Комзолову показалось, что около него сидела не врачиха, а его жена. Слишком уж она была похожа на Веру - такая же высокая, голубоглазая, только волосы были стриженные, короткие.
- Простите, Вы откуда родом? Не здешняя? - не выдержав, спросил Павел Иванович.
- Нет, я лесная жительница. Если точно сказать, родилась на кордоне. Родители и сейчас там живут. Не слышали о Пичинкине?
- Дочь Федора Ивановича? - удивился Комзолов. - Ой, не узнал! Ты которая - старшая или младшая?
- Аня в Саранске живет. Я младшая.
- Я тебя, Наталья, видел еще ребенком. Будучи студентом, в летние каникулы с сельчанами лес рубил. Сама знаешь, карман студента шибко не звенит. Отца твоего, Федора Ивановича, недавно встречал, когда к шурину ездил.
- Вот почему лицо Ваше знакомо…. Откуда, думаю, видела Вас. Не зря же говорят: жизнь - текущая река в одну сторону. - Врачиха встала, поправила простыню, сказала:
- Пойду еду принесу. Слишком долго спали. Это хорошо, сон - лучший лекарь.
Она вышла. Павел Иванович долго не мог успокоиться. Не мигая, он смотрел на белый, цвета цветущей гречихи потолок, похожий на малюсенькое поле, которое, как и его жизнь, поместилось в этой палате и никак его не расширить. И с этим вновь заснул.
* * *
Из Саранска Казань Зина приехала под вечер и привезла с собой небольшой телевизор. Купила в магазине уцененных товаров, совсем дешево. Привезла, включила, появились какие-то танцоры. Долго махали руками и ногами. Если бы на лицах у них не было улыбок, можно было подумать, что они жалуются на свою судьбу, выгоняют из себя таким образом горе.
Бабка Олда долго смотрела на подарок, не выдержала и спросила:
- Снова, дочка, какое-нибудь плохое известие принесла? Ты ведь приезжаешь лишь тогда, когда тяжело тебе.
- Устала от города, вот и приехала. Завтра Масленица, не ошиблась?
Олда молча начала готовить яичницу. Сама ждала, что еще скажет дочь. Зина редко навещает их: два-три раза в год, иногда и меньше. Где ждать, когда не успевает выходить замуж? Сейчас уже третий у ней. От первых двух родила сыновей. Третий муж, говорит, попался порядочный, никаких забот за ним не знает. В прошлом году он приезжал в гости. Худенький, тонкий, как жердь. Сказал в шутку, что на важной работе трудится, весь город держит в руках: сантехник какой-то. "Мне что сантехником - хоть колдуном будь, только дочь не обижай, живи хорошо, в миру и согласии", - так тогда рассуждала Олда.
- Скажи, что с тобой? - ставя на стол сковородку, спросила она дочь.
- Сказать-то не о чем, - ответила Зина, подняв голубые, такие же, как и у матери, глаза. - Как было, так и сейчас.
- Не обманывай, доченька. По лицу вижу, что переживаешь. Посмотри-ка в зеркало - бледная вся, словно из больницы вышла. Подожди-ка, забыла спросить: внуков на кого оставила? - Валерию Петровичу? Зятя она называла по имени-отчеству. - Ой, да что я напрасно тараторю… С кем же? Конечно же, с ним. Человек он понятливый, мягкосердечный, хороший хозяин.
Зина выпустила из рук ложку, потемнела лицом, глаза ее засверкали.
- Ты о нем, мать, никогда не вспоминай. Слышишь, не вспоминай!
- Ой, Господи, что за муха тебя укусила? - взмахнула рукой Олда. - Живешь за ним, как говоришь, барыней. При деньгах. Что еще нужно? И внукам он как родной отец…
- Нашелся отец! Если все рассказать, волосы дыбом встанут. Этой зимой Сережу так избил, что понос открылся. На улице, видите ли, был слишком долго! Сама тогда полы мыла в магазине, а о случившемся соседка рассказала. Не убежал бы сволочь - в тюрьму посадила. До-ом держит… Пропойца, вот он кто. Совсем не просыхает!
Олда остолбенела. Такого о зяте она никогда не слышала. И от кого? От родной дочери! "Я, хвалила, хвалила его, а сейчас оглобли повернула", - расстроилась она.
Открылась дверь. Зашел Эмель. Стряхнул снег, поздоровался с нежданной гостьей. Лицо обросло щетиной. Прошел на кухню, вымыл руки.
- Где до сих пор шлялся, как бездомный? - набросилась на него жена.
- Где-где, сама за хлебом посылала, - обиделся Эмель. Сразу бы вернулся, да встретил председателя, тот пригласил в правление. Все о конюшне спрашивал: как и что? Сказал ему: в тот вечер никто не заходил, кроме одного цыгана.
Зина слушала отца и не поняла, о какой конюшне шла речь. Ее встревожило слово "цыган", поэтому она спросила:
- Отец, какой он из себя?
Эмель изподлобья взглянул на нее: словно перед ним сидела не тридцатипятилетняя женщина, а ребенок, который не вовремя пристает к старшим, и сквозь нос добавил:
- Цыгане, дочка, все одинаковые. Черные, с усами. Правда, у того есть особая примета: на правой щеке длинный рубец. Видимо, с детства кнут пробовал.
"Ой, да это Миколь Нарваткин, - обрадованно подумала Зина. - Сказал же: "По-цыгански буду жить - деньги сами потекут в карман. К вам в село тоже заеду".
Зина знала: у Миколя в Вармазейке есть хороший друг, Трофим Рузавин, с кем сидел в тюрьме.
- И что тебе говорил тот цыган? - вновь пристала Зина к отцу.
- О чем? О сельских делах! Он хочет купить в Вармазейке дом, сесть за трактор… Нет, говорю ему, цыгане на одном месте долго не задерживаются. Им подавай хороших лошадей да дорог пошире! Смотрю: смеется, усы ходуном ходят. Потом спросил, с кем живу, сколько у меня детей. Пришлось и имя твое сказать…
Олда слушала, а сама с недоверием думала о дочери: "Cнова нового мужа ищет. И к цыгану пристанет, только бы от него махоркой пахло".
Что и говорить, легкомысленная дочь… С ними даже не посоветовавшись, умчалась в город. Рано выскочила замуж. А вот сейчас снова одна. Воспитывать двоих детей - не в Суре купаться. Дети требуют заботы и средств. Как ни крутись, как ни вертись, где всего возьмешь одна? Себя тоже ведь нужно прокормить, одеть-обуть…
Сколько раз Олда просила Зину: "Не шляйся, найди надежного мужа. Все мужики одинаковые - самой нужно быть получше!" Нет, не прислушивалась к мудрому совету, любит себя показать. Думает, что всегда будет молодой, не состарится. Постареешь - никуда не денешься, годы ведь не обманешь. Что скрывать, с детства была такой, баловали ее. Хотела об этом сказать Зине, но та махнула рукой:
- Хватит, мама, меня учить! Дай хоть поспать немного.
Олда в передней постелила постель. Зина, зайдя туда, что-то хотела сказать, только ничего не могла вымолвить, упала на кровать и заплакала.
Мать с отцом стали ее успокаивать. Они не знали, чем помочь единственной дочери.
Эмель немного постоял около постели, потом вышел в другую комнату и принялся латать хомут, который утром принес из конюховки. Он догадался: Зина знает цыгана… Догадался по тому, как заблестели ее глаза, когда он вспомнил о шраме. Цыган в день пожара заходил к нему в конюховку. Заходил днем. Конюшня же загорелась поздно вечером. Не будешь же зря обвинять человека, тем более, что он за ним выходил на улицу и видел, как Миколь ушел к Рузавиным.
В передней Зина рассказывала о третьем муже. Олда слушала дочь, опустив голову. Что поделаешь, думала она, мужик есть мужик. Но Валерий был намного моложе ее. Какой уж здесь узел судьбы - всего лишь кукушкино счастье? Ушел зять - теперь из-за него вешаться что ли? Эка, какое горе! Трое их было - найдется и четвертый! Свистни только - мужики сами прибегут.
Успокаивая дочь, Олда принялась месить тесто для пирогов. Зина, лежа на мягкой постели, думала о жизни. Действительно, почему ее счастье как осиновая дуга? Днем и ночью работала, чтобы угодить мужьям. А они, пьяницы, только и знали, что пить… Двоих переманили другие, третьего сама выпроводила. Какие это помощники - лодыри несчастные!
И опять ей вспомнился Миколь Нарваткин. С ним Зина работала на одном заводе. Один раз зашел он к ней в гости, другой… Что скрывать, нравится он ей. И статный, и характер мягкий. Сегодня, глядишь, цветы несет, завтра Валеру с Сережей угощает. Так и, плут, соблазнил…
"Женится на мне или нет? - часто спрашивала себя Зина. - Кто знает… У лисы ведь и желания хитры. Поди угадай… Поиграет со мной, поваляется, поваляется да и бросит. Где ты, Миколь-душенька, хоть бы голос подал?" - переживала женщина.
Она не слышала, о чем говорили в другой комнате ее родители. Ее мысли улетали в те будущие дни, когда она увидит свое счастье, обожжет пухлые губы горячими поцелуями.
Вскоре на печке захрапел Эмель.
Олда подлила в лампадку масла, зажгла ее и стала молиться.
"Осподи, Инешке, дай Зине счастья, наставь ее на правильный путь", - шевелила она губами. Вспомнила: сегодня у Пор-горы, куда она ходила к святому роднику, ей почему-то почудилось, что будет несчастье. "Ох-ох, внуки без отца остались. А без него ребятишки, как высыхающие под палящим летним солнцем полевые цветы…"- думала она.
Завтра - Масленица, весенний большой праздник. Его нельзя встречать с плохими мыслями, но по-другому никак не получается. Иногда помолишься Богу, откроешь ему все самое сокровенное - будто тяжелый камень сползет с сердца, и боль отступит. Сегодня не отступила, даже около родника старца Дионисия. Хорошо, что святая вода помогла. Не вода - детские слезинки. Бьет и бьет из-под земли, годами не останавливается.
Откуда она берется?. Возможно только Сам Инешке знает. Даже в засушливые годы, когда почти ни одной капельки дождя не прольется - родник по-прежнему полный, на вершок не уходит вода. Около родника стоят иконы. И смотрят они на воду, словно людские судьбы там видят. Их привезли в прошлом году две монашки, когда приезжал святить воду кочелаевский священник. Старушки были этому несказанно рады.