ГЛАВА ШЕСТАЯ БЫЛА БЫ ГОЛОВА - ШЛЯПА НАЙДЕТСЯ
1
Я иду вдоль берега реки Сулак, иду по тропинке и по бездорожью, и предстоит мне еще неблизкий путь до аула Унцукуль.
У самой развилки андийского и аварского Койсу, там, где начинается главный сулакский каньон, я увидел горца, который стоял на краю пропасти и криком сзывал людей. Из ближайших садов, с полей, на которых шла прополка, сбежалось довольно много народу.
- Знаете ли вы меня, добрые люди? - спросил горец.
- Как же не знать? Знаем! - отвечали из толпы. - Ты наш кунак из Цудахара, знаменитый торговец абрикосами и персиками.
- Угадали, друзья, это мое самое любимое занятие. И вот шел я к вам, чтобы угостить вас первыми абрикосами. Всем известно, что самые первые абрикосы вызревают в моем ауле! И вдруг мой осел поскользнулся и вместе с корзинами сорвался вниз, в ущелье. Теперь я собрал вас здесь, добрые люди, чтобы вы потом не спрашивали, почему я не привез вам первые абрикосы. И первые персики я вам не привезу. И первые яблоки. Потому что сорвался в пропасть мой бедный осел, и не купить мне теперь другого.
Огорченный цудахарец сел на дорогу, обхватив голову руками. Один из присутствующих пытался утешить его:
- Ничего, не горюй, может, аллах и лучшего осла тебе пошлет.
- Э, нет, братец, - отвечал цудахарец, - я своего аллаха не хуже тебя знаю. Дешевле, чем за двадцать семь рублей, он мне осла не пошлет.
Сочувствуя несчастью своего давнего кунака, люди принялись доставать деньги - кто сколько мог - и класть в широкополую белую шляпу цудахарца. А когда он пересчитал собранное, то оказалось, что хватило бы и на двух ослов. Довольный, цудахарец сунул двадцать семь рублей в карман, а остальное вернул аульчанам.
- Лишнего я не возьму, добрые люди. Спасибо за помощь, но мне и копейки лишней не надо.
- Но ты же потерял вместе с ослом столько абрикосов!
- Абрикосы, которые никому не усладили уста, я в расчет не беру, - с достоинством отвечал цудахарец и, поклонившись, отправился покупать нового осла, даже не подозревая о том, в каком трудном положении оставил аульчан: ведь никак нельзя было решить, кому сколько денег следует вернуть. Народ в этих местах горластый, и вскоре на берегу поднялся шум, за которым не было слышно даже гула реки. И не обошлось бы, видно, без потасовки, если бы не вмешался я. Встав на камень, чтоб меня все видели, и размахивая руками, чтобы привлечь внимание, я начал свою речь:
- Люди добрые! Только что я был очевидцем вашей щедрости, - вы так благородно помогли бедному цудахарцу... Но больно мне видеть, как щедрость оборачивается скупостью, когда надо разделить эти несчастные оставшиеся гроши!
- А ты кто такой, чтобы вмешиваться в наши дела?
- Я ваш кунак.
- Какой кунак?
- А разве житель сирагинских гор не кунак для вас?
- Кунак, конечно, кунак! - закричали горцы.
- Вот и посудите сами. Деньги эти не поделить поровну. Нельзя их и вовсе делить. И я, ваш кунак, могу избавить вас от споров.
- Как же это?
- Пусть эти деньги облегчат мой путь.
Следующие пять минут мне казалось, что никогда в этом мире не наступит тишина. Но наконец горцы сошлись на том, что действительно проще отдать деньги мне, чем делить.
- Спасибо вам, щедрые горцы, - благодарил я, запихивая бумажки в карман брюк. - Каждый из вас может считать теперь, что я был его кунаком. Велика ли, мала ли такая честь для вас, - главное не в этом. Главное, чтобы и хозяева и кунак были довольны.
Недаром говорят в горах: "Нет человека, которому аллах не предоставил бы всех земных благ, но многие не умеют их взять".
Был некогда человек по имени Бадай, и решил он пользоваться лишь тем, что аллах ему в руки сунет. Отправился он к аллаху, а по дороге повстречался со снежным барсом. Рассказал, куда спешит, а барс и говорит: "Узнай, кстати, у аллаха, чем мне питаться, чтоб его не прогневить". Дальше пошел Бадай и встретил богатую вдову. Была она бригадиром в колхозе и зарабатывала столько, что на десятерых бы хватило, а жила одна. "Незачем ходить тебе к аллаху, - сказала она Бадаю, - оставайся лучше со мной". Отказался тот и отправился дальше. Попались на его пути верхолазы. "Иди к нам, горец, - сказали они. - К высоте ты привычен, а денег заработаешь вволю". Но не послушался их Бадай и не успокоился, пока не дошел-таки до аллаха. Рассказал ему о себе, о богатой вдове, о верхолазах, не забыл и о вопросе барса. "Иди домой, - сказал аллах, - а встретишь снежного барса, поведай ему о своих странствиях и передай, что, если будет он питаться мясом глупцов, я останусь доволен". Вы, конечно, догадываетесь, чем эта история кончилась? Мог ли барс найти большею глупца, чем Бадай? С него-то и начал он список съеденных глупцов.
Но я-то, Бахадур, на этого Бадая вовсе не похож! И уж я-то сумею воспользоваться дарами, которые судьба сама мечет мне под ноги!
2
С деньгами, которые пришлись мне как нельзя более кстати, я отправился дальше, вдоль аварского Койсу. Вскоре меня догнал худой чернявый человек, которого я заметил в толпе горцев. Он назвался каменщиком Даудом из Харахи.
Наступил полдень, Дауд попросил меня остановиться. Он омыл в речке ноги, постелил пиджак и устроился на нем для молитвы. Но отмолился так быстро, что я изумленно воскликнул:
- Бог, наверное, и не расслышал твою трескотню!
- Не такой он дурак, как ты, - сердито ответил мой спутник. - Он знает, что у меня нет времени задерживаться в пути.
А потом всю дорогу каменщик Дауд неустанно расхваливал меня за находчивость, с которой я облегчил карманы щедрых горцев. Как ни убеждал я его, что сделал это только во имя мира между людьми, которые столь безрассудно тратили на споры драгоценное время в разгар полевых работ, он лишь лукаво улыбался.
Потом вдруг выяснилось, что он хорошо знает моего дядю Даян-Дулдурума и как раз отправляется в наши края, где может с ним встретиться. Упомянул он и о том, что труженики-кубачинцы терпеть не могут плутов и надувал, и, если заведется такой в их ауле, они не дадут ему покоя насмешками. А в заключение заметил, что как раз теперь испытывает острую нужду в деньгах, и когда я предложил ему по-дружески поделиться даром щедрых горцев, он быстро согласился и сказал, что, конечно, не забудет моей услуги...
Не успел Дауд из Харахи спрятать свою долю денег, как нас нагнал запыхавшийся и измученный человек в майке и папахе.
- Ой, постой, харахинский Дауд! Постой, от меня не уйдешь! - кричал он, подбегая к нам и хватая моего спутника за грудки. - Эй, ты, кривой и хромой сын иблиса и шайтана, потомок недостойных отцов, мошенник и тунеядец!
Нанизывая на нить гнева подобные бусины слов, догнавший нас человек так тряс бедного Дауда, что, будь тот деревом, с него облетели бы все листья. Я не мог не вступиться за своего спутника и с решительным видом взял обидчика за плечо. Но он так лягнул меня, что, не зацепись я за куст мушмулы, пришлось бы искупаться в холодной реке.
- А меня-то за что? - спросил я, сбрасывая с плеч хурджины.
- Тот, кто защищает мошенника, сам мошенник.
- Откуда же мне знать, что он мошенник? - выпалил я, хотя про себя и подумал, что прав, наверное, человек в папахе и майке: уж больно поспешно этот Дауд сунул в карман половину моих денег.
- Ты не знаешь, зато я его хорошо узнал!
- Тогда объясни и мне, чтобы я тоже знал, что он из себя представляет.
- Пусть сам объяснит.
- Клянусь, я ничего не знаю, ни о чем не ведаю, - жалобно скулил Дауд, стараясь высвободиться из цепких рук преследователя.
- Ты, может, скажешь, что и меня, ашильтинского Алибека, в глаза не видал?
- Нет, нет, тебя я знаю.
- Спасибо, что не забыл! - Человек в майке и папахе ослабил хватку и стал объяснять мне, в чем дело: - Понимаешь, все в нашем ауле сакли свои перестроили, живут как во дворцах, один я отстал. Решил наконец и я пристроить еще две комнаты. И тут приходит ко мне этот самозваный каменщик, этот негодяй, мерзавец, пройдоха...
- Нельзя ли без брани, - перебил я его, - ты оскверняешь и мой слух, и свои уста.
- Подожди, я его еще и не так назову, этого бессовестного обманщика. Приходит и говорит, что лучшего мастера не найти, мол, и в Сутбуке, - а ты знаешь, как славятся сутбукские каменотесы. Я ему поверил, даже переплатить согласился, раз уж он такой мастер. Выехали мы в поле - я ведь не дармоед какой, а колхозник. Возвращаюсь дня через три. Гляжу, а он и камни класть не умеет как следует. Я ему говорю: разве, мол, так стены ставят? Ведь даже камни на склоне горы, подпирающие террасы для садов, кладут ровнее. А он мне, бесстыдник, отвечает: "Не беспокойся, хозяин, это не для красоты, а для прочности". Хорошо, думаю, посмотрим, что дальше будет. Клал он камни, поднималась стена, а он все распевал песню:
Красота - к чему она?
Прочность лучше красоты.
Будет век стоять стена,
Будешь мной доволен ты.
Ну, наконец поставил стены, я заплатил сполна, хотя в душе остался недоволен. Но я ведь честный человек и думал, что и другие люди такие же. Не мог я себе представить, чтобы нашелся такой горец, который берет деньги за плохую работу. И представь себе, только мы с ним попрощались, только он скрылся за поворотом, как на построенную им стену взлетел наш облезлый петух - и стена рухнула! Говори, негодяй! - Он притянул Дауда к себе вплотную. - Говори, где же прочность? О красоте я тебя не спрашиваю, но прочность где, отвечай!
- Да отпусти ты мой ворот, а то я задохнусь и уже ничего тебе не скажу.