2
Сбросив скорость, таксист подруливает к тротуару перед воротами, и в тот же миг Сулейман не подбегает, а в каком-то танце подлетает к такси и распахивает дверцу перед девушкой в голубом платье, украшенном брошью из двух вишенок в зелени листьев.
Худощавая, высокая, она миловидна даже когда озабочена; печальны и тревожны глаза, руки беспокойно перебирают ремешок сумочки-корзинки: в такие дети горцев собирают дикую малину по расщелинам каменистых гор.
- Давно ждешь? - спрашивает девушка, не поднимая глаз.
- Всю жизнь, Марьям! - улыбается Сулейман.
- Ты что такой веселый?
- Не нравится? Хочешь, чтоб заплакал?
Он морщит нос, поджимает губы.
- Сразу голосить или, для начала, обронить скупую мужскую слезу?
- Не вижу повода для шуток. А ты принарядился сегодня? Для кого все это?
- Для тебя. Три дня ищу - хожу франтом.
- Я же тебе говорила - еду в командировку.
- Ну и как? Удачно съездила?
- На работе все хорошо. А вот дома - от чего уехала, к тому и приехала…
- Не горюй, Марьям! Сегодня у меня самый счастливый день, могу сделать все, что ты пожелаешь. Приказывайте, сеньора! - парень расшаркивается перед ней так, что позавидовал бы сам паранг-мушкетер.
- А что, собственно, изменилось? Смеешься ты надо мной, вот это я вижу! - хмурится девушка.
- И ты будешь счастлива, когда узнаешь все. А пока мы с тобой не пойдем в кафе и не выпьем по бокалу шампанского - ничего не скажу. Идем?
- И не подумаю! Шага не сделаю - не то настроение… можешь идти один, твоего веселья на двоих - с избытком! Прощай! - Марьям пошла к остановке автобуса.
- Не обижайся, Марьям! - Сулейман, все так же пританцовывая, оказался на пути девушки. - Пойдем, и я тебе все-все расскажу!
- Ты же знаешь, я в кафе не хожу. Подумай, что люди скажут!
- Молва людская - волна морская: набежит и отхлынет, даже пены не останется.
- Раньше другим был… Что с тобой произошло?
- Ничего страшного. Просто я скоро женюсь!
- Ах. Такие новости? Что ж, поздравляю! На ком же, если не секрет? - нахмурилась Марьям.
- Как, здесь, прямо на улице, при всех раскрывать такую тайну? - ахнул Сулейман.
- Как? Неужели отца вызывали в райисполком?
Теперь Сулейман удивлен:
- Разве твой отец депутат?
- Нет, просто я подумала… пригласили поговорить, повлиять… - Марьям смутилась и замолчала, не решаясь признаться, что жаловалась на родного отца. - Как ты сумел убедить родителей?
- Очень просто: дал слово сделать все, как твой отец пожелал.
- Но у тебя же нет таких денег, Сулейман!
- Смотри, смотри, какая туча выползает! Видишь, дорогая, своими вопросами ты погоду портишь!.. - снова уходит в сторону Сулейман.
- Нет, сегодня с тобой невозможно говорить! - топнула туфелькой девушка. - Отвечай, ты в "Спортлото" выиграл? На дороге нашел?
- Дядя объявился у меня. Добрейший старик! Все обещал сделать!
- Ты же уверял, что у тебя нет никого, кроме слепой бабушки! С места не сдвинусь, пока не объяснишь, что все это значит! - Марьям упрямо остановилась на дороге так, что идущие на работу и отработавшие смену люди вынуждены обходить ее.
- Идем, Марьям! Люди смотрят, неудобно…
Теперь и Марьям заметила взгляды прохожих. Вот остановилась полная женщина; в обеих руках тяжелые сумки, а шею вытянула так, что сразу видно: нагрузи ее еще мешком с цементом - она и не заметит. Про таких не зря говорят: дело не ее, а разобраться надо!
- Хорошо. Пешком пойдем, - согласилась Марьям и легко перепрыгнула через кювет.
3
Они долго шли по тропинке, что вилась в густой траве, укрытой от палящего солнца зелеными зонтиками молодых акаций. Несколько раз девушка оглядывала невозмутимое лицо Сулеймана, поторапливала взглядом: "Ну что же ты замолк? Я жду".
- Тебе сегодня отец ни о чем не сказал? - спросил Сулейман.
- Ды мы и не виделись. Вчера я приехала - он спал. А утром я проснулась - он уже ушел на работу…
- Тогда слушай. И ничему не удивляйся. И не переспрашивай: если собьюсь - придется все начинать сначала.
Сулейман глубоко вздохнул, словно пловец на высоком трамплине; потер ладони рук, будто собирался выйти на борцовский ковер.
- Позавчера несчастнее меня не было на земле человека! Три дня мы не виделись, и я уже решил: ты не хочешь со мной встречаться. Поплелся после смены в общежитие, решил ребятам ужин приготовить. Включил плитку - и вдруг свет погас. По всему дому! Взял у коменданта старую медную лампу, вытер стекло, зажег фитиль и тут увидел: в дверях комнаты стоит какой-то старик…
- В белой чалме?
- Нет. В старой суконной черкеске с газырями и в папахе.
- И он тебе сказал: "Слушаю и повинуюсь!"
- Клянусь тобой! А дороже тебя нет у меня никого на свете!
- Это правда?
- О старике, который оказался дядей?
- Нет, обо мне.
- Правда, Марьям, сущая правда! - Сулейман поднес руку к груди, готовый вытянуть из нее сердце вместе с жилами.
- Хорошо, Сулейман, рассказывай, что произошло дальше.
- Этот человек назвал меня по имени и спросил: "Ты что же, сынок, не узнаешь меня?" Нет, никак не вспомню, кто этот седоусый. А он вздохнул, потрепал меня по волосам и сказал: "Какие печальные времена настали! Племянник родного дядю не узнает!" Мне показалось, даже слезу смахнул, - а может, от лампы копоть в глаз попала. Жаль стало старика, такой приветливый, смотрит с участием. Подумал я: ничего не потеряю, если признаю своим родственнлком. Хуже, чем было, - не будет, пусть хоть старик утешится. Попросил извинения за то, что сразу не признал, тем более лампа принялась коптить снова, как будто и вправду джинн оттуда должен вылезти. Но тут снова загорелся свет. Я пригласил старика раздеться и поужинать с нами. А он мне сказал: "Одевайся! Пойдем!" Спрашиваю, куда?
- Он что, повел тебя к нам? - снова не вытерпела Марьям.
- У твоего отца мы позже побывали. А сначала дядюшка пригласил посидеть в кафе "Лезгинка". Пока ждали заказ, он обо всем меня расспросил. Веришь, Марьям, удивительный старик. Так сумел к себе расположить, что я не скрыл ни горя, ни нашей любви. Мне показалось, что дядя обо всем если не знает, то догадывается. И так горячо сочувствовал, что я подумал: если даже все кончится, как было, все равно душе облегчение. И вдруг старик положил шампур на тарелку и объявил: "Быть того не может, чтобы моему племяннику отказали! Да я за тебя засватаю самую достойную дочь самого уважаемого человека!" Я ему откровенно возразил: нет для меня достойнее Марьям. И отец ее для меня - самый уважаемый!..
- А он что?
- Сразу согласился с моим мнением. Успокоил: все будет, как пожелаю. Зачем, говорит, племяннику такой дядя, если он не в силах устроить его судьбу? Так и сказал. Только просил в детали не вдаваться, лучше он с твоим отцом поначалу поговорит отдельно.
- А ты что?
- Согласился. По дороге к твоему дому сомневался: верить, не верить? А уж когда дядя меня представил почтенному Вагабу, а тот заявил: нечего, мол, откладывать на завтра то, что можно испечь сегодня, - мне так стало светло, радостно. Неужели тебе отец ни слова не сказал?
- Я избегаю его, - потупилась Марьям. Теперь она очень жалела о своем письме. Не надо было жаловаться на родного отца, тем более что все так славно обернулось.
- Зря ты так…
- Что зря? - вспыхнула Марьям.
- Твой отец встретил меня доброй улыбкой. Подмигнул дяде, а потом сказал: "Почему ж ты, мошенник, - это он ко мне так обратился, - сразу не признался, что ты племянник самого Кичи-Калайчи?! Вы к нам по-хорошему, и мы к вам - с дорогой душой! Будем готовиться к свадьбе!" Вот теперь можешь перебивать и спрашивать, но, по-моему, и так все ясно, хотя и удивительно как в сказке.
- То-то моя мать сегодня была такая радостная, кружилась вокруг меня, закормила сладостями и все приговаривала: "Ешь, доченька, не смей худеть! Все будет по-твоему!"
- Вот видишь, прав я был! - обнял Сулейман девушку за плечи. Но Марьям вырвалась из рук парня.
- Ничего пока не вижу. Все так неправдоподобно…
- Опять не веришь? Какая же ты мнительная! Ну вот, снова между бровями две бороздки: одна от подозрения, другая - от печали. Моей жене не идет быть нахмуренной!
- Я еще не твоя жена!
- Сегодня нет, а вот… - Сулейман подхватил Марьям на руки, прыгнул через кювет и закружился со своей легкой ношей по асфальту автострады. А водители, сбавляя скорость, кричали счастливчику:
- Эй, парень, осторожнее! Уронишь - разобьется, и не склеишь!
- Правильно, парень, любовь надо на руках носить, а на голову она сама сядет!
- Отпусти! Люди же смотрят, отпусти немедленно! - отбивалась Марьям.
- Пусть смотрят! Да здравствуют люди! - разошелся Сулейман. - Эй! Такси-и! Сюда, сюда! - Распахнул дверцу остановившейся голубой "Волги" и попросил водителя: - В город, дорогой! В самый центр!