4
Вот и знаменитые балхарские печи, издали напоминающие небольшие огнедышащие кратеры где-нибудь в Исландии или на Камчатке. Над каждой печью на шесте укреплен буйволиный череп, или ослиный хвост, или рога горного дикого тура: по поверью, они оберегают изделия от трещин, а глазурь с их помощью ложится ровнее.
Вокруг аула нет лесов, и потому топят здесь кизяком, - целые груды его можно увидеть и на крышах саклей, и вокруг печей. Кроме гончарного производства, Балхар славится овцеводством, причем овцами занимаются мужчины, а гончарное ремесло постепенно переходит в руки женщин. Но на гудекане балхарские мужи часто вспоминают славных мастеров Балхара и Кулкучи, чьи искусные узоры до сих пор считаются непревзойденными.
Пока мы стояли у печи, Салтанат словно забыла о всех наших неприятностях, она, отвечая на мои вопросы, рассказывала о том, что керамика Страны гор с незапамятных времен славится во всем мире. Кувшины из очищенной красной глины - ее здесь называют восковой - были известны еще до нашей эры. Позже появилась ангобская роспись и сосуды, украшенные лепными изображениями тура, козла, барса. В последнее время неподалеку от аула нашли залежи разноцветной глины: белой, красной, темно-серой. Изделия из нее пользуются большим успехом не только в Дагестане.
Я слушал Салтанат, узнавал от нее о старых мастерах, о забытых рецептах глазури, о разнообразных орнаментах, а она, в свою очередь, исподволь выспрашивала меня о моей родине, о моем ремесле и моих планах. Но я снова переводил разговор на историю керамического искусства, интересовался старыми мастерами.
- Что ты роешься в пепле? Зачем тебе знать о тех, кто давно в могиле? - неожиданно оборвала она меня. - Не лучше ли думать о живых?
- Но ведь все это так увлекательно!
- Ладно, потом я тебе все расскажу, - сказала Салтанат, а я подумал: "Когда это - потом? Уж не полагает ли она, что я тут останусь?"
- И все же, - продолжал я, - об одном мне хотелось бы узнать сейчас: какое из ваших изделий считается лучшим, самым оригинальным?
Ей не понравилась моя настойчивость, и она ответила с усмешкой:
- Свистулька!
- Нет, я серьезно, Салтанат!
- И я серьезно. Это самая подходящая вещь для таких, как ты!
- Ты меня обижаешь!
- А ты меня не обижаешь? Заладил одно и то же: глина да кизяк, кувшины да печи. А на меня и не взглянешь даже. Неужели глина интереснее?
- Что ты, Салтанат! Ты очень красивая... - сказал я и почему-то покраснел.
- А полюбить меня можно? Как считаешь?
Вот тут уж я испугался. А что, если эта милая вдовушка и впрямь имеет на меня виды? Нет, надо быть поосторожнее, не то прощай, аул Кубачи, прощайте, мои родные и Серминаз.
- Ну, что же ты молчишь? - Салтанат отвернулась, делая вид, что вглядывается в жерло печи.
- Конечно, можно! Ты хороша собой, добра, весела...
- Откуда ты взял, что я весела?
- Мне так вчера показалось.
- Мало ли что вчера! А вот сегодня я чувствую себя самой несчастной на свете. И этот негодяй Идрис ко всему сбежал, даже не попрощавшись...
Она глубоко вздохнула. А я подумал: ночью она звала: "Идрис, милый, иди!" - а сейчас ругает его. Поистине, натура человека - шилагинский лес, где, кажется, все есть, но чего-то все-таки не хватает!
Не знаю, что еще наговорила бы мне Салтанат, но тут аульчане, уже давно поглядывавшие на нас со стороны, подошли к печи, чтобы достать обожженные глиняные сосуды. Этот момент всегда превращается в ауле в небольшой праздник. На лужайке перед печами расстилают яркие паласы, расставляют бутылки с вином, закуску...
Меня пригласили присоединиться к мужчинам, наполнившим бокалы, меж тем как их жены вытаскивали из печи обожженные изделия. Мне показалось странным, что работают женщины, а празднуют мужчины, но все были довольны. Жены перебрасывались с мужьями веселыми шутками, расставляя кувшины на плоской каменной плите. Салтанат ударяла по сосудам кизиловой палочкой, и глина издавала тонкий звон - значит, не было в кувшинах ни единой трещинки. Прислушиваясь к мужской беседе и не отставая от своих соседей по питью, я приглядывался к свежеобожженной керамике: нет ли здесь достойного подарка для Серминаз? Но ничего такого я не обнаружил, кроме разве одного кувшина из темно-серой глины с красной и белой росписью.
Он походил на лебедя, и великолепный узор, напоминающий спутанные ветерком сочные травы, был не менее тонок, чем знаменитые кубачинские орнаменты.
- Что, загляделся на нашу Салтанат? - спросил меня ехидно сосед, парень с продолговатым лицом, напоминающим о том, что как ни крути, а человек все же произошел от обезьяны.
- Нет, нет, я вас слушаю, - смутился я.
- Ушами-то слушаешь, а вот глаза твои так за ней и бегают.
Вместо ответа я налил бокал вина и выпил.
- Это не тебя она вчера встречала?
- Да чего ты к нему пристал, Хатам? - сказал другой парень.
- Меня, - ответил я, лишь бы отвязаться.
- То-то наши кумушки шум подняли! Сижу я за хинкалом, вдруг с крыши спускается моя почтенная бабушка, а лет ей сто девятнадцать, спускается и говорит: по всему аулу крик идет, что к Салтанат жених приехал, уж не за генерала ли она выходит? А ты, я гляжу, на генерала вовсе и не похож.
Я понял, что человек этот почему-то хочет меня обидеть. Но связываться с ним было ни к чему, да и дела моего не объяснишь, не задев хозяйку, - теперь мне это стало ясно. И потому я промолчал.
Но мой сосед не унимался:
- Скажите мне, что дороже: ум или богатство?
И хотя вопрос этот относился ко всем сидящим, но длиннолицый Хатам смотрел на меня одного. Я не растерялся и твердо ответил:
- Ум!
- Почему же не богатство? - спросил Хатам.
- Потому что глупому и богатство не впрок, - сказал я, даже не ожидая, что слова мои так понравятся балхарцам. Они одобрительно засмеялись, а кто-то даже воскликнул:
- Ты что же это, как Эльбрус? Сразу седым родился?
- Возможно, - ответил я, не желая уступать этим зубоскалам.
- В таком случае, скажи, пожалуйста: есть ли какое-нибудь сходство между умным и дураком? - спросил меня Хатам.
Я понял, что балхарцы решили меня разыграть, и, собравшись с мыслями, ответил:
- Есть! Сходство между дураком и умным в том, что умный не говорит, что он умный, а дурак не говорит, что он дурак.
- А смотри-ка, варит его башка! Но тогда уж скажи, какая между ними разница.
- А разница в том, - со злости нашелся я, - что умный сразу распознает дурака, а дурак и не ведает, что умный умен.
Все остались довольны моими ответами, кроме кажется, одного Хатама. Я и сам был доволен. Когда припрет - я все же не теряюсь, а это - редкое, но доброе качество.
Подошла Салтанат. И тут уж длиннолицый решил во что бы то ни стало вогнать меня в краску.
- Слушай, мудрец! - Он хлопнул тяжелой ладонью по моему колену. - Видишь вот этот горшок?
- Ну, вижу, - отвечал я независимо.
- Вот я его наполняю вином.
- Вижу.
- А теперь отгадай две загадки. Отгадаешь - я выпью все это вино, не отгадаешь - выпьешь ты.
- Нет, спасибо, я больше пить не могу, - отвечал я, понимая, что если еще выпью, он добьется своего и сумеет посадить меня в лужу.
- Какой же ты мужчина, если в присутствии своей красавицы, - тут сосед мой кивнул на Салтанат, - отказываешься от вина.
- Не робей, Бахадур! - улыбнулась мне Салтанат. - Если что - я помогу.
Проще всего, конечно, было отказаться. Но мой дядя всегда говорил, что в любых обстоятельствах кубачинец должен быть стойким, потому что, где бы он ни опозорился, это все равно дойдет до родного аула.
- Ну, давай твои загадки, - решительно обратился я к соседу.
- Первая загадка. Что это за растение: растет не на земле, ветки пускает, а вот поливать его не надо?
- Я знаю, я знаю! - захлопала в ладоши развеселившаяся Салтанат. Но подсказать мне ответ не догадалась, а я никак не мог сообразить, что же это за растение такое.
- Давай и вторую, может, заодно отгадаю, - сказал я, чувствуя, что придется опорожнить кувшин, в котором не меньше литра вина.
Вторая загадка моего насмешливого соседа была такая: "И детей и взрослых, и в горах и в степи - всех наряжает, а сама ходит голая".
Нет, и с этой загадкой я никак не мог справиться, и пришлось мне осушить кувшин.
Всем понравилось, как молодецки я расправился с вином, и, подбодренный успехом, я вскочил и пошел плясать лихую лезгинку. Потом, как припоминаю, вышла в круг Салтанат, длиннолицый Хатам оттолкнул меня и сам стал танцевать с нею. Мне это не понравилось, я схватил опустошенный кувшин и стукнул Хатама по голове. Потом об мою голову разбились все остальные кувшины и горшки, вынутые из печи, а дальше уж я ничего не помню, не стану врать. Только когда вся дневная продукция артели была перебита, откуда ни возьмись явился знаменитый на весь Дагестан милицейский майор Максуд и навел порядок - да не померкнет солнце над саклей этого храбреца! Ведь если бы не он, может, и не узнали бы вы ничего о моих приключениях, потому что закончились бы они в тот день в ауле Балхар.
Впрочем, майора Максуда вы, вероятно, и сами знаете - он всем известен! Рассказывают, что у него в сакле гостили несколько лет назад два друга - мудрый старец народный поэт Абуталиб Гафуров и Александр Твардовский - отец Василия Теркина. Почивали они на пуховых перинах у Максуда в кунацкой, как вдруг ни свет ни заря врывается хозяин и будит их. "Что случилось?" - спросили обеспокоенные гости. "Вставайте скорее! - ответил Максуд. - Ко мне начальство с проверкой нагрянуло!"