Она приказала кормить Сашу через четыре часа, ночью вовсе ничего не давать, молоко разводить рисовым отваром. Евдокия не смела ослушаться докторицы, но душа у нее изболелась, потому что Сашенька просил есть каждый час и, ничего не получая, кричал: "Эге! эге!" - пока не засыпал от изнеможения.
"Небось, твое было бы, не морила б его режимом, - думала Евдокия про докторицу. - Этак от голода протянет ноги дитя".
Но дитя не протянуло ноги, привыкло к режиму и стало спокойно спать по ночам. Это было в марте, а в апреле Павел подхватил в школе коклюш, от него заразились все дети в доме, и Саша в том числе. Старшие болели легко, а Саша так задыхался, что Евдокия при каждом приступе кашля с ужасом ждала - вот сейчас умрет. Она подолгу смотрела в Сашины глаза; но не находила той пупочки, которая дает живучесть человеку. Кончился коклюш Катя и Саша заболели корью.
- Это так не пройдет, - сказал Евдоким, глядя на пылающего в жару ребенка. - Не может такая кроха столько перенести. Ждать, видно, горя, Дуня.
Он протянул свою большую руку и бережно пригладил ее волосы. Третий месяц она не отходила от ребенка, похудела и перестала улыбаться.
- Не хочу я этого горя, Евдоким, - сказала она новым каким-то голосом, какого он у нее не слыхал. - Вот не хочу и не хочу!
Ей казалось, что если Саша умрет, то в ее жизни уже никогда не будет радости.
Он болел всю весну и половину лета. У него была ветрянка, прорезывались зубы. Тихий и ослабевший, он лежал во дворе под навесом, который поставил для него Евдоким. Катя, Павел и Наталья по очереди подсаживались к нему, отгоняя мух и комаров. Особенно Катя его полюбила приносила ему в кроватку свои игрушки, разговаривала с ним:
- А каков наш Сашенька! Умник наш Сашенька! Красавец наш Сашенька!
И, глядя в лицо девочки грустными глазами, слабо, нараспев поддакивал Сашенька:
- А-а-а!
Евдокия, хлопоча в доме, то и дело через окно посматривала на Сашеньку. Однажды, выглянув, она увидела, что возле Сашиной кроватки стоит чужая женщина и разговаривает с Катей. Евдокия услышала, как женщина сказала:
- Да нет, помрет. Плохой он у вас вовсе.
Евдокия вышла во двор и спросила женщину:
- Ты что ходишь, каркаешь? Твое какое дело тут?
- Мое дело десятое, - отвечала женщина.
- То-то и оно. Мне дитя сглазили, а теперь еще ходят, каркают, сказала Евдокия чуть не плача. - С богом давай!
Женщина усмехнулась и пошла к воротам. Была она молода и собой недурна, только толстовата излишне и в лице нездоровая припухлость. Светлые стриженые волосы завиты мелкими колечками. На толстых ногах разношенные туфли с кривыми каблуками…
К концу лета внезапно приехал Ахмет.
Несколько раз он прошел мимо Чернышевского дома. Никто не окликнул его. Он заглянул в ворота - двор был полон детей. Девочка и мальчик копали картошку, другая девочка читала книгу, помахивая веткой над колыбелью, в которой лежал, ворковал младенец. Ахмет тихо свистнул и ушел, а на другое утро к Евдокии явилась Марьюшка:
- Ну что, Саша твой как?
- Слава богу, хорошо, - ответила Евдокия с задором. Она сидела и кормила Сашу киселем. У обоих лица были веселые.
- Закопалась ты, молодуха, в чужих детях, - посочувствовала Марьюшка. - А веку-то нам, красавица, дадено скупо.
Подбирая ложкой с Сашиного подбородка струйки киселя, Евдокия сказала нараспев, забавно:
- И какие мы такие молодухи, и какие красавицы? Наше дело старое.
- А-а-а! - отвечал Сашенька.
- Скоро будем дочек замуж выдавать, сыновей женить…
- А-а-а! - соглашался Сашенька.
- Ахмет приехал, - сухо сказала Марьюшка и для деликатности поглядела на потолок, а потом уже на Евдокию.
Евдокия докормила Сашеньку, утерла его мокрым полотенцем, поцеловала и сказала:
- Видала я его. Ходил мимо окон.
Марьюшка пожевала губами:
- Привалило ему счастье в Кунгуре - поступил в кооперацию закупщиком, большое жалованье получает, разбогател. Подарки тебе привез - шаль одну толстую, другую тонкую, с персидским узором; два отреза кашемировых, бордовый и темно-синий. Страдаю, говорит, не могу, говорит, забыть, хоть мало не убил меня Евдоким.
- Так вот мы еще какие! - сказала Евдокия, обращаясь к Сашеньке. Нам еще подарки сулят, для нас из Кунгура приезжают! А мы им скажем, продолжала она, похлопывая Сашенькиными ручками и балуясь, - а мы им скажем: поезжайте-ка назад в Кунгур с вашими персидскими узорами…
Все-таки Ахмет повстречался Евдокии на пути, когда она шла по воду. Загородил ей дорогу, маленькой жесткой рукой стиснул ее запястье:
- Что, Дуня? Что ты вздумала? Гонишь меня? Плохой стал Ахмет?
Щурясь от солнца, она спокойно, с улыбкой смотрела на него:
- Зачем плохой? Может, еще лучше, чем бывал. Да мне не надобен.
- Не надобен? - переспросил он с обидой и недоверием. И крепче сжал ее запястье смуглыми пальцами.
- Оставь руку, - сказала Евдокия и так поглядела, что его пальцы сами разжались, - равнодушно поглядела, издалека, как чужая.
- Дуня, жалко, - сказал он. - Хорошая была наша любовь.
- Семейная я стала. Дети у меня.
- Чужие дети! - сказал он и осекся, взглянув в ее лицо.
- Кто виноват-то, что чужие? - сказала она и пошла от него прочь, помахивая ведрами.
Он не стал догонять ее. Все тут было кончено.
В тот же день он уехал из города.
14
Если сосчитать, то огорчений от детей было куда больше, чем радостей…
Наталья, кончив школу, поступила в техникум и так о себе возомнила, что - матушки! Она совсем отбилась от домашних дел - дескать, мать сама управится; а она, Наталья, будет заниматься немецким языком.
- Зачем тебе? - спросила Евдокия. - Тебя ведь в техникуме твоем учат немецкому.
- Учат, так что же из этого?
- И довольно с тебя. И так уж заучилась совсем - кости да кожа…
Терпеливо Наталья объяснила: в техникуме учат недостаточно, а ей надо знать по-немецки очень хорошо, чтобы читать технические книги и журналы.
- И так весь день с книжкой, мало тебе чтения… - сказала Евдокия. И получила в ответ:
- Мама, ты не понимаешь!
Павел нарисовал картинку: коричневая трава, зеленое небо, на зеленом небе длинное лиловое облако. Евдокия усомнилась:
- Нешто бывает зеленое небо!
- Бывает.
- Бывает, да не такое. Уж больно у тебя ярко.
- Ты не понимаешь! - сказал Павел. И потом рассказывал, что учитель рисования хвалил эту картинку и забрал ее для какой-то выставки. Выходило, что Евдокия действительно ничего не понимала.
Катя била всех своих сверстников на улице, и матери приходили жаловаться и ругали Евдокию - зачем она потакает. Евдокия расстраивалась, щеки ее разгорались пунцово, она горой вставала за Катю:
- Она одна зачинщица, что ль? Все дети дерутся. А твой что смотрел? Взял бы да дал сдачи. Мальчик должен за себя постоять!
А когда матери уходили, она говорила жалобно:
- Вот видишь, Катя, что ты наделала! Все нас ругают, - как же так можно!
Она не позволяла детям браниться скверными словами и даже шлепала за брань, но они все-таки бранились. Однажды Павел рисовал и вышел из комнаты, оставив на столе незаконченный рисунок и карандаши. Пришла Катя, влезла на стул и красным карандашом зачертила, замалевала весь рисунок. Сделала она это не со зла, а чтоб рисунок стал еще красивей. Павел вошел, увидел и тихо, чтоб не услышала Евдокия, сказал:
- Ты сволочь.
А маленькая Катя, спеша замалевать пустые места, пока не отняли карандаш, ответила:
- Ты сам сволочь!
15
Наталья ночевала на сеновале. Ей там нравилось, - в окно светил месяц, от прохладного сена хорошо пахло, и можно было без помехи помечтать о будущем. Она умылась на ночь холодной водой, чтобы не засыпать - мечтать подольше, поднялась по приставной лесенке и у лунного окна увидела черную фигуру с папиросой. Наталья узнала Павла и рассердилась:
- Ты с ума сошел - курить на сеновале!
Павел сказал кротко:
- Я пальцами потушу. - И он раздавил огонек в пальцах. - Наташа, сказал он, - я растратил тетрадочные деньги, я подлец.
- Глупости! - сказала она. - Не может быть.
Павел обиделся:
- Дура! Говорю тебе - растратил, хорошие глупости!
Она посмотрела на него внимательно. Давно ли был маленький и говорил ей "вы". А сейчас - растратчик! И курит папиросы…
Он рассказал. Ему поручили собрать на тетрадки. Он собрал и хотел отдать Ольге Иванне, а Ольги Иванны не было, и ему велели отдать завтра. Он шел из школы и зашел в писчебумажный магазин купить карандаш, а там как раз привезли александрийскую бумагу и краски высшего качества. А александрийскую бумагу и краски высшего качества ужасно трудно достать, завтра их уже не было бы в магазине. Вот он и купил и краски и бумагу. На другой день не пошел в школу и все время, пока шли занятия, ходил по городу и думал, где достать денег. Хотел продать учебники на толкучке, но за них давали очень мало, полтора рубля. Заходил ко всем товарищам и у всех просил взаймы, но набралось всего рубль шестьдесят копеек.
- Сколько же ты растратил? - спросила Наталья.
- Шестнадцать рублей.
Они помолчали, подавленные громадностью этой суммы.
- Понимаешь, Наташа, я не могу прийти с этим делом к отцу и матери. Я знаю, что они дадут, но я не могу, понимаешь? Я не могу, чтобы они узнали, что я подлец. По-настоящему, самое благородное с моей стороны было бы покончить с собой. Я не знаю, как это случилось, но если это откроется как жить? Но я не хочу умирать, и это самое подлое…