"Мамка, - сообщал он, - колхозу помогать нас послали, каждый день дожди". Понятно, что это за помощь: рытье картошки или свеклы. В ту осень будто небо прохудилось. "Замерзнет паренек без плаща, простудится", - забеспокоилась Окся. Собрала накопленные деньги, побежала к Филе Куторкину, который портняжил. "Ничего не выйдет, - сказал тот, - из одних денег плащ не сошьешь". - "Тогда масла принесу, корова много молока дает, вот только соски у ней почему-то потрескались", - начала Окся просить бывшего Петиного друга. - "Мне другие соски нужны", - не стесняясь, ответил Филя. Окся не ожидала такого, плача ринулась домой. С неделю ходила по магазинам райцентра - материал для плаща все же нашла да сшить негде: портной на селе был только один - хромоногий Филя. И собралась к Дмитрию Макаровичу Вечканову, бывшему председателю.
Спасибо, выручил. Свой плащ отдал или взял со склада - Окся до сих пор не знает. На следующий день с плащом к Вадиму, первенцу, отправилась. На улице ливень бушевал, подождать бы немного, да разве удержишься? Прошла тогда почти десять километров - с дороги сбилась. "Вай! - воскликнула, беспокоясь. - Пропаду, никто не найдет, оставлю детей сиротами". Только когда вышла на большак, немного успокоилась. Где пешком, где на попутках, так и добралась до Саранска. Посидела-погрелась на вокзале и вновь на своих ногах до того села, куда Вадима послали.
Сын даже опешил: откуда она так рано, ничего не сообщив? Плащ ему очень понравился. Будто на него сшитый. Пять лет Вадим с Ниной учились в Саранске, пять лет возила им еду и деньги. Выучила! Потом и Захар поступил в техникум, он тоже не голодал.
В молодости, считай, шестнадцать часов в день Окся трудилась: молотила, косила, скирдовала. От мужской работы все боли забывались. Дочь ей письма присылала, а иногда и посылки. Потом Захар женился, привез внучку, та стала согревать ей душу. Четыре зимы жила у них, до школы.
Оле уже девятнадцать. Нынешней весной техникум закончит. И в прошлое лето гостила. Не девушка - огонь! За две недели, пока жила в Вармазейке, дюжину женихов приводила. Один из них - Витя Пичинкин, сын лесника. У внучки грудь всегда приоткрыта, людей даже не стеснялась. Окся говорила ей: мол, не ходи так, да где уж там!
Нечего жаловаться, жить стало легче… Хоть и маленькая пенсия, но все равно на месяц можно растянуть. Чай, сахар, конфеты какие-нибудь - что попроще, вот и все ее запросы. В старости что еще надо?
Да у Окси никогда и не было много денег. Где накопишь - детей растила. Тысячу рублей нечего считать. Нужны. Их под подушкой держит, на похороны. Когда схватятся, что перестала дышать, найдут. Одного боится: племянника, Олега Вармаськина. Тот не только деньги и тебя из гроба вытащит. Не зря любит говорить: "Без денег и в гости не пойдешь". Конечно, без них не проживешь. Летом Окся купила машину дров, распилили-раскололи их - плати… В доме два лентяя-парня, а накопленное встряхивай. Месячную пенсию, считай, зазря бросила. Пусть лентяи знают, что за жизнь без денег.
Всю зиму мяса с маслом не пробовали. Самой банки молока хватает. Накрошишь туда хлеба - вот и вся еда.
Наконец-то Окся дошла до почты. Она находилась в длинном деревянном доме с палисадником. В передней половине - два стола. На одном из них куча бумаг. Стены оклеены зелеными шпалерами, на которых белые голуби, флажки и синие цветы. Во второй комнате у окна сидел Куторкин Филя, сват. Перед ним похожий на большого грача телефон, открытки и конверты. Завпочтой, увидев Оксю, поздоровалась.
- Я, Лиза, за пенсией, - не стала тянуть время Окся. - Второй месяц почему-то ее не приносят.
- Как не приносят?! - удивилась заведующая. - Я её Захару отдала. Роспись сейчас найду, - женщина открыла стол и принялась рыться в бумагах.
- Тогда не ищи. Что сейчас искать, сын уже давно ее промотал. Дьявол - не человек! Вернусь домой, утюга получит!
- Что толку! Денежки все равно уже не вернешь.
- Поэтому и прошу на руки пенсию выдавать, - сердито скривила губы Окся.
- Да Захар сказал, что мать послала! - начала оправдываться женщина.
- Ну, тогда я пойду… Если зайдет он - никакой пенсии ему, поняла?
У Окси сердце обливалось кровью. Сын последний кусок изо рта выхватил! Ни стыда, ни совести. Дело не в деньгах - плюнул сын в душу, вот в чем беда!
Правда, зло кипело недолго. Любая мать за детей переживает. Сын пристрастился к водке - выходит, и она в этом виновата. Вовремя не остановила, даже и сейчас иногда ему подносит. Утром встанут Захар с Олегом - она им по граненому. Знает: если не опохмелиться, сердце может не выдержать. Без пенсии от голода они не умрут - немного мяса есть. А вот если вывернут подушку… Туда, думается, Захар не полезет. А полезет, вряд ли найдет - деньги в пуху, в самой середине.
Глубоко задумавшись, Окся дошла до клуба и остановилась передохнуть. У крыльца разговаривали две женщины. Точнее сказать, говорила полная, которая стояла к ней спиной, вторая - высокая и худая - смотрела на Оксю. Наконец-то молодая о чем-то зашептала. Собеседница повернула голову и, взмахнув рукой, произнесла:
- Ой, мамаша, а я к тебе хотела пойти!..
- Почему пешком, чай, подвезли бы. В новой машине, говорят, сноха приехала - Оксе почему-то вспомнилась перебранка с Олдой.
- Узнала меня, баб Окся? - спросила вторая женщина.
- Где уж всех узнать, - вздохнула старушка. - В селе вон сколько молодых - за вашими лицами не угонишься.
- Да это я, Бодонь Галя.
- А-а, вон ты кто… Мать приехала навестить? Недавно я к ней заходила. На здоровье не жалуется. Это твой сын у ней?
- Мой, баб Окся, мой…
- А вот мои внуки напрочь меня забыли, - обиделась Окся и искоса взглянула на сноху. - Вон и Настя полгода не заходила. Куда деваться - старые никому не нужны… - Поправила платок и после некоторого молчания продолжила: - Покажи новую машину, что скрываешь?
Светло-синие "Жигули" стояли за клубом. Настя открыла дверцу и, показывая на покрытые ковриками сиденья, предложила свекрови сесть. Окся отпрянула, будто заставляли ее лезть в цветы. Шевеля тонкими губами, прошамкала:
- Вы, сноха, уж как-нибудь одни… Ни разу не садилась на такой лисапед, как-нибудь уж пешком. Хлеб пойду куплю, потом посмотрим.
И пошла в магазин, который стоял рядом с клубом.
Когда сели в машину, Окся подумала о снохе: "Смотри-ка, приехала и не навестила. Может, к матери заходила?" Слышала, Настя у них в районе главная над всеми клубами.
"А, может, зря ее укоряю? Зашла бы, сама призналась. Дела, видать, задержали, - попыталась оправдать сноху Окся. - Разве Настя плохой человек? Детей подняла, оба внука в институте учатся. Вадиму тоже плохих слов не говорила". Дошла до "Жигулей", мягко сказала:
- Магазин, сноха, закрыт. Идемте с Галей - яичницей вас угощу.
- Я тебе, мама, гостинцы привезла, о еде не беспокойся. Вот подождем немного, придет ухажер и поедем, - сказала Настя и подмигнула Гале. Та расхохоталась.
Баба Окся не поняла сноху и поэтому проворчала:
- Тебе уж и слово не скажи!
Галя ушла в клуб и вскоре вернулась с высоким мужчиной.
- Это мой жених, баба Окся. Он русский, не говорит по-эрзянски. Так, Юра?
- Я руз, я руз, - приветствуя старушку, дружелюбно улыбнулся незнакомец. Он был высокого роста, статный. Казалось, от него веяло открытостью и добродушием. С такими людьми легко и просто общаться.
- А я, сынок, мать Вадима Петровича, - садясь в машину, кичливо сказала Окся.
Гости долго не задержались. Юра спешил куда-то, снохе тоже, видимо, было неприятно от вида неказистого домика.
Проводив гостей, Окся распорола наволочку, засунула в мягкий пух руку, покрутила ею - ой! - деньги как в воду канули…