Антонов дрожал от этого грохота, блеска. Думалось: "Ого! Быть и мне комиссаром в губернии. А там и дальше махну - в Питер, командовать, быть на виду! И мы прогремим!"
Знал Антонов, что большевики, которых он считал ни к чему неспособными, гордо подняли голову, слышал, как рабочие Питера встретили Ленина, читал в своих газетах злобную ахинею о большевиках, опиравшихся на тех же самых пролетариев, которых не понимал, боялся, ненавидел - слишком быстро раскусили они его.
"Возьмут верх, - думалось ему, - крышка нам - и прости-прощай мои мечты!"
И вдруг действительно все мечты к чертовой матери: назначили Антонова в Тамбов начальником второго района милиции.
Насмешка, издевка! Говоруны на виду, говоруны у власти, в губернии и в Питере, а ты-де, серая скотинка, и в милиции хорош будешь. Вот так власть - воров лупить!..
Почти год сидел Антонов в милицейской части, подписывал, не глядя, протоколы, сжав зубы, бил жуликов, ходил на митинги и, усмехаясь, слушал речи о свободе и равенстве.
Сегодня начальник губернской милиции, член губернского комитета эсеров Булатов приказал явиться в этот дом на Тезиковской, а зачем - неизвестно. Целый час ждет Антонов начальство. В доме тихо, за окном - ветер и снег.
Монотонно, тоскливо тикают часы, гнетут тревожные мысли…
4
Ветер с силой ударил в ставню. Антонов вздрогнул и очнулся от раздумья. Часы пробили десять раз. Александр Степанович огляделся. Гостиная, где он сидел, скорее походила на музей из-за обилия фарфора, живописи, скульптуры и других произведений искусства, ценность которых не ускользнула даже от рассеянного внимания Антонова.
Потом два раза мелодично прозвучал звонок, запели двери, и Антонов услышал, как в прихожей, отряхиваясь и отфыркиваясь, раздевались люди. Через минуту вошел хозяин.
Худощавое, матово-желтое лицо его дышало покоем, глаза смотрели слишком пристально и настороженно, слишком красивые губы оттенялись белокурыми, тщательно подстриженными рыжеватыми усиками. Он был высок, строен, гибок и выглядел молодо, если бы не лысина, которую не могли скрыть редкие, до блеска прилизанные и зачесанные на косой пробор волосы.
Антонов подивился его одежде. И впрямь, хозяин выглядел так, словно только что вернулся с бала в Дворянском собрании. Щеголеватый, модный в те времена френч, ослепительной белизны сорочка с накрахмаленным стоячим воротничком, перстни на руках. Лишь бриджи, туго обтягивавшие ляжки, высокие коричневые сапоги с шнуровкой напереди давали знать, что обладатель нижней части наряда был не на балу, а скорее упражнялся в верховой езде.
Таков был хозяин дома, большой любитель лошадей, адвокат.
Он вошел в гостиную быстрым шагом, похлопывая по сапогам стеком с литым из серебра тяжелым набалдашником, распространяя аромат тончайшего одеколона, смешанного с запахом конского пота, приветливо кивнул головой Антонову и бархатистым голосом пропел:
- Извините, задержались. Сию минуту, сию минуту! - И скрылся за дверью.
Следом вошел начальник губернской милиций Булатов - широкоплечий здоровяк с веселым лицом, черный как цыган. Он шумно, по-братски поздоровался с Антоновым, потом обернулся к человеку, одетому в тонкую, синюю, ловко скроенную поддевку.
Тот скромно стоял у входа, едва не касаясь притолоки крупной, несколько удлиненной головой, покрытой серебрящейся щетиной. Лицо его, суровое и надменное, с жестокими, резкими чертами, словно было высечено из темного камня сильным и смелым резцом. Высокий, с медным отливом лоб, черные блестящие глаза, сидевшие в глубоких глазных пазухах и прикрытые густыми ресницами, изобличали в нем недюжинный ум, а дерзкий и вызывающий взгляд из-под лохматых смоляных бровей - смелость и решительность. Подбородок у него был тяжелый и свидетельствовал о наклонностях властных; сивые плотные усы росли по-казацки вниз, не закрывая сочных, моложавых губ, из-под которых виднелся ровный ряд кипенно-белых острых зубов.
- Ну, узнаете? - сказал, смеясь, Булатов, обращаясь то к Антонову, то к человеку, стоявшему в дверях.
- О господи, да это никак ты, Петр Иванович! - после минутного колебания обрадованно вскричал Антонов и, вскочив с-места, подошел с протянутыми руками к тому, кого назвал Петром Ивановичем.
- Он самый, Александр Степаныч, - басовитым голосом ответил Петр Иванович. - Оно и верно сказано: гора с горой не сходится, а человек… Поди, годов пятнадцать не видались… Слышал, на каторге побывал? А впрочем, в обличье перемен вроде и не примечаю. Только будто посурьезней стал. А то бывалыча-то все вприпрыжечку, вприпрыжечку, словно тебя бурями носило.
От этой характеристики, произнесенной тоном вполне дружеским, Антонов чуть-чуть поежился. Он не любил, когда ему напоминали о легкомысленной молодости. Однако, не приметив и тени насмешки, обнял Петра Ивановича, и они троекратно поцеловались. Потом Антонов отошел от него, оглядел с ног до головы и с добродушным смехом заметил:
- А ты, брат Сторожев, богатырем стал. Знал тебя поджарым парнем, волчонком эдаким, а теперь, поди-ка, сколько важности!
Сторожев понял, что "волчонок" подпущен в ответ на "припрыжечку" - так его называли в Двориках.
- Волчонок в волка вырос, - как бы нарочно наступая на самую больную мозоль Сторожева, с хохотком вставил Булатов.
С тех пор как Петр Иванович вышел в люди, его стали называть не волчонком, а волком; Сторожев всякий раз рычал, когда слышал за спиной прозвище, крепко-накрепко приставшее к нему. Он нахмурился.
- Петр Иванович с самого Февраля из начальства не выходит. Был у Керенского волостным комиссаром, в Учредилку его выбрали и теперь комиссаром волости ходит, - в том же добродушно-ироническом тоне продолжал Булатов. - Личность, Саша, во всем Тамбовском уезде известная, уважаемая, перед ним вся округа шапки ломает, учти.
- То есть как это комиссар? Большевикам служить собрался? - со злостью переспросил Антонов. - По городу грохот идет, будто они вот-вот все в свои руки заберут и советскую власть поставят. Помочь им не хочешь ли?
- Э-э, Александр Степаныч, что уж там… Чья бы корова мычала, - с веселой нотой проговорил Сторожев, присаживаясь на кончик стула. - Ты ведь тоже туда-сюда мотался!
- Да ну вас к чертям! - дружески прикрикнул на них Булатов. - Кто старое помянет…
- Так ведь не я на него кинулся, - смущенно оправдывался Сторожев. - Да ведь Александр Степаныч, помнится, всегда задирой меж нами слыл.
Булатов шумно рассмеялся, и Сторожев тоже.
- Ни черта не понимаю! - раздраженно бросил Антонов. - Какого дьявола вы ржете? Чего тут веселого, в самом деле? Был человек нашим, таким я его в молодости знал, а теперь хочет с большевиками заодно.
- Не с большевиками, а с коммунистами, - степенно поправил его Сторожев.
- Какая разница? - возмущался Антонов.
- Все-таки имеется, - неопределенно ответил Сторожев.
- Пошел ты!..
- Да брось ты фырчать, мартовский кот! - остановил Антонова Булатов. - Что бы ни случилось, какая бы власть ни оказалась в губернии, и в ней должны быть наши люди. Как же иначе?!
- Вот именно, - подтвердил Сторожев.
- Ну, с этого бы и начинали, - проворчал Антонов. Помолчав, он спросил Сторожева: - А кстати, где теперь Флегонт Лукич, черт бы его побрал?
- На высоких, слышь, должностях.
- Ну, а братец твой Сергей? Он, слышал, в матросы пошел?
Сторожев хмуро повел бровями.
- Этот в дядьку удался - большевик. Не ныне-завтра в село ожидаем. - Скулы Сторожева покраснели от злости.
Антонов обратился к Булатову, читавшему газету.
- Что нового?
- Погоди малость, все узнаешь, - пробормотал Булатов, не отрываясь от газеты.
Открылась дверь, в ней показался хозяин.
- Петр Иванович, любезный, будь добр, повремени минутки три, а потом зайди ко мне. - И захлопнул дверь.
- Какие у тебя дела с ним? - полюбопытствовал Антонов без всякого, впрочем, интереса.
- Да так, мелочишка, - солидно поглаживая усы, отозвался Сторожев. - Купчую надо составить. У соседа нашего, помещика Улусова, - помнишь такого? - землю прикупил округ Лебяжьего озера. Ну, хозяин-то, - Сторожев кивнул в сторону двери, - старый наш знакомец, бумагу обещал составить. - Он помолчал. - Господин Улусов, как из земских начальников его поперли, в прах разорился. Оно и понятно: без ума хозяйство на корню гниет.
- А ты, стало быть, тут как тут? - с ехидством спросил Булатов, подмигнув из-за газеты Сторожеву.
- Должность должностью, а землицу, значит, к рукам прибираешь, - в тон ему, с насмешкой отметил Антонов. - Помню, давненько ты начал землицей заниматься… Торопишься, Петр Иванович, торопишься. Оно и без купчей земля ваша будет.
- Хм! - произнес Булатов. - Чья, собственно?
Антонов не нашелся что ответить, а Сторожев сказал веско:
- Это точно. Земля должна быть нашей. А я так полагаю, что у доброго хозяина и земли должен быть добрый кус. Все течет, все плывет, земля землей остается. Да и то сказать, на кой ляд она голытьбе? Чем ее пахать, чем сеять, откудова навоз брать? Из-под кобеля нешто? А у меня и машины, и лошади, и коровы. А то ведь эк чего выдумали: слово "мое" под корень подрезать! А на нем мир с испокон веков держится. Нет уж, что мое - мое! Тем более ежели за землицу денежки заплачены. Стало быть, все по закону. - Он поднялся и неторопливо, сутулясь, прошел к хозяину.
Булатов отбросил газету, закурил короткую трубочку, бросил спичку в пылающий камин, подсел поближе к Антонову и приглушенно заговорил:
- Хозяина знаешь?
- Первый раз вижу. Хлыщ какой-то.