживая, сбегают многие новички… Он залился тонким мальчишеским смехом. Я нахмурился:
- В чем дело? Что-нибудь смешное?
- Да нет… извините. Я вспомнил, что Толстой как-то сказал о Леониде Андрееве, будто он пугает читателя своими рассказами, а ему не страшно. И мне тоже.
- Напрасно. Я ничего не сочиняю. Задуматься вам стоит. Хотя бы ради вашей Кати. Кстати, что вы думаете делать, если ваши журналистские способности окажутся лишь воображаемыми и я вынужден буду вам отказать?
- Такого не случится.
- Ну конечно! Что еще можно от вас ожидать! И все-таки. Есть у вас что-нибудь в резерве?
- А как же! Пойду в тайгу. Оленей пасти.
- Что-что?
- Оленей пасти. Я читал: здесь нужны оленеводы. Разве не так?
- Так. А вы когда-нибудь были в тайге? Я имею в виду настоящую тайгу, а не подмосковные перелески.
- Откуда! Я же горожанин.
Я разозлился.
- Тогда ваша самонадеянность просто пугает. Извините меня, она граничит с тупостью. (Он побледнел). Только человек без всякого внутреннего контроля способен уверить себя, что после московского кафе-мороженого может стать оленеводом. Да вы хоть представляете, что такое окарауливание стада? Это постоянное кочевье в передвижном чуме, стужа зимой, гнус летом, жизнь в седле, вдали от населенных пунктов, опыт, опыт и еще раз опыт. Вам известно, что оленеводство - потомственное занятие? А почему? Потому что этому нужно учиться с детства. Да и то не всякий местный выдерживает. Молодежь предпочитает идти в механизаторы. Вы ошалели, Сергей, ей-богу. Не заикайтесь о своих планах никому, если не хотите, чтобы вас осмеяли. Я думал, вы лучше знаете жизнь. Вы меня огорчили. - Я забарабанил пальцами по столу. Он сидел напряженный, с плотно сжатыми губами. - Если уж у вас ничего не получится на поприще журналистики - а теперь я именно так склонен думать - и возвращаться вам домой не резон, идите на стройку. Заводов здесь нет, а жилье понемногу строят. Разнорабочим вас возьмут. Оклад вполне приличный плюс северный коэффициент. Сможете по крайней мере прокормить вашу Катю.
Он разжал губы. Голос был спокойный:
- Можно узнать, сколько вам лет?
- Мне? А в чем дело? Впрочем, пожалуйста. Сорок два.
Он прищурился, что-то соображая…
- Зачем вам понадобился мой возраст? Хотите записать меня в свою коллекцию анахронизмов?
- Нет. Подсчитываю, сколько мне осталось до старости. Не так много. Двадцать пять лет.
Вслед за ним я мысленно вычел из сорока двух семнадцать…
- Ах, черт возьми! Это вы меня в старики записали?
- Ну да, вас! Вы же даете мудрые советы. Вы все учли. Даже северный коэффициент не забыли. Рассчитали все, как на счетах. Спасибо! Только я вашими советами не воспользуюсь.
- И зря! Зря!
- Нет, не зря. Я тоже могу надавать вам советов. Сколько угодно.
- Вы? Мне? Это любопытно.
- Уйдите из конторы, возьмите ружье, постройте зимовье в тайге, наберите книг и живите!
- Ну, спасибо за такой совет! - я невольно рассмеялся.
- Не нравится?
- Ни в коей мере. Нелепо, глупо и бессмысленно.
- Рассудочно и меркантильно! Это я про ваш совет. Знаете, сколько я их выслушал в школе? Биллион! Я могу отключить свой мозг и жить по подсказкам!
- Ладно, ладно, - сказал я, - успокойся. Должен сказать тебе, мудрец, что у тебя довольно путаная философия. Ничего, что я на "ты"?
- Не возражаю.
- Благодарю, - я хмыкнул. - Тебе такого разрешения, разумеется, не даю. Перейдешь со мной на "ты", когда станешь знаменитым романистом. Чего улыбаешься? Черный юмор?
- Да нет, ничего… сносно.
- Нахал ты все-таки.
- В меру.
- Какое уж там в меру! Если ты хоть на десять процентов оправдаешь свои журналистские заявки, я прощу, что ты испортил мне столько крови. У меня повышенное давление, между прочим.
- Я вам советую уйти в тайгу.
- А, брось ты эту ерунду! Я в этом кресле уже восемь лет. И, пока не выгонят, уходить не собираюсь. Мне здесь нравится. Хотя, должен сказать, рутина у нас тут еще имеется.
- Ясно.
- Что тебе ясно?
- Рутина имеется.
- Как везде, как везде… Много ты понимаешь в рутине! Для тебя человек, который любит классику, уже, наверно, рутинер. Тебе подавай Фолкнера.
- Фолкнер - тоже классика.
- Может быть. Не стану спорить. Мне он кажется сложным. - Я покосился на него: не улыбнется ли? Нет, сдержался. - Ну ладно! Мне пора на совещание. Задание тебе будет такое…
Я объяснил, что от него требуется: сделать текстовую, без магнитофонных записей корреспонденцию из геологической экспедиции. Тема - итоги полевого сезона.
- Отрекомендуешься внештатным сотрудником. Если потребуют подтверждения, а это не исключено, позвонишь мне.
- Хорошо.
Коротко и ясно. Он ушел.
Я посидел некоторое время, размышляя, подымил, поднял телефонную трубку и вызвал к себе старшего бухгалтера. Она сразу пришла - тоненькая, сухонькая старушка. Я передал ей документы Кати. Клавдия Ильинична прочитала их и удивленно подняла брови:
- Такая молоденькая, Борис Антонович… прямо со школы?
- Ну да, молоденькая, что ж тут такого? Нельзя ли ее как-нибудь зачислить задним числом… скажем, на неделю раньше? Она из Москвы приехала.
- Без вызова?
- Ну конечно.
- Нарушение, Борис Антонович.
- Я знаю, Клавдия Ильинична. Я оформлю приказом. Девочка совсем без денег.
- Понимаю, Борис Антонович.
- Вот и хорошо. И еще одно дело. Возможно, с этого же числа придется взять на должность корреспондента ее мужа, некоего Кротова. Имейте в виду.
- Такой же молоденький?
- Да, знаете, такой же. Может быть, рядом с ними и мы помолодеем.
- Я не против, Борис Антонович, - сказала она с милой старческой улыбкой.
"Черт бы его взял, - подумал я, - хоть бы он не провалился!"