Дверь распахнулась, и вместе с клубами пара в хату протиснулось человек двенадцать. Бабы крестились на иконы и отходили в сторонку, казаки снимали папахи, крякая и обрывая с усов намерзшие сосульки. Через полчаса, когда народу набилась полна кухня и горница, председатель избирательной комиссии встал за столом, сказал привычным голосом:
- Общее собрание граждан хутора Подгорного считаю открытым. Прошу избрать президиум для ведения настоящего собрания.
* * *
В полночь, когда от табачного дыма нечем было дышать, и лампа моргала и тухла, а бабы давились кашлем, секретарь собрания, глядя на бумагу полубяневшими глазами, выкрикнул:
- Оглашается список избранных в члены совета! По большинству голосов избранными оказались: первый - Прохор Рвачев и второй - Ефим Озеров.
* * *
Ефим зашел в конюшню, подложил кобыле сена, и едва лишь ступил на скрипевшее от мороза крыльцо, в сарае загорланил петух. По черному пологу неба приплясывали желтые крапинки звезд, стожары тлели над самой головой. - "Полночь", - подумал Ефим, трогая щеколду. По сенцам, шаркая валенками, кто-то подошел к двери.
- Кто такое?
- Я, Маша. Отпирай скорее!
Ефим плотно прихлопнул за собою дверь и зажег спичку. Фитиль, плававший в блюдце с бараньим жиром, чадно затрещал. Стягивая с плеч шинель, Ефим нагнулся над люлькой, висевшей у кровати, и брови его разгладились, возле рта легла нежная складка, губы, посиневшие от холода, зашептали привычную ласку. В лохмотьях, в тряпье, разбросав пухлые ручонки, заголившись до пояса, лежал розовый от сна шестимесячный первенец. На подушке, рядом с ним - рожок, туго набитый жеваным хлебом.
Осторожно подсунув руку под горячую спинку, Ефим шопотом позвал жену.
- Перемени подстилку, обмочился, поганец!..
И пока сымала она с печки просохшую пеленку, Ефим вполголоса сказал:
- Маша, а ить меня выбрали в секретари.
- Ну, а Игнат с другими?
- В дыбки становились! Беднота за меня, как один.
- Смотри, Ефимушка, не наживи ты беды.
- Беда не мне будет, а им. Теперя начнут меня спихивать. В председатели-то прошел Игнатов зять.
* * *
Со дня перевыборов через хутор словно кто борозду пропахал и разделил людей на две враждебных стороны. С одной - Ефим и хуторская беднота; с другой - Игнат с зятем-председателем, Влас, хозяин мельницы-водянки, человек пять богатеев и часть середняков.
- Они нас в грязь втопчут! - неистово шумел на проулке Игнат. - Я знаю, куда Ефим крутит. Он хочет уравнять всех. Слыхали, што он у Федьки-сапожника напевал? Будет, мол, у нас общественная запашка, будем землю вместе обрабатывать, а может, и трактор купим… Нет, ты сперва наживи четыре пары быков, а посля и со мной равняйся, а то, кромя вшей в портках и худобы, нету! По мне на трактор ихний наплевать. Деды наши и без него обходились!..
Как-то перед вечером, в воскресенье, собрались возле Игнатова двора. Заговорили о весеннем переделе земли. Игнат, подвыпивший ради праздника, мотал головой и, отрыгивая самогонкой, вертелся возле Ивана Донскова.
- Нет, Ваня, ты по-суседски рассуди. Ну, на што вам, к примеру, нужна земля возля Переносного пруда? Да ей-богу! Земля там жирная, ей надо вспашку и обработку как следовает! А ты какого клепа вспашешь с одной парой быков? Ты по-советски середняк, тоись стоишь промеж Ефимкой и мной, обсуди, с кем тебе выгодней якшаться? Вот ты по-доброму, как сусед, и того… На што вам земля у Переносного?
Иван сунул палец за вылинявший кушак, спросил прямо и строго:
- Ты это куда гнешь?
- Про землю тоись… Ну, сам посуди, земля там жирная…
- По-твоему, стал быть, нам хоть на белой глине сеять можно?
- Вот-вот!.. Опять же я не про глину… Зачем на глине? Можно уважить…
- Земля у Переносного жирная… Гляди, дядя Игнат, как бы ты не подавился жирным куском!..
Иван круто повернулся и ушел. Среди оставшихся долго цепенела неловкая тишина.
А на краю хутора у Федьки-сапожника в этот же вечер Ефим, вспотевший и красный, потряхивая волосами, неистово махал рукой.
- Тут не пером надо подсоблять, а делом! Селькоров этих расплодилось ровно мух. И с делом и с небылицами прут в газету, иной раз читать тошно. А спроси, много из них каждый сделал? Замест того, штоб хныкать да к власти под подол, как дите к матери, забираться, кулаку свой кулак покажи. Што? К чортовой матери! Беднота у советской власти не век должна сиську дудолить, пора уж самим по свету ходить… Вот именно, без помочей! Прошел я в члены совета, а теперь поглядим, кто кого.
* * *
Ночь неуклюже нагромоздила темноту в проулках, в садах, в степи. Ветер с разбойничьим посвистом мчался по улицам, турсучил скованные морозом голые деревья, нахально засматривал под застрехи построек, ерошил перья у нахохоленных спящих воробьев и заставлял их сквозь сон вспоминать о июньском зное, о спелой, омытой утренней росой вишне, о навозных личинках и о прочих вкусных вещах, которые нам - людям - в зимние ночи никогда не снятся.
Возле школьного забора в темноте тлели огни цыгарок. Иногда ветер схватывал пепел с искрами и заботливо нес в высь, покуда искры не тухли, и тогда снова над густо-фиолетовым снегом дрожала темь и тишина, тишина и темь.
Один в распахнутом полушубке, прислонясь к забору, молча курил. Другой стоял рядом, глубоко вобрав голову в плечи.
Молчание долго никем не нарушалось. Немного погодя завязался разговор. Говорили придушенным шопотом.
- Ну, как?
- Препятствует. У тестя девка в работницах живет, так он надысь подкапывается: "Договор с ней заключали?" - спрашивает. - "Не знаю", - говорю. А он мне: "Надо бы председателю знать, за это по головке не гладят…"
- Уберем с дороги?
- Придется.
- А ежели дознаются?
- Следы надо покрыть.
- Так когда же?
- Приходи, посоветуем.
- Чорт его знает… Страшновато как-то… Человека убить - не жуй да плюй.
- Чудак, иначе нельзя! Понимаешь, он могет весь хутор разорить. Запиши посев правильно, так налогом шкуру сдерут, опять же земля… Он один бедноту настраивает… Без него мы гольтепу эту во как зажмем!..
В темноте хрустнули пальцы, стиснутые в кулак.
Ветер подхватил матерную ругань.
- Ну, так придешь, што ли?
- Не знаю… может, приду… Приду!
* * *
Ефим, позавтракав, только-что собрался итти в исполком, когда, глянув в окно, увидел Игната.
- Игнат идет, што бы это такое?
- Он не один, с ним Влас-мельник, - добавила жена.
Вошли оба в хату и, сняв шапки, истово перекрестились.
- Здорово дневали!
- Здравствуйте, - ответил Ефим.
- С погодкой, Ефим Миколаич! То-то денек ныне хорош выпал, пороша свежая, теперь бы за зайчишками погонять.
- За чем же дело стало? - спросил Ефим, недоумевая про себя, зачем пришли диковинные гости.
- Куда уж мне, - присаживаясь, заговорил Игнат. - Это тебе можно: дело молодое, пришел ко мне, взял собак и в степь. Надысь собаки сами лису взяли возля огородов.
Влас, распахнув шубу, сел на кровать и, покачивая люльку, откашлялся.
- Мы это к тебе, Ефим, пришли. Дельце есть.
- Говорите!
- Слыхали, што хочешь ты с нашего хутора переходить на жительство в станицу. Верно?
- Никуда я не собираюсь переходить. Кто это вам напел? - удивленно спросил Ефим.
- Слыхали промеж людей, - уклончиво ответил Влас, - и пришли из этого. Какой тебе расчет переходить в станицу, когда можно под боком купить флигелек с подворьем и совсем даже задешево.
- Это где же?
- В Калиновке. Продается недорого. Ежли хошь переходить - могем помочь и деньгами, в рассрочку. И перебраться помогем.
Ефим улыбнулся.
- А вам бы хотелось спихнуть меня с рук?
- Ты выдумаешь! - замахал руками Игнат.
- Вот што я вам скажу, - Ефим подошел к Игнату вплотную: - С хутора я никуда не пойду, и вы отчаливайте с этим! Я знаю в чем дело! Меня вы не купите ни деньгами, ни посулами! - густо багровея, судорожно переводя дух, крикнул, как плюнул, в ехидное бородатое лицо Игната.
- Иди из моей хаты, старая собака! И ты, мельник… Идите, гады!.. Да живей, покедова я вас с потрахами не вышиб!
В сенцах Игнат долго поднимал воротник шубы и, стоя к Ефиму спиной, раздельно сказал:
- Тебе, Ефимка, это припомнится! Не хочешь добром уходить? Не надо. Тебя из этой хаты вперед ногами вынесут!
Не владея собой, Ефим сгробастал воротник обеими руками и, бешено встряхнув Игната, швырнул его с крыльца. Запутавшись в полах шубы, Игнат грузно жмякнулся о землю, но вскочил проворно, по-молодому, и, вытирая кровь с разбитых при падении губ, кинулся на Ефима. Влас, растопырив руки, удержал его:
- Брось, Игнат, не сычас… успеется…
Игнат, угнувшись наперед, долго глядел на Ефима недвижным помутневшим взглядом, шевелил губами, потом повернулся и пошел, не сказав ни слова. Влас шел сзади, обметая с его шубы налипший снег, и изредка оглядывался на Ефима, стоявшего на крыльце.