Певцы состязались на следующий день. Нутетеин тогда только что сочинил свой знаменитый танец о чайке. По древним правилам исполнялись только новые танцы и песни, которые на следующих празднествах заменялись новыми… Но танец о чайке выжил и стал образцом…
Маленький Нанок стоял в толпе и переживал вместе со всеми за своего земляка.
Мылыгрок и Атык исполняли совместный танец, который тогда назывался популярным словом "Союзники". Они изображали самолеты, которые крылом к крылу летали бомбить фашистское логово. Тогда столько говорилось о зверствах фашистов, что Нанок всерьез верил в то, что они настоящие оборотни, вылезшие на землю из страшных бабушкиных сказок. И логово фашистов представлялось мальчику скопищем звериных нор, вырытых в склоне гигантской горы.
В тот год Нутетеин получил признание и стал вровень с Мылыгроком и Атыком.
Но не перестал быть морским охотником.
Он добывал зверя не хуже тех, кто не был искусен в танце к сочинении песен, да и было бы смешно, если б какой-нибудь бездельник взялся исполнять этот мужественный и волнующий сердце танец о чайке.
Нутетеин, ныне солист и один из художественных руководителей профессионального ансамбля "Эргырон", время от времени, чаще всего не предупредив даже директора ансамбля, собирал свой немудреный багаж и отправлялся с женой в Уэлен. На первый раз ему объявили выговор, но старик не обратил на него никакого внимания. Охотник был на дрейфующем льду, на просторе Берингова пролива, ощущая под ледяной толщей могучее океанское течение. Он был в родной стихии, и в безмолвии, нарушаемом лишь шорохом трущихся друг о друга льдин и звоном чистых капель, он слышал новые напевы.
Ранним утром Нутетеин в белой камлейке уходил в море с двумя охотничьими посохами и возвращался на позднем закате, сгибаясь под тяжестью добычи.
Поохотившись несколько месяцев, он приходил в ансамбль помолодевший, обновленный и просветленный. На ругань директора Нутетеин виновато и снисходительно улыбался, нетерпеливо перебирая ногами - ему хотелось скорее взять в руки звонкий бубен, ударить в него гибкой палочкой из китового уса и вызвать чистые звуки, подкрепив их собственным хрипловатым голосом.
Танец его становился легким и упругим.
Большой поэт возвращался к творчеству.
Два месяца назад Нутетеин опять неожиданно покинул ансамбль на пороге ответственных, как сказал директор, гастролей в промышленных районах Чукотки. Кроме собственно музейных дел Наноку было поручено деликатно переговорить со стариком и сделать все возможное, чтобы тот возвратился в ансамбль хотя бы на время гастролей.
Нутетеин пил чай и увлеченно рассказывал о моржовом лежбище между Инчоуном и Уэленом.
- Хочешь, пойдем туда? - предложил он. - У меня есть хороший бинокль. Еще старый.
Бинокль висел на видном месте, рядом с винтовкой в чехле из выбеленной мандарки. Здесь же - аккуратно свернутый в моток нерпичий ремень с деревянной грушей, утыканной острыми крючьями - вытягивать добычу из воды, два посоха - один легкий, с противоснежным кружком, другой с острым металлическим наконечником - щупать крепость льда. Выше всего этого снаряжения два бубна с гладко отполированными ручками из моржовой кости.
- В Анадырь когда собираетесь? - осторожно спросил Нанок.
Лицо Нутетеина помрачнело. Он долил себе чаю и тихо ответил:
- Об этом пока не думаю.
- Там ждут.
- Я знаю, - вздохнул Нутетеин.
Он с какой-то виноватой улыбкой посмотрел на Нанока.
- Вот ты можешь мне объяснить, почему я так делаю? - спросил Нутетеин.
Нанок пожал плечами.
- Я и сам не понимаю. Но приходит время - не могу больше. Руки не держат бубен, и танец так опротивеет, будто делаешь что-то нехорошее… А как я радовался, когда узнал, что решили создать постоянный ансамбль. Думал - вот будет хорошо: пой, танцуй, сочиняй, радуй людей. Первый год работал и не заметил, как время прошло. Сшили всем костюмы хорошие, удобные, красивые. Специалист руководил, с высшим образованием. Когда прошел первый концерт, я долго не спал: иные танцы показались мне совсем новыми. Больше всего жалел я, что не было со мной рядом ни Атыка, ни Мылыгрока… Показали концерты в Анадыре, поехали в Магадан, потом в Москву, в Ленинград, ты там нас видел. Каждый день я танцевал, словно стал молодым… Да, это правда, тогда молодость вернулась ко мне, вот жена может подтвердить…
Старуха осуждающе посмотрела на мужа, и Нутетеин примолк.
- Но не это главное, - продолжал он. - В одно утро проснулся я в магаданской гостинице, и, как подумал, что сегодня опять танцевать и петь, стало мне худо. Собрался с женой, купил билет и улетел в Уэлен. Вслед получил сердитую телеграмму начальника управления культуры. А потом еще одна пришла - с выговором… А я уже жил другим: ходил на охоту, ремонтировал жилище, занимался настоящим мужским делом… Потом стали меня уговаривать обратно приехать. А я не мог. Не мог, пока не почувствовал тоску по музыке, по танцу. Тогда сам приехал…
- А теперь когда собираетесь? - повторил вопрос Нанок.
- Не знаю, - пожал плечами Нутетеин. - Когда нутро позовет.
- Но ведь это для вас работа, - сказал Нанок. - Люди ждут вас.
- Работа человеческая бывает для добывания пищи, для жилища, делать что-то руками для других людей, - наставительно заметил Нутетеин.
- И делать радость для других людей.
Нутетеин сердито посмотрел на Нанока:
- Мне много говорили таких слов. В управлении культуры, в окружкоме, в окрисполкоме. О сознательности моей рассуждали. Но какая тут сознательность, когда сердце молчит, а тебя заставляют петь и танцевать? Это все равно что спать с женщиной по принуждению…
Старуха снова крякнула, и Нутетеин виновато глянул на нее.
- Давай сходим на лежбище! - предложил он.
У старика была байдарка, оснащенная подвесным моторчиком.
Вода упруго била по днищу, мотор пел, а на душе у Нанока было хорошо и чисто. Разве можно заставить вольного эскимоса, выросшего в том состоянии, что даже в языке не понадобилось слово "свобода", делать в определенное время то, к чему у него не лежит душа? В этом, видимо, действительно что-то было. Однообразные занятия были чужды человеку, выросшему на воле.
Уэленская коса длинная. Уже давно исчезли дома, а низкая полоса все тянулась, за ней угадывалось неспокойное море. Косяки птиц почти непрерывной стаей летели у горизонта.
За проливом Пильхын, где кончалась галечная коса и начиналась тундра, Нутетеин направил байдарку к берегу.
Вытянули на берег байдарку и зашагали по топкой тундре, держа направление к возвышающимся вдали скалам.
Дерн вплотную подступал к воде, и земля смачно чавкала под резиновыми сапогами.
- Как твоя работа? - спросил Нутетеин.
- Мне интересно, - ответил Нанок.
- Жалеешь, что не стал охотником?
- Кому-то и в музее надо работать.
- Это, конечно, верно, - заметил Нутетеин. - Но и охотиться тоже надо.
Старик обернулся и оглядел внимательно Нанока.
- Сильные руки нужны на вельботе.
Нанок смутился. Конечно, ездить в командировки, устраивать экспедиции, вести исследования куда легче, чем на вельботе преследовать моржа или кита. Да и бродить по дрейфующему льду в зимнюю пору тоже нелегко… В глазах знаменитого певца Нанок, конечно, отступник. Честно говоря, вряд ли он теперь может загарпунить моржа. Почти и позабыл, как это делается…
Нутетеин шел впереди. Ноги его легко ступали по качающимся кочкам. На его груди большой бинокль в кожаном футляре качался в такт шагам.
Старику так легко разговаривать, осуждать Нанока. Он может взять и уйти, когда ему надоедает в ансамбле. И выговор ему нипочем. А попробуй Нанок совершить такое. В два счета уволят. Да еще напишут такую характеристику, что и не везде возьмут на работу.
Конечно, было бы прекрасно: устал в музее, взял и махнул в Уэлен или Нунямо. Побродил по льдам, отвел душу - и обратно, в пыль архивов, к экспонатам, к размышлениям об этногенезе эскимосского народа.
Наноку не приходилось бывать в этом месте, хотя науканцы иногда допускались на это лежбище и били моржа рядом с уэленцами и жителями Инчоуна.
Все шире открывался морской простор. Направо вдали синел мыс Дежнева, впереди, куда держали путь птичьи стаи, был Ледовитый океан, кормилец эскимосского народа.
Чуть доносился гул морского прибоя, подчеркивая разлитую вокруг тишину и спокойствие. Высоченное небо, морская даль, физическое ощущение беспредельности пространства вызывали ощущение необыкновенной легкости. И Нанок снова почувствовал себя, как утром в Наукане, - летящим над морем.
Он летел на северо-восток. Пролетел над Уэленом, сделал круг над Науканом, над покинутыми навеки нынлю. Будущий исследователь истории эскимосского народа будет биться над загадкой, почему вдруг люди ушли из этого места. Он выдвинет гипотезы, придумает убедительную причину и защитит кандидатскую диссертацию, если только тогда будут существовать ученые степени.
Трехкилометровый пролив Нанок шутя перемахнул и увидел перед собой селение, застроенное стандартными домами. Это Малый Диомид, родина Мылыгрока, брата Атыка. Нанок где-то читал, что американское правительство одним махом решило эскимосскую проблему жителей Малого Диомида: жители Инатлика были объявлены правительственными служащими, охраняющими границу между США и СССР. Нанок мысленно видел их в полувоенной форме, снаряжающихся на морскую охоту…