Так преодолели они Шайтан-перевал и стали спускаться по склону горы Булах, когда Искендер поскользнулся на камне, сорвался и вместе со снежной лавиной и камнями рухнул с обрыва. Глухой стон вырвался у могильщика, крик ужаса, когда глянул вниз: там, внизу, было распластано тело несчастного Искендера, секретаря Шубурумского сельсовета.
- О аллах! - воскликнул удрученный Хажи-Бекир. - Что же это ты делаешь со мной? Сойди же сюда, выскажи мне свои претензии и упреки! Видишь, я один, и ты одни. Спускайся! Не хочешь? Конечно, удобнее вершить мирские дела тайком, но почему же ты решаешь их так несправедливо? Или тебе доставляет удовольствие мучить бедного человека? Ведь никто мне не поверит, все скажут, что я нарочно столкнул его в пропасть. Ты-то для меня свидетелем не будешь - это я хорошо знаю...
Махнул рукой Хажи-Бекир и спустился в ущелье. И там оказалось, что Искендер дышит, он жив! Неслыханно обрадовался могильщик. Недаром в горах говорят, если желают добра: "Да обернется ожидаемая беда радостью!"
- Ты, ты живой! - восторженно лепетал Хажи-Бекир, склонившись над секретарем сельсовета. - Правда, живой? А?
- Жив, только с ногой плохо... - простонал Искендер. - Ты здесь! Уф! Хорошо, что здесь!
- А где же мне быть?
- Я думал, ты убежал. Я так боялся!
- Бежать? - Хажи-Бекир удивился этой мысли. Ему и в голову не приходило такое!
- Хажи-Бекир, дорогой, не убегай! Пожалей меня, войди в положение, у меня же дети, ты знаешь их...
- Хватит болтать глупости. Пошли!
- Не могу встать. Что же делать? Звать тут некого, разве только снежного человека...
Искендер попробовал встать, но тут же рухнул, вскрикнув от боли. Хажи-Бекир не знал, как быть. Бежать, бросив Искендера? Да через час от него останутся одни обглоданные кости - здесь рыщут горные волки. А у Искендера дома семья, дети... И в конце концов он ничего худого не сделал ему, могильщику... И тогда не отвратить обвинения во втором убийстве.
Хажи-Бекир решительно поднялся. Искендер схватил его за полу бешмета.
- Не убегай, прошу тебя!
- Пойдем!
- Не могу! - взмолился Искендер. - Может, лучше вернуться домой, в аул? Помоги добраться до семьи.
- Нет, ты должен доставить меня, куда велено. Я ведь не знаю, куда и к кому идти. Да и не поверят... Влезай мне на спину!
И Хажи-Бекир с великим трудом, качаясь и спотыкаясь, потащил Искендера, как живую справку о своих добрых намерениях, в райцентр. Правда, эта справка была тяжеловата и стоила могильщику двадцати потов. Но недаром же он возился с двухметровыми каменными памятниками!
Словом, получилось, что Хажи-Бекир сам себя привел в милицию и отдал на милость бесстрастного, хладнокровного правосудия. Благодарный за спасение, секретарь сельсовета рассказал следователю обо всем, что случилось в пути, о том, что могильщик мог бежать, но, как видите, не бежал: Искендер хотел бы теперь смягчить следователя. Но следователь не пожелал считаться, как ему казалось, с запоздалым раскаянием и внезапной добротой Хажи-Бекира: перед ним сидел убийца! И сентиментальности были здесь неуместны. Однако следователь не стал допрашивать, было много иных дел в районе; только предварительно и не строго опросив, водворил в одиночную камеру и ушел, ибо у следователя кончился рабочий день, а у него тоже есть семья, которая ждет отца и мужа.
Кроме того, следователь любил, чтоб обвиняемые, по его выражению, "дозревали, как помидоры на солнышке", в долгом предварительном заключении, в одиноких размышлениях о собственной мерзости. Не в его правилах было торопиться.
И сидит Хажи-Бекир теперь в темной камере на обрубке пня и смотрит через решетку на мерцающие звезды; съежился он от холода - помещения подобного рода в горах не отапливаются, не признают здесь таких нежностей в обращении с преступниками. "Туда зря не попадают", - говорят многие... Никто не зашел к нему, никто не спросил, хочет ли он есть. И к душевным переживаниям прибавились вскоре страдания физические - было холодно, и в желудке корчился голодный червь.
"Все потеряно! - думал в отчаянии могильщик. - На меня будут показывать пальцами: вот, мол, этот убил беззащитного, слабого человека. И мне больше не жить в Шубуруме... А как же я без Шубурума, без односельчан?! Как отставшая овца... Ах, Хева, Хева, что же ты наделала?! Я все еще виню ее, как будто она виновата... Неужели я потерял Хеву навсегда? Да, Хажи-Бекир, навсегда... Не можешь смириться? А что же ты сделаешь? Насильно не вернешь... Ишак! Ишак я глупейший! Сам же пошел и выдал замуж свою жену, послушался этого мошенника Шахназара. И выдал за кого?! За Адама! Был бы он достойнее меня - не так бы обидно... О чем я думаю? Все это ерунда, мелочи, рябь на воде, легкая дорожная пыль по сравнению с тем, что теперь меня ожидает. Вероятно, пошлют в Сибирь, на север, во льды и морозы, что убивают на лету птиц..."
Хажи-Бекиру стало холодно, он перебрался на топчан и лег, не раздеваясь, укрылся тощим одеялом.
"Расскажи кому-нибудь - так ведь и не поверят, скажут: ну и врун же ты, а? Да, чужое страдание, говорят, можно терпеть и четыре года... Что же это я?! Неужели я ничем не могу изменить свое положение? Если я сам не позабочусь о себе, кто же обо мне позаботится?"
Как говорится, несчастный богат горем. Да, в этом смысле вряд ли можно было найти в горных аулах человека богаче Хажи-Бекира.
Наконец Хажи-Бекир решил заснуть, чтобы забыть обо всем хоть на время. Не тут-то было! Мысли в голове толклись и толкались, как люди на площади в базарный день со всякой рухлядью в руках - и нет ничего хорошего, а люди торгуются, спорят и даже ссорятся...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОДНОГЛАЗЫЙ С ЗОЛОТЫМ КЛЮЧОМ
На каменных стенах шубурумских саклей еще сбереглись полустертые, наверное, написанные в двадцатых годах, лозунги "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" - хотя пролетарием в этом ауле был лишь один человек, вернувшийся с постройки Октябрьского канала, кузнец Али-Хужа, к которому приводили лошадей, чтоб подковал. Другой лозунг до сих пор гласит: "Да здравствуют женщины, ура!" И, наконец, третий призывает: "Все на выборы!" Кстати, на первых выборах в Шубуруме произошел такой случай: выбирать явился Хужа-Али, бюллетени ему вручил пролетарий и сельский активист Али-Хужа, а потом провел в угол, занавешенный черной бязью, и сказал, что здесь, мол, в скрытом месте, подумай, кого оставить в бюллетене, а кого вычеркнуть. Хужа-Али страшно оскорбился. "Эй, Али-Хужа! - вскричал он в негодовании. - Не считаешь ли ты меня трусом? Думаешь, я кого-нибудь из них боюсь? Ты приведи их сюда, я им прямо в лицо скажу, за кого буду голосовать, а кого вычеркну!"
Сумерки над Шубурумом сгущались. С гор, низко надвинувших белые снеговые папахи, подул пронизывающий ветер, сдувая со склонов выпавший днем сухой снег, который теперь летел, как заряд дроби. В теплой одежде - в шубах, в тулупах - люди из разных кварталов аула направлялись к мечети. Надобно сказать, что у жителей каждого квартала - а их всего пять - было свое прозвище. Одних зовут: "те, что косят траву на крыше", других - "картофельные глазки", третьих - "крапивники", четвертых - "колючки", пятых - "чесночники".
Постороннему могло бы показаться, что шубурумцы спешат помолиться аллаху, чтобы всевышний и всемогущий послал им избавление или исцеление. Но спешили они, конечно, не на моление, а на чрезвычайное собрание жителей аула по случаю теперь общепризнанного появления снежного человека. Уже несколько дней люди не выходят за пределы аула: каждый вечер слышится крик каптара, похожий на зычный зов муэдзина с минарета, зов, обрывающийся все тем же стоном "ау!".
Лет тридцать не кричит муэдзин с минарета в Шубуруме, с тех самых пор, как ушел к праотцам последний шубурумский кадий, религиозный судья, не оставив преемника. И теперь в морозы и дождь в просторном помещении мечети проводят собрания, устраивают лекции, показывают кинофильмы.
Али-Хужа всегда с улыбкой переступает порог мечети. А вы знаете, почему улыбается Али-Хужа? В двадцатые годы он руководил в Шубуруме Союзом безбожников, и однажды в пятницу молодой резкий атеист отважился войти в львиную пещеру - явился в мечеть и предложил всем, кто молился, стать безбожниками. Он ожидал чего угодно, но не того, что случилось: вдруг все, начиная со служителей культа, пожелали вступить в Союз безбожников, тут же уплатили взносы, и Али-Хужа даже вспотел, заполняя членские книжки. В полном недоумении спросил наконец Али-Хужа:
- Как прикажете это понимать?
- Понимай, как хочешь, а только мусульмане всегда были против бога, да покарает его аллах!
И тогда Али-Хужа вспомнил, что нигде в Коране аллаха не называют богом: аллах - и все! И понял, что попал впросак.
С того вечера, как работавшие на расчистке дороги у Шайтан-перевала шубурумцы увидали удалявшегося к вечным ледникам Дюльти-Дага черного каптара, в ауле воцарилась паника и суматоха. Слухи и досужие вымыслы, один страшнее другого, катились из сакли в саклю, как снежный ком с горы, все увеличиваясь и увеличиваясь; уже стали пророчить скорое светопреставление, вестником которого будто бы и явился каптар. Конечно, теперь никакие силы не могли заставить суеверных шубурумцев выйти за границы аула. Дорожные работы забросили. Машины с товарами давно повернули обратно: тщетно они ждали, что им расчистят дорогу; не стоять же им за перевалом до весны!
В этой панике многие пожелали покинуть Шубурум навсегда, несмотря на строгий запрет сельсовета. Кое-кто даже бежал тайком по трудным горным тропам, навьючив домашний скарб на ишаков и лошадей. И среди беглецов были даже те, кто раньше ни за что не желал переселяться, покинуть святые могилы предков.