- А мы все за советскую власть, - простодушно ответил высокий хлопец в рваной рубахе. Другой, красивый, с бородкой, подтвердил: "Ага". Мрачный кивнул волосами.
- Партийных у нас мало. Грамотных мало. Мы все большевики. Слыхали, слыхали про вас, питерских металлистов. А вы слыхали про нас, - не знаю…
- Мы - подземные, - засмеялся, закидывая голову, парень в рваной рубахе. - Кроты…
- Солнышко раз в неделю видим, - сказал другой, с бородкой.
Мрачный, в досаде, что его перебивают, тяжело посмотрел на хлопцев.
- Эти вот - Федька и Володька - с тринадцати лет в шахтах. Мы тут все - потомственные. - Он качнул головой, усмехнулся, и усмешка у него была такая же мрачная, как блеск черных глаз. - Мы сразу увидели, что ты коммунист… Свои, брат, свои, не бойся.
- Осторожность в нашем деле не мешает, - весело ответил Иван Гора. - Мы с отрядом поехали в одно село, там все за советскую власть, но без коммунистов. Наутро я один живой и остался.
Тогда оба хлопца совсем уже громко засмеялись, показывая белые зубы. Мрачный сказал:
- В деревне это может быть, а на шахтах не может быть, чтобы советы - без коммунистов… Я вот - Емельян Жук… Кем я был до советской власти? Я тебе сейчас скажу… Спал на нарах, в грязи, во вшивом тряпье. Пропивал с себя все, жену бил… Боже мой, приду пьяный, и ведь бить мне никого больше не позволено. Обид у меня много, как себя помню, - все обиды помню, у меня кровь в голове спеклась, от обид голова болит… Вот - я и зверь… Главный бы инженер не унес ног тогда, ночью, немец, сукин сын… - Он бешено взглянул на хлопца в рваной рубахе. - Володька, помнишь первый митинг за советскую власть? Я тогда хотел немцу горло выесть… Тогда первым делом взяли мы на заводском дворе досок - полуторадюймовки, - из бараков всю грязь - нары - выбросили, перегородили, - каждому отдельное помещение, дверца и замочек… Я просыпаюсь утром, помню, что я - хозяин, иду мимо бункеров, коксовой печи, - я хозяин, спускаюсь в ствол, иду к своему забою, - я хозяин… Теперь мне незачем с женой драться. Теперь у ней - самовар, ей стыдно ходить в тряпье, она ходит опрятная, потому что я - член заводского комитета, мои дети в школу ходят… Ты, браток, подумай над этим и напиши в Петроград: чтоб не сомневались, - донецкие шахтеры пошли воевать за советскую власть. Воевать будем жестоко…
Послышался конский топот. Все четверо обернулись в темноту. На свет костра наскакивало пять всадников. Сразу осадили, - с фыркающих лошадиных морд полетела пена в огонь. Первым соскочил крепкий человек, в хорошей гимнастерке, и сейчас же присел на колени у огня, достал из полевой сумки карту - нагнулся, рассматривая.
За ним с мокрого коня слез могучий человек, с длинными усами, и - третий - щупленький юноша в серой куртке. Оба они быстро присели сбоку первого человека над картой. Он сказал:
- Ума у вас много у обоих: оставлять на своем фланге в десяти верстах вооруженную станицу. А если завтра же они взорвут мост под Каменской? Двадцать эшелонов у нас отрезаны?
Щуплый юноша ему с упрямством:
- Постой, Клим… Еще хуже, - ввяжемся драться с гундоровцами, потеряем чорт знает сколько времени. У нас вся задача - как можно скорее проскочить через Лихую…
- Значит, ты ведешь арьергардные бои, имея на плечах неразбитого противника? Так надо понять твою тактику?
Тогда могучий человек, затеняя своими усами полевую карту, пробасил:
- Коля, он прав…
- Конечно, прав, - горячо сказал Ворошилов. - Все равно два-три дня нам придется сдерживать врага под Каменской. На рассвете мы бросим отряды Лукаша и Луганский с батареей Кулика на Гундоровскую… Они пойдут левым берегом Донца… - Он локтем отстранил от карты голову Пархоменко. - Александр Яковлевич, убери же усы, ничего не видно… Гундоровскую занять и держать… Левый фланг у нас будет надежен. Фронт мы разворачиваем по обе стороны полотна перед Каменской…
Иван Гора, чтобы виднее им было глядеть на карту, подбросил в костер еще парочку щитов. От поднявшегося жара Ворошилов откачнулся назад.
- Ну ты, уж будет, - сказал, глядя на Ивана Гору, и - вдруг: - А! Это вот кто… Здорово!
- Здорово, Климент Ефремович, - ответил Иван Гора.
- Ты ведь в Смольном тогда стоял на охране?
- Я, Климент Ефремович.
- Ты у них в отряде?
- Со вчерашнего дня.
- Правильно. Поработай с ними. Шахтеры - народ железный, но с дисциплиной у них слабовато. - Движением век он подозвал ближе Ивана Гору.
- С Петровым - командиром отряда - разговаривал?
- Климент Ефремович, командир у меня на подозрении.
- Ваш Петров совершенно зря угробил отряд два раза на Донце и под Луганском… Завтра я у вас промитингую. Дадим надежного человека. Ты подготовь хлопцев…
- Есть.
- В разведку идешь?
- Есть, товарищ командарм.
- Отбери человек десять. Задание такое: гляди… (Иван Гора присел, Ворошилов огрызком карандаша поставил точку на карте.) Ваш эшелон находится здесь… Каменская - в трех верстах южнее, - здесь. Ты пойдешь левым берегом Донца прямо на станицу Гундоровскую. Обстановка такая: гундоровские казаки вырезали ревком и совет. Третьего дня на них налетел Яхим Щаденко с отрядом, потрепал и ушел. Сегодня получаем сведения, что гундоровцы намерены ударить на Каменскую, взорвать мое/ и отрезать наши эшелоны. Это значит: они вошли в связь с немцами, получили оружие. Немцы близко. Где немцы? Вот твоя задача: нащупать германские силы. Желательно до полудня иметь от тебя сведения…
- Есть, товарищ командарм…
- Дело ответственное и опасное…
- Есть.
Иван Гора отвел от костра мрачного шахтера и обоих хлопцев, пошептал им, кивая на командарма, и они вчетвером полезли на полотно к вагону. Когда он обернулся, - у костра двое уже садились на коней. Ворошилов, присев над костром, смеясь, доставал из шлема картофелину. Обжигаясь, покидал ее на ладони, разломил, половину съел, половину бросил обратно. Взяв у вестового повод, легко и мягко перекинулся в седло, смаху толкнул вскачь гнедого жеребца.
Пархоменко влез тяжело на лошадь. Руднев запрыгал на одной ноге за тронувшейся лошаденкой и, вскочив, долго ловил стремя. Всадники унеслись в ночь.
Иван Гора сказал Володьке:
- Картошку-то возьми, раздай по карманам.
Глава восьмая
1
Пархоменко перекинул бекешу через шею рыжей лошаденки, папашу сдвинул на затылок, сидя в седле боком, - вынул ногу из стремени. Солнце поднималось над буро-зеленой степью - жгло его бронзовое добродушное лицо.
По обе стороны полотна копошились люди, - с криком, говором, смехом копая и кидая землю. Линия окопов на западе упиралась в пышные заросли левого берега Донца. Позади, верстах в трех, раскинулась большая станица Каменская. Туда - через мост - ползли эшелоны.
Много разного люда переправлялось из-за реки на лодках - добровольно рыть укрепления. В станице начиналась паника. Каменская давно слыла красной станицей. Еще зимой станичный совет арестовал свыше полсотни местных и приезжих генералов и казачьих офицеров и отправил их в центр, в Луганск. Время было такое трудное, что начальнику Красной гвардии, Пархоменко, пришлось их расстрелять. Казачество близлежащих хуторов и станиц, и особенно - самой контрреволюционной - Гундоровской, пообещало за эти аресты расправиться с каменцами. Затаив давнишнюю злобу, ждало только случая. С подходом немцев случай представился. В Каменской ждали налета каждую ночь.
К Пархоменко подошла толпа добровольцев - были тут и ремесленники, и хуторские мужики, и мещане, жившие на окраинах станицы, и мальчики из реального училища. Некоторые его узнали, протягивали руки. Он здоровался с верха…
- Александр Яковлевич, сила-то ваша - надолго к нам?
- Остались бы у нас, мы бы тут фронт образовали, все бы взялись за винтовки, ей-ей…
- Был здесь Яхим, помог нам. Но что ж, - Гундоровскую зажег, а казаки все в степь убегли. Теперь они вдвое злее.
Пархоменко, крутя ус, говорил с верха:
- Кто с лопатами - милости прошу… Остальным придется обратно, товарищи… Шанцевого инструмента свободного нет… Катитесь, товарищи, из военной зоны.
Те, кто был с лопатами, пошли копать. Остальные неохотно поплелись к реке. Осталась стоять одна рослая, красивая, нахмуренная девка.
- А ты чего потеряла? - сказал ей Пархоменко, наезжая так, что лошадь задела губами девку. Но она и не пошевелилась. - Я ж тебе не найду - чего потеряла…
- Ну, не окопы рыть - дайте винтовку, - хриповато, молодым голосом, мрачно сказала девушка и подняла на него красивые, сердитые глаза под темными бровями…
- Воевать хочешь? - спросил Пархоменко, весело морща нос.
- Приходится…
- Почему?
- Выхода нет, - зло сказала она и опять стала глядеть на выставленную вперед босую ногу…
- Ты кто ж такая?
- Агриппина Чебрец. Я казака убила на Нижнем Чиру. Яхим меня взял в эшелон… Не для того я убила, чтоб меня всякий чорт хватал… Ну, в Каменской я вылезла… Дашь винтовку или нет? Не шутя говорю! - Она опять подняла глаза, и Пархоменко увидел: вот-вот они замутятся слезами.
Александр Яковлевич насупился, вытащил из полевой сумки клочок бумаги, написал несколько слов.
- Пойди, - видишь - где разгружают вагон. Спроси командира Лукаша, передай записку. Постой - в юбке, что ли, воевать будешь?