Я невольно вспомнил рассказы о таком же самодуре - кубачинском старшине Омар-Ата. Недаром жена Омар-Ата гордилась своим мужем и всем рассказывала: "У меня такой муж, такой муж! Стоит ему напиться и выйти на улицу, как все шарахаются по домам!" И по какой-то совсем уж необъяснимой ассоциации пришел мне на память и мой дядя Даян-Дулдурум, который помнил множество рассказов об Омар-Ата, а Омар-Ата почему-то потащил за собою деда красавицы Серминаз, знаменитого в наших горах поэта Мунги Ахмеда, немало претерпевшего от подлого старшины. Ну, а от деда до внучки и вовсе рукой подать, и потому, как луна входит в ночь, вошла в мои воспоминания Серминаз.
Вы, может, недоуменно спросите: но при чем тут Серминаз, если речь идет о столь отдаленном прошлом? Да в том-то и дело, что в голове моей все вращается вокруг нее, даже если и решил я рассказывать совсем о другом - о ее славном деде, поэте Мунги Ахмеде.
Еще до того, как почтенный Даян-Дулдурум ступил одной ногой в девятнадцатый, а другой - в двадцатый век, кубачинцы стремились к знаниям. И с этой целью они решили открыть в ауле русскую школу... Мой дядя всегда рассказывает об этом историческом факте с превеликим удовольствием, любо бывает послушать его. И хотя я, конечно, не рискну соревноваться с ним в красноречии, но все же попытаюсь восстановить те события.
Для открытия этой начальной школы кубачинцы собрали шестьсот рублей, но тут против их затеи выступил сам старшина Омар-Ата, поставленный над аулом русскими властями. "Незачем вам знать русскую грамоту, - заявил он, - приказываю вам читать ясин!"
Тогда кубачинцы решили пожаловаться самому белому царю. Они собрали деньги на дорогу своему прославленному земляку Мунги Ахмеду и попросили его стать их ходатаем перед царем.
Мунги Ахмед знал русский язык, так как побывал и у тульских оружейников, и у златоустовских мастеров чугунного и железного литья, и у палехских мастеров рисунка по дереву. Знал он и грамоту, хотя, может, и не так блестяще, как наши теперешние школьники. И он действительно дошел до царя. Но монарший ответ гласил: "Исполняйте приказ старшины: читайте ясин!" С этой резолюцией, начертанной по-арабски, и отправился поэт в обратный путь.
С тяжелым сердцем возвращался он на родину: деньги аульчан были истрачены без толку. На каждом привале доставал Мунги Ахмед прошение с высочайшим отказом и все раздумывал, что же он скажет землякам? И на одном привале взял поэт в руки перо и чернила и самую малость подправил арабскую вязь.
Молва о возвращении Мунги Ахмеда обогнала коня, на котором он скакал, и уже в долине Апла-Ку его встречали и стар и мал. на лицах земляков Мунги Ахмед прочитал горечь и тревогу, а вопрос был один: "Чем же ты утешишь нас в этот мрачный день?"
Мунги Ахмед спешился, поздоровался с земляками и сказал:
- Почему же в мрачный? Я привез вам, добрые люди, ответ царя! - Он вытащил из кармана бешмета бумагу. - Здесь написано: "Исполняйте приказ: по старшине читайте ясин!"
- Что это значит - "по старшине"? - не поняли взволнованные слушатели.
- Это значит, почтенные, что пора убрать старшину с нашей дороги!
И едва сказал это Мунги Ахмед, как у всех вырвался вздох облегчения. И люди бросились в пляс и плясали кто как мог, обнимаясь, выкидывая самые головокружительные коленца...
Теперь уже удивился Мунги Ахмед:
- Что тут у вас происходит?
- А то, дорогой ты наш вестник, - ответил поэту Хасбулат, сын Алибулата из рода Темирбулата, - что мы уже убрали его.
- Кого?
- Нашего старшину.
- Вот это русская школа! - воскликнул поэт, подбрасывая свою потрепанную папаху. - Впрочем, мужчина и в дырявой шапке остается мужчиной, а где вы видели богатого поэта?
Но самое странное, что по поводу смерти старшины Омар-Ата даже следствия не было. Наместник Кавказа лишь приложил к рапорту о смерти резолюцию белого царя, слегка отредактированную в пути поэтом Мунги Ахмедом.
Вот эту историю я и поведал почтенным чарахцам.
7
Я, конечно, больше хотел бы усладить свое проголодавшееся нутро хорошим хинкалом или пирогами с крапивой, но пока что никто на гудекане и не собирался приглашать меня в гости, никто даже не спросил, устал ли я с дороги. Дядя на моем месте давно бы воскликнул: "А хорошая вещь хинкал!" - и этим тонко напомнил бы, что ему хочется поесть, да и поспать не мешало бы с дороги. Но я не решался намекать на ужин, и пока что мне предстояло послушать веселую песню.
- Какую же песню мне спеть? - спросил владелец кумуза, чарахский певец Абу-Муслим, настраивая свой инструмент. - Давайте я спою ту, которую еще никто не слышал на гудекане. Называется она "Свекровь и невестка".
- Хорошо, давай, - сказал Шах-Алим и перестал перебирать четки.
По наступившей тишине я понял, что чарахцы любят и чтят своего певца, не то что губденцы, которые даже в наши дни пение считают позором и не выдают своих дочерей за певцов, за такого даже, как прославленный Али-Султан.
Тихо, будто издалека, зазвучали струны кумуза, все затаили дыхание, певец вскинул голову и запел высоким, почти женским голосом, вызвав улыбки на лицах:
...- Расскажи-ка мне, жена
Моего сыночка,
Провела ли ты одна
Нынешнюю ночку?Что-то вроде на заре
Дверь твоя скрипела...
- Что вы! Это на дворе
Вьюга песни пела.- С кем же говорила ты?
Был твой голос слышен!
- То мяукали коты
На соседней крыше.- Ни покрышки и ни дна!
Но бывало ль в мире,
Чтоб жена была одна,
А ноги - четыре?!- Раздвоилося в глазах
У тебя с похмелья!
Ведь не сплю я в башмачках -
Ставлю у постели!- Но свидетель - лунный свет,
Я клянусь аллахом:
На подушке было две
Головы лохматых!- Совесть у меня чиста:
Рядом с головою
Оказалася чухта -
И не что иное.
- Вахарай! Да не греши,
Лживая порода!
У чухты усов в аршин
Не бывало сроду!
Мгновение все молчали, а потом словно загрохотал гром - это хохотали горцы, ударяя в ладоши, тряся головами так, что подпрыгивали длинные усы. Долго благодарили они певца, а потом хором повторили последний куплет:
Вахарай! Да не греши,
Лживая порода!
У чухты усов в аршин
Не бывало сроду!
Даже луна, казалось, смеялась в небе, тем более что свекровь и ее призывала в свидетели.
Мне самому очень понравилась эта песня, быстрая и задорная. Помню, я как-то написал одно стихотворение и послал в газету. Вскоре пришел ответ следующего содержания: "Ваши стихи опубликовать не можем ввиду того, что в них нет того, чего бы мы хотели". А что они хотели, это не было указано, только была приписка: "Стихотворение должно иметь начало и особенно конец". Да, только теперь, прослушав эту песню, я понял, что стихотворение действительно должно иметь конец. Жаль, что не было здесь моего дяди Даян-Дулдурума. За такую песню он снова отдал бы своего коня с седлом и хурджинами. Но я, когда встречусь с ним, постараюсь воспроизвести, что запомнил, - пусть хоть мне подарит, что сможет, я ведь ему все-таки не чужой...
Но песня песней, а я всерьез забеспокоился: кто же из почтенных чарахцев пригласит меня к себе? Обычно такой вопрос решает на гудекане старейший, и я надеялся на Шах-Алима, но его вдруг позвали домой, так как их ослица в столь неподходящий час собралась рожать. В это же время к моему соседу с жирными усами и сытой отрыжкой подбежала внучка и закричала во всеуслышание: "Деда, деда, скорей! Кошка утащила курдюк, которым ты после хинкала усы мажешь!" Старик вскочил как ошпаренный, за ним покатился громовой хохот. Так вот оно что! Мы-то удивлялись, откуда у него каждый вечер жирное мясо для хинкала! А он лишь усы мазал! Бедняга, что будет делать без курдюка?
Теперь и я вовсе не мог сказать, как поступят со мной чарахцы. Был поздний час, гудекан постепенно пустел, все расходились по домам, где их ждал добрый ужин. Разговоры о завтрашнем дне, о работе в колхозных садах и на полях постепенно замирали, а я все не решался напомнить хозяевам, что сижу здесь в ожидании приюта. Те, кто помоложе, наверное, уходили с гудекана с мыслью: "Если я предложу этому молодому человеку быть моим кунаком, то старшие обидятся". А те, кто постарше, расходились по домам, думая: "О чем я буду говорить с этим юнцом, если приглашу его, - ведь у него еще молоко на губах не обсохло. Молодой - пусть идет к молодым". Наконец, кроме меня, на гудекане остались всего двое горцев - Хасан и Хусейн. Они мялись на месте, лениво переговаривались о погоде, поглядывая то на небо, то на меня, успели поделиться мыслями и о прополке, и о работе на водоотводном канале. Но вот терпение Хасана лопнуло. Он обратился ко мне:
- Ну, что же, молодой человек, пошли, будешь моим кунаком!
- Как тебе не стыдно! - возмутился Хусейн. - Здесь же есть и постарше тебя.
- Кто это?
- Я. Он будет моим кунаком.
- Ты старше меня? - удивился Хасан.
- Конечно. А ты как думал?
- Как же это, если моя бабушка рассказывала, что я родился в тот день, когда твой отец играл свадьбу с твоей матерью?
- И ты веришь своей бабушке? А послушай, что говорил о моем рождении мой почтенный дедушка. Он сказал, что я родился в тот день, когда погиб на гражданской твой отец, так и не успев жениться на твоей матери.