Ну и хохотали же гости, да и сам их хозяин, узнав, что это первый секретарь райкома заехал по пути в райком пожать руки поэтам.
5
Очнулся я на мягкой постели в сакле Салтанат. Милая хозяйка прикладывала к моей голове куски льда. Судя по тому, что солнце садилось, я не приходил в себя несколько часов.
- Зачем они меня так? - спросил я слабым голосом.
- А ты знаешь, кто был тот человек, рядом с тобой?
- Этот бессовестный негодяй?
- Вот именно! Он злился на тебя потому, что я отказалась выйти за него замуж.
- Почему же он на меня-то злился?
- Увидел, с какой любовью ты глядел на меня.
- Я?
- Конечно! А разве нет?
Если даже и допустить, что была в моей голове какая-нибудь любовь к Салтанат, то балхарскими кувшинами ее напрочь выбили. Но сейчас я чувствовал себя слишком слабым, чтобы выяснять отношения.
- Скажи, Салтанат, неужели у вас всегда так отмечается обжиг изделий?
- Не всегда, но...
И тут я понял, почему балхарская керамика пользуется таким спросом: видимо, кувшин, прошедший через обжиг и добравшийся до покупателей, миновав чью-то голову, - и впрямь большая редкость. Но что же будет со мною? Ведь еще несколько печей ждали того, что из них извлекут готовую продукцию! Нет, задерживаться в этом ауле не следует. Хорошо бы прихватить какой-нибудь трофей и смыться.
- А что, вчерашний кувшин в форме лебедя уцелел?
- Нет, как раз он-то тебя и добил. А что?
- Хотелось бы, глядя на него, вспоминать ваш аул. Мне ведь пора уходить!
- Как уходить? Куда? Я тебя не отпущу!
- Почему не отпустишь?
- Да ты же в драке во все горло орал, что любишь меня, что никому даже танцевать со мной не позволишь! Весь аул теперь знает, что ты мой жених!..
Тут силы окончательно оставили меня, и я канул в темную бездну беспамятства.
Очнувшись на следующий день, когда солнце уже было довольно высоко, я увидел в комнате на табуретках трех мужчин. Один из них, усатый, в галифе и с портфелем на коленях, первый заметил, что я открыл глаза.
- Эй, Салтанат! Он ожил, давайте приступим.
- Я готова! - раздался голос Салтанат, и она вошла в комнату.
Сначала я не узнал ее в прекрасном легком платье городского покроя. Да и эти-то трое уставились на Салтанат, так она была хороша - помолодевшая, высокая, стройная, с лицом, выражавшим нетерпеливую радость.
Усатый даже облизнул губы, провел пальцем по усам и выдавил из себя нечто похожее на блеяние овцы. Второй мужчина сказал просто "Да!", а третий воскликнул: "Вах! Неужели это моя внучка Салтанат?"
Я понял, что это был дед моей хозяйки, которого, вероятно, вызвали с пастбища в аул. Но зачем?..
- Да, сам Камалул Башир пал бы перед ней на колени, - словно продолжая давно начатый разговор, сказал усатый и стал доставать из портфеля какие-то бумаги, - Но что скажет жених? Время дорого, давайте приступим.
- К чему приступим? - Я вскочил с постели.
- К тому, дорогой наш кунак, с чего жених и невеста становятся законными мужем и женой. Я секретарь сельского Совета, этот почтенный человек - дедушка Салтанат. Вот свидетель, невеста здесь, жених - тоже. Словом, и закон и любовь - все на своем посту.
На этот раз падать в обморок я просто не имел права, даже обдумать положение - и то времени не было. Решение пришло мгновенно: я скорчился, схватился за живот и выскочил во двор. Понимая, что из окна за мною наблюдают, я направился прямо в кабинку, примыкавшую к стене, не мешкая и без особого труда выдавил стекло в оконце и через мгновение оказался на улице. Нечего было и думать о своих хурджинах. Я бросился бежать, быстрые ноги мигом донесли меня до лужайки у гончарных печей. Там взгляд мой упал на чей-то мешок из паласа, я схватил его, сунул внутрь сосуд, ничем, правда, не примечательный - просто чтоб не идти с пустыми руками,- и помчался в сторону шоссе. У обочины я начал голосовать - пусть хоть техника поможет мне избежать преследования! Но едва я вскочил в кабину остановившегося грузовика, как сверху на тропе послышались крики.
Шофер настороженно взглянул на меня:
- Не за тобой ли гонятся?
- Голова страшно болит, - уклонился я от ответа.
- Может, ты обворовал кого?
- Не надо бы мне вчера пить лишнего, - продолжал я, как глухой.
- С чего же ты убегаешь?
- В жаркую погоду особенно вредно пить много.
- А может, ты убил кого?
Тут я не выдержал:
- Если ты сейчас же не тронешься, считай, что это ты убил! И не кого-то, а меня!
- Да! И лучше я убью тебя, - отвечал шофер, выключая двигатель, - чем помогу убийце бежать.
- Да не убивал я никого! - взмолился я. - Я же комсомолец! Понимаешь ты, комсомолец!
- Ну, если комсомолец... - как-то неуверенно протянул шофер, включил мотор и рванул с места.
Только через несколько километров смог я вздохнуть спокойно и про себя порадовался, что слово "комсомолец" обладает такой чудодейственной силой.
Рассказывают, что остановил однажды старик на горной дороге "Волгу".
- Да знаешь ли ты, чья это машина? - спросил шофер.
- Не знаю, - отвечал старик, устраиваясь поудобнее на мягком сиденье.
- Это машина самого министра. Выходи!
- Но, но. Не кричи так. Ты ведь не знаешь еще, кто я такой.
- А кто же ты такой? - спросил шофер, насторожившись.
- Я дед.
- Ну, это я вижу.
- А внук мой комсомолец! Так что ты не слишком-то!.. Министр подождет, а меня довези.
И подействовало...
Шофер мой хотел высадить меня в Кумухе, но я опасался, что сюда могут позвонить по телефону из Балхара, и потому уговорил его довезти меня почти до самого Вачинского перевала. Здесь я рассчитался с ним, как говорится, по-мусульмански: пожелал ему и его жене дюжину сыновей и всем им доброго здоровья. Возможно, он предпочел бы, чтобы в моей по-дружески протянутой руке оказалась рублевка, но, увы, у меня не было ни копейки, а, как говорится, если у человека нет шаровар,- их с него и семерым не стащить.
Конечно, вам смешно: что, мол, за жених, который из путешествия за свадебным подарком приносит домой обыкновенный глиняный горшок... Но сам я думаю иначе. И потому, когда грузовик - да не изотрутся вовек его шины! - исчез за поворотом, я громко воскликнул: "Ну и молодец же ты, Бахадур! Просто чудом спасся!" Действительно, как мудро поступил я, сбежав! Ведь даже самый дорогой подарок ничего не стоил бы в глазах кубачинки, если бы женился я на балхарке! И пусть я много потерял в этом злополучном ауле гончаров, но главное сохранил - самого себя. И значит, в придачу к заурядному глиняному горшку я несу моей Серминаз свое преданное, закаленное в странствиях сердце.