В поисках куска хлеба и заработка побывали переселенцы не только на Камчатке и Сахалине, вдоль и поперек изъездили Приморье и Приамурье, погребли до кровавых мозолей на многоводных реках Амуре и Уссури. Незнакомый край не таился, вставал перед ними в несказанно грозной силе и красе. Но измучила переселенцев кочевая "цыганская" жизнь; втихомолку мечтали осесть на одном месте, обзавестись домом, скромным хозяйством.
Но пить-есть, "кусать" надо. Решили попробовать счастья на "материке".
В Хабаровске вступили в артель вальщиков-лесорубов, заготовлять купцу Пьянкову лес в девственной тайге на берегу сплавной таежной реки.
Артельщики с большими заплечными мешками, с сетками-накомарниками на голове, в нитяных перчатках, обвешанные чайниками из жести, котелками, пилами, топорами, долго шли к участку порубки.
По непролазной сплошной тайге пробивались топорами: путь преграждали коричневокорые, цепкие, как щупальца спрута, лозы амурского винограда с обильными, еще темно-зелеными гроздьями или тянущиеся к солнцу толстые отростки актинидии, прочно и густо заткавшей кустарники и деревья. Тенелюбивые лианы, похожие на причудливо изогнувшихся гигантских змей, обвивали жасмин, колючий шиповник, смородину, заросли малинника и перебрасывали канатовидные, крепкие как сталь нити на стволы деревьев.
Артель лесорубов возглавлял Семен Костин - серьезный "компанейский", молодой мужик с открытой улыбкой на широком русском лице с чуть разлатым носом. Он сколотил артель из своих однодеревенцев - небогатых мужиков, чтобы "зашибить" к осени, к рыбалке, денег на невод.
Семен, высокий крепыш с мускулами первоклассного боксера, пользовался у артельщиков непререкаемым авторитетом; его тихое слово было законом, ибо слыл он в родной деревне Темная речка за справедливого человека из самой справедливой и честной семьи крестьянина-труженика Никанора Костина.
С юношеских лет прославлен Семен как храбрый и умелый охотник: в единоборстве с тигром спас он жизнь нескольким паренькам, забравшимся в тайгу без должной охотничьей справы. Семен вырос в тайге, знал многие места как свои пять пальцев. За его широкой спиной артельщики чувствовали себя "как у Христа за пазухой".
- Сестренка милая, - сказал он Алене, когда принимал Смирнова и Лесникова в артель, - ты мужиков пережди в городе. У нас женщины в тайгу лес валить не ходят: лесорубы - отборное племя, не нажить бы беды.
Ревнивый и вспыльчивый Василь встал на дыбы.
- Я свою бабу от себя ни на шаг! Пойдет со мной.
Лесников поддержал его: тоже боялся оставить смирную, как ребенок, дочь в незнаемом городе.
- Со мной ее никто не обидит. Я за нее на рогатину пойду.
- Ну, ваше дело. Будет у нас мамкой, на артель кашеварить, - нехотя согласился Семен, раздумчиво хмуря широкие, добрые брови. - Только ты, сестренка, в пути за меня держись, не отставай! - приказал он Алене.
В дороге незаметно и просто Костин взял молодую женщину под свою заботу и опеку.
- Не робей, воробей! - весело подбадривал он ее, когда она, измученная тяжкой дорогой, искусанная до крови гнусом, бессильно опускалась на землю. - До края света еще шагать далеко, береги силушку, мамушка-куфарочка! Разувайся-ка! Я водички принесу, помоешь себе ноги, посидишь маненько - и усталь как рукой снимет, оклёмаешься.
Ладный, широкоплечий Семен вскидывал повыше на плечо неизменное охотничье ружье, с которым не расставался ни днем, ни ночью, и скрывался в чащобе. Он приносил воду, поглядывал на босые ноги Алены, посмеивался:
- Студена родниковая-то водица? Ну как, сестренка, полегчало?
Тугой ком вставал в горле Смирновой: хотелось и смеяться и плакать одновременно от чувства благодарности и признательности к этому милому человеку и от радостной гордости, что есть такие люди на свете.
И странно: не только все артельщики, но и ревнивый, подозрительный Василь принял эту опеку как нечто должное и естественное - такое доверие и симпатию вызывал у всех твердый, уравновешенный Костин.
- Ты, Василь, не бойся за нее, - сказал он Смирнову. - Около меня ни человек, ни зверь на нее не посягнет. А ты, браток, в лесу ей не помога…
- Спасибо, Семен! - чуть виновато ответил Василь.
Доверчиво и открыто приняла Алена повседневную заботу Костина.
В тихую минуту задушевной беседы признался он ей, что только нужда в деньгах оторвала его от родных, и особенно скучает-томится он по Варваре - жене.
- Она у меня подруга-лебедь, разъединственная-одна, - цедил слова Семен. Он рассказал Алене про необыкновенную любовь лебедей. Если у лебедя гибнет подруга, он взмывает ввысь и, сложив крылья, камнем падает на землю - разбивается насмерть. - С тем и я жизнь кончу: мне во всем свете одна Варвара суждена.
Сурово ворчал Семен, приглядываясь к новым членам артели:
- Совсем вы еще сырые! Я вас возьму в оборот, вы у меня скоро станете закопёрскими таежниками.
Слово у Семена не расходилось с делом: ежедневно, ежечасно он знакомил переселенцев с тайнами тайги, учил, как найти съедобные коренья; как определить север и юг по мхам; узнавать по звукам, кто шатается по тайге; показывал неприметные непосвященному глазу следы обитателей чащоб; знакомил с нравами зверей и птиц, с повадками речных и озерных рыб.
Парнишкой он с друзьями отправился на лодках-плоскодонках вверх по Уссури, в незнакомые места. На второй день плавания ребята вытащили нагруженную рыбой лодку на берег, натаскали плавника, сухих кореньев и разожгли костер. Красно-оранжевый, огненно-желтый язык взметнулся в зелено-голубое небо. Золотым веером рассыпались брызги тысяч искр.
Вечер стоял теплый, синий, летний. Такая же синяя, мягкая пришла ночь. Пламя костра, вставшее высоким, огненно гудящим столбом, уходило в глубину неба, усеянного крупными звездами.
В ведре сварили жирную, наваристую уху. Наелись в полную меру, и, усталые, счастливые, ребята уснули около костра.
С первыми лучами солнца Семен был на ногах. Озорно и нетерпеливо гикнув, он разбудил ребят и помчался по песчаной отмели - нырнуть, выкупаться в парной утренней воде Уссури. Добежав до конца узкого клина, далеко вдавшегося в реку, Семен остановился. Следы на отмели! На влажном, сыром песке отчетливо отпечатался след крупного хищного зверя.
- Братва! Тут ночью кто-то был. Смотрите - след! - испуганно крикнул Семен подбегавшим товарищам.
Незабываемая летняя ночь, бушующее, переливающееся красками, могучее пламя костра, таинственное мерцание множества звезд, след зверя на песчаной отмели Уссури!
- Пришлось мне раз такую штуку видеть, что по гроб жизни не забуду, - рассказывал Костин переселенцам. - Шел я пешим ходом из Шкотово по берегу реки Майхэ. Присел отдохнуть на берегу. Ноги я здорово натрудил, опустил их в воду, сижу отдыхаю, о чем-то своем думаю.
Вдруг слышу шум, крик и замечаю какое-то необычное птичье волнение. Вижу - недалеко от другого берега Майхэ с криками летают крупные птицы, похожие на журавлей или аистов. Я хоть и шибко зрячий, а так и не смог разобрать - уже сильно стемнело. А к ним все летят и летят новые птицы.
Они образовали в полете большой замкнутый хоровод. Семен насчитал в нем около тридцати птиц. И вот после отчаянного крика, взволнованного оживления из этого круга выделилась и устремилась к центру одна птица. После этого хоровод пришел в еще большее оживление и возбуждение: птицы мчались одна за другой по кругу, крича и словно бы чего-то требуя.
Птица в центре неожиданно взвилась ввысь и вдруг камнем, сложив крылья, упала с высоты на землю.
Пораженный, Семен долго сидел на берегу, всматриваясь в ту сторону, куда упала птица, ждал, не поднимется ли она. Нет, так и не поднялась! Что же это было? Суд птиц над провинившимся товарищем? Самоубийство? И за что могло последовать такое суровое наказание?
Алена засыпала Костина вопросами, добивалась узнать - нешто птица такое разумное существо?
- О! Птицы - народ мудреный, - серьезно ответил Семен на ее вопросы. - Сколько я ни раздумывал, а похоже, что судили птицу за какую-то вину… а, может быть, она заболела…
Пришлось мне еще одно сражение видеть - глазам не поверил. Шагал я по одной высоченной сопке и вижу драку-бой между орлами и низинной длинноногой птицей - цаплей. Бой шел не на живот, а на смерть, только пух и перья во все стороны летели. Сила была на стороне цапель - их туча в бой бросилась, а орлов мало было, и пришлось им отбой бить и отступать на свои скальные сопки.
Костин показал переселенцам упругие, крепкие стебли живительного лимонника. Листья его остро и соблазнительно пахли лимоном, а горько-смолистые семена возвращали усталому путнику силы.
- Лимонник и корень жизни женьшень - издавна наши уссурийские целители, - говорил Семен.
С трудом перебралась артель через широкие пологие увалы, поросшие густым кустарником, колючим шиповником, зарослями хваткого, остроиглого боярышника. Протопала-прошлепала артель через пустынные, вязкие, болотистые низины, вновь попала в чащобу непролазную - несколько лет назад высились здесь могучие кедры, пихты, лиственницы, дубы, но прошел сокрушительный бурелом и расшвырял столетние деревья.
Лесорубы, рискуя сломать ноги в гнилых, подопревших стволах, прыгали через сырые, скользкие валежины, стороной обходили огромные нагромождения поверженных лесных великанов.
"Батюшки-светы! Будет ли когда край-конец мертвому, мрачному лесу, гиблым, гнилым местам?"
- Тут, видать, погулял тайфунище во всю мочь. На большие десятки верст прошел смерч, сколько доброго лесу покрушил-повалил! - говорил Семен, помогая измотавшейся Алене одолевать аршин за аршином гнилой колодник, облепленный отвислыми сизо-зелеными мхами, серо-бурыми лишаями.