Длинный стол занимал всю комнату. Девушки в ожидании танцев стояли у стены. Круговая чаша с махсымой ходила по рукам. Стол не был богатым, но все казалось вкусным, всего было достаточно.
Вошел новый гость.
- Приятного угощения, старые друзья! - раздался его басок.
При тусклом свете керосиновой лампы все узнали Инала.
- А, Инал! Просим! Просим! Вон какой стал, - послышались восклицания. - Садись и пей штрафной.
Рассказы, шутки да прибаутки не прекращались ни на минуту. Иные перешептывались между собою и хихикали.
До слуха Инала доносились слова:
- Нажрался свинины… это не сила его распирает, а свиное сало.
Но он делал вид, будто ничего не слышит.
Закусив, молодые люди шумно вставали. Каждый клал деньги в узорчатую деревянную чашу, долго пожимал руку девушке и желал ей приобрести заветную гармошку. Удальцы при деньгах, щеголяя купленным в городе кошельком, выкладывали серебряные рубли. Другие спешили вынуть из маленького кошелечка с защелкой приготовленную на этот случай бумажку. Были и такие, которые извлекали из кармана платок, завязанный тугим узлом, и высыпали несколько медных монет.
Инал не отстал от наиболее щедрых - в его пальцах зашелестела новенькая трешница. Но и тут недоброжелатели подпустили шпильку:
- Это у него еще с тех пор, когда он печатал деньги с русским мастером.
Под общий смех кто-то добавил:
- Днем русский мастер читал Коран, а ночью печатал с Иналом деньги.
Инал пропустил мимо ушей и это.
На дворе заиграла гармошка, подвыпившие парни высыпали на порог, раздались хлопки в ладоши. Соскучившийся по хорошему кабардинскому уджу Инал поспешил к танцующим. И в тот самый момент, когда он хотел войти в круг и пригласить девушку, парень с газырями из слоновой кости, который все время задирал Инала, крикнул:
- Умолкни, гармонь! Остановись, светило!
Это были зловещие слова. Все вокруг затихло. Девушки в испуге прижались одна к другой. Замерли парни. Инал понял, в чем дело…
Обидчик показался на пути обиженного. Остановилось солнце, остановилась луна. Покуда не прольется кровь, светило не двинется. Оглянувшись, Инал увидел вошедшего в круг одетого по-городскому, рослого, но болезненно бледного парня. Это был Нашхо.
Нашхо и сам не предвидел встречи с Иналом, смутился, побледнел еще больше.
Инал не раз обдумывал, как поступить при встрече с сыновьями Кургоко. Нет, он не забыл страшную сцену убийства отца, но помнил, что говорил ему Степан Ильич: "Кровная месть - заразная болезнь отсталых народов. Ее надо лечить, а не распространять между людьми. Помни, Инал, эти слова лучших людей твоего народа". Помнил Инал и молитвы матери, ее кроткое убеждение, что мстить не надо, что Кургоко всеми силами души старается искупить свою вину… Прошли годы, он - взрослый человек с кинжалом, а перед ним - сын убийцы отца…
Ну как же быть? Отойти? О нем сочинят оскорбительную песню, девушки пришлют ему в подарок женский корсаж, или головной платок… Что делать?
Парень в черкеске с дорогими газырями опять воскликнул:
- Когда же светило продолжит свой путь? Все ждали. Инал решился.
- Гармошку! - сильным голосом приказал он.
- Светило не двигается, жизнь остановилась, - не унимался задиристый парень, поборник дикого обычая.
- Гармошку! - еще громче повторил Инал.
Гармонь неуверенно заиграла, парни, продолжая следить за Иналом, не поддержали его. Пройдя мимо Нашхо, Инал приблизился к одной из девушек и, стараясь ничем не выдать своего волнения, пригласил ее на танец.
При свете луны было видно, как потупились глаза Нашхо, как передернулись его губы.
Звезда Казгирея продолжала подниматься все выше.
На четвертый год обучения пришло письмо, растревожившее аул заметнее, чем приезд Инала, чем встреча Нашхо с Иналом. Съездив в Нальчик, где образованный друг прочитал Кургоко письмо, написанное по-арабски, старик с гордостью сообщил его содержание. Казгирей писал отцу и матери, что его посылают заканчивать учение в Турцию, в Стамбул, в Высшую академию богословия. Было это через год после Зольского восстания, накануне войны.
Спустя два года после этого Кургоко получил письмо из Стамбула, доставленное через Иран кабардинцами-паломниками. Война не мешала мусульманам переходить границу. За первым письмом пришло второе. Письма заставляли старика озабоченно сводить брови: Казгирей просил переслать ему с паломниками денег. Война кончается, объяснял сын, и он замыслил вернуться домой в Кабарду богатым человеком, вернее - с готовым предприятием, которое не только окупит все отцовские жертвы, но принесет и барыш и почет.
Что же это за предприятие? Люди судили и рядили, гадали Кургоко с Аминой. Что задумал ученый сын, оставалось тайной. Амина полагала, что сын хочет основать суконную фабрику. Кургоко почему-то предпочитал выделку кожи. Проникнувшись мыслью, что Казгирей откроет кожевенный завод, Кургоко продал овец, пару коров, несколько бурок, занял денег у лавочника, которому пообещал доставлять товар по льготной цене, и отправил деньги сыну. Серьезным доводом показалось и то, что, по словам Казгирея, его поддерживают в Стамбуле многочисленные соотечественники-кабардинцы. "Казгирей, сын Кургоко, скоро приедет и откроет фабрику" - эта новость понравилась в ауле всем.
- Нет, Казгирей хоть молод, а голова, - отмечали старики. - Как раз теперь, когда всюду разруха, хорошо открыть новую фабрику в Кабарде.
В мечети люди спрашивали Кургоко:
- Зачем же шерсть скупаешь у других? Бери у своих.
Как будто Матханов и в самом деле уже приступает к закупке сырья. Другие предлагали кожу.
- Погодите, - останавливал поток предложений Кургоко, - всему свое время.
Но какую же фабрику везет Казгирей? Любопытство разгоралось.
Амина изменила свое предположение. Ведь сын ученый богослов, лицо духовное. Зачем ему шерсть? Едва ли пристало ему заниматься кожами. Скорее всего Казгирей будет ткать холсты и чалмы для всех хаджи - святых людей, лицезревших священный камень Каабы. Спрос на одеяния хаджи растет, потому что война с Турцией идет к концу и скоро правоверные опять двинулись в Мекку, к гробу пророка, прямым путем.
И вот в один прекрасный день весь аул собрался перед домом Кургоко Матханова. Ждали приезда Казгирея.
Толковали, что Казгирей везет фабрику с готовой железной трубой и поезд опаздывает потому, что не в силах тащить груз. Обсуждали, где ставить фабрику. Хотелось бы, конечно, в ауле, но едва ли такой умный человек, как Казгирей, согласится на это. Все фабрики стоят в городе, потому что там товар идет сразу к купцам, а уж от купцов по аулам. Возникал новый вопрос: как старый Кургоко будет начальствовать над фабрикой в городе? Ведь в городе нет мечети.
- Едут! - послышались возгласы, и тол па подалась навстречу подводам, показавшимся на улице. Три подводы, груженные ящиками, шли одна за другой; на ящиках сидел Кургоко и статный, хорошо одетый молодой человек, лицом очень напоминавший Амину, - это был Казгирей. Он с интересом оглядывал улицу и почтительно приветствовал людей. Сразу заметны бы ли хорошие манеры ученого человека. Тонкая в талии светлая черкеска стягивалась пояском дорогой чеканки, и старики узнали поясок, в ко тором еще щеголял когда-то молодой Кургоко.
Старик, однако, удивлял своим мрачным видом. Он ничего не объяснил собравшимся - ни того, какие машины упакованы в ящиках, ни где решено строить фабрику. Молчал об этом и Казгирей. Люди решили, что старик недоволен тем, что Казгирей хочет ставить фабрику все-таки в Нальчике. И догадка как будто оправдывалась.
Казгирей гостил недолго. Через несколько дней ящики опять были погружены на подводы, нанятые, впрочем, не в Нальчик, а еще дальше - в Баксан… В чем же дело?
Старик Матханов был очень разочарован. Не ткацкие станки привез Казгирей на посланные ему деньги, не оборудование для шерстяного или мукомольного предприятия, а печатные станки, свинцовые арабские буквы - вот что было в тяжелых ящиках.
Казгирей не прерывал переписки с любимым учителем из духовного баксанского училища Нури Цаговым, сумевшим навсегда увлечь своего ученика той же мечтой, какой был увлечен сам. Казгирей договорился с Цаговым, что вернется на родину с готовой типографией. Теперь старый Нури и его друзья с нетерпением ждали в Баксане юного книгопечатника. Давно ими было решено вместе с Казгиреем печатать арабским алфавитом газету, выпускать учебники для будущих кабардинских школ на кабардинском языке.
Опыта не было. Все только начиналось.
- Изображать кабардинские слова арабскими буквами большой грех, - говорили богобоязненные люди. - Арабские буквы призваны изображать слова, произносимые аллахом. Вот в чем значение арабских букв!
В Прямой Пади все же пришли к заключению, что сын Кургоко человек умный. Ведь он через газету сообщит о себе на всю Россию - и тогда деньги потекут к нему. Но и благожелатели становились в тупик, когда им напоминали, что газета будет печататься арабскими буквами на кабардинском языке. А кто знает по-кабардински дальше базара в Нальчике?