***
После разговора с Барнаулом Гуркин вернулся в управу мрачный и подавленный, прошел в свой кабинет, сел за стол, облокотившись и подперев ладонями подбородок. "А на деле совсем другое, - вспомнил и мысленно повторил слова Казакова, брошенные в конце разговора. - А на деле… Весна-а! - вдруг подумал, глядя в окно, и глубоко вздохнул. - Сейчас в горах цветет белая ветреница - кандышная мать… Или уже отцвела? Как время бежит!.."
Он так ушел в себя, что не заметил вошедшего следом Донца. А тот не спешил напоминать о себе, молча и выжидательно поглядывал на Гуркина со стороны. "Опять он впал в ипохондрию, - думал доктор. - И вывести его из этого состояния нелегко. Беда в том, что занимается он не своим делом…"
Тем временем Гуркин, словно в подтверждение этой мысли, взял карандаш, придвинул к себе лист бумаги, скользнув взглядом по тексту, перевернул чистой стороной и, коротко взглядывая в окно, несколькими штрихами набросал рисунок… Неожиданно, будто спохватившись, прервал это занятие, положил карандаш, резко отодвинул бумагу, перевернув ее рисунком вниз, и только сейчас заметил Донца.
- Не помешаю? - спросил доктор. Взял со стола рисунок и долго его рассматривал. - Завидую я вам, Григорий Иванович, вашему дару, умению так топко схватывать и переносить на бумагу…
Гуркин усмехнулся:
- Умение, Владимир Маркович, это не талант, а ремесло. И рисовать сходно - достоинство не великое.
- Но я имею в виду ваш талант.
- А-а! - поморщился и махнул рукой Гуркин. - Не тратьте слов попусту, прошу вас.
- Почему же? Факт общеизвестный.
- Общеизвестный… - задумчиво и недовольно повторил. - А известно ли вам, доктор, что за последние полтора года художник Гуркин не написал ни одного приличного этюда?
- Мне это известно. Но это ни о чем не говорит.
- Это, милейший Владимир Маркович, говорит о том, что выше "Хан-Алтая" мне уже не подняться. А впрочем, и этой вершины не достичь…
- Не могу с вами согласиться. Просто вы сегодня не в духе, потому и видится вам все в черном цвете. Это пройдет, поверьте, говорю вам как доктор. И хочу дать вам один совет… - пристально смотрел на Гуркина. - Вам, Григорий Иванович, надо изменить нынешний свой распорядок. Да, да, решительно перестроить. Вы художник и вам необходимо иметь хотя бы один свободный день в неделю, чтобы заниматься живописью. Ибо от этого во многом зависит состояние вашего духа…
- Ладно, ладно, оставьте вы это… - прервал его Гуркин. - О состоянии своего духа я сам позабочусь. А может, Владимир Маркович, вы заинтересованы в том, - глянул в упор, - чтобы художник Гуркин отдалился от основных дел в управе и не мешал вершить их другим?…
Донец выпрямился, как бы отшатнувшись, и слегка покраснел:
- Это вы зря, Григорий Иванович… Ничего, кроме добра, я вам не желаю. Это вы зря… - не на шутку обиделся.
- Ладно, ладно, - смягчился Гуркин. - Давайте впредь не возвращаться к этому.
Гуркину казалось иногда, что доктор слишком злоупотребляет своим положением и ходит за ним неотступно, как тень, избавиться от которой, как бы она тебе ни мешала, невозможно. Впрочем, в последнее время доктор Донец, кроме прямых своих обязанностей по здравоохранению, исполнял еще и обязанности секретаря управы и оказывал на Гуркина немалое влияние. Поговаривали, что доктор Донец обладает гипнозом и тем самым подчиняет себе Гуркина, диктуя свою волю. Причем делал он это столь умело и с таким тактом, что создавалась видимость, будто последнее слово принадлежит Гуркину. Иногда так и было. Но случалось, что Гуркин проявлял невиданное упорство - и тогда даже доктор Донец со своим гипнозом оказывался бессильным. Вот и сегодня Гуркин выказал характер. Поводом послужила бумага, которую принес на подпись подполковник Катаев. Гуркин взял в руки отпечатанный на машинке текст:
- Что это?
- Обращение к населению Горного Алтая, - ответил подполковник. Гуркин внимательно и долго читал. Донец подошел ближе и, заглядывая через его плечо, быстро пробежал по тексту: "Всем волостным и сельским комитетам! Всем гражданам Горного Алтая! Доводим до вашего сведения, что в пределы округа вновь вошла банда грабителей и насильников, которая действует с благословения Бийского совдепа. Военный отдел Каракорум-Алтайской управы призывает всех, кто может держать в руках оружие, встать на защиту дорогого Алтая. Имеющим оружие и лошадей надлежит безотлагательно явиться в Улалу. Не имеющим таковые немедленно будут предоставлены…"
- Где ж вы наберете столько лошадей? - спросил Гуркин, словно в этом и заключалось главное.
- Аргымай обещал дать. За лошадьми, Григорий Иванович, дело не станет.
- А почему обращение написано от имени военного отдела?
- Это можно поправить.
Гуркин, кажется, не расслышал последних слов, и довод этот как бы остался втуне, не возымев действия.
- Нет, - сказал он, помедлив, - это обращение я не подпишу.
- Но почему? - несколько растерянно спросил подполковник и повернулся к Донцу, как бы ища у него поддержки. Донец, однако, остался безучастным - то ли момент выжидал, не чувствуя себя готовым к активному вмешательству, то ли не хотел преждевременно вмешиваться, чтобы не испортить дела.
- Я не хочу напрасного кровопролития, - сказал Гуркин.
- Но как же иначе? Отношения с Бийским совдепом крайне обострены.
- А вы решили обострить их еще больше?
- Не мы, Григорий Иванович, а совдеповцы всячески усложняют эти отношения. Разве события в Мыюте не подтверждают этого?
Гуркин хмуро смотрел куда-то в сторону.
- Идти на поводу у военного отдела я не намерен.
Сказано это было резко, пожалуй, даже грубо. Подполковник вспыхнул и едва сдержался, чтобы не ответить такой же грубостью, однако вовремя спохватился.
- Простите, Григорий Иванович, но речь идет о защите интересов алтайского народа, и я не вижу другой возможности защитить эти интересы.
- Ну, коли не видите, стало быть, и не знаете, как их защитить. Тогда и поспешность ваша неуместна.
- Мне, как военспецу, тактика и стратегия борьбы давно ясна… Скажу одно: всякая нерешительность в нынешней обстановке чревата опасными последствиями.
- Тактика и стратегия у нас одна, - холодно возразил Гуркин. - Там, где можно избежать кровопролития, надо его избегать.
- Каким же образом намерены вы отстаивать автономию Горного Алтая? И как в таком случае прикажете понимать лозунг: "Алтай - для алтайцев!" Лично я вижу в этом идею борьбы.
- Идея борьбы, Всеволод Львович, не в том, чтобы к месту и не к месту размахивать дубинкой, - вмешался Донец.
- Но и не в том, чтобы сидеть сложа руки. Такая идея мне непонятна.
- Правильно. Правильно! - энергично повторил Донец. - Сидеть сложа руки обстановка не позволит. Однако ж и тактика, о которой изволили вы заговорить, должна быть разумной. Тут я полностью согласен с Григорием Ивановичем. А у вас что? Что это за формулировки? - взял со стола обращение, подержал на ладони, точно взвешивая. - Не слова, а булыжные камни.
- Простите, но я не писарь, а офицер. И слова подбирать - не по моей части. Возможно, и есть там какие-то неточности. Вполне возможно, - согласился. - Только сегодня не формулировки важны, а действия. Действия, господа! - вырвалось непроизвольно. - Честь имею.
Он шагнул к двери, но не вышел, круто повернулся и посмотрел на Гуркина:
- Мне казалось, что все это в наших общих интересах, в интересах народа…
Гуркин поморщился:
- А вам не кажется, что слишком много вы говорите об интересах народа? Смею вас заверить: мне интересы моего народа понятны и дороги не меньше, чем вам. Вот из этих интересов, уверяю вас, Всеволод Львович, - глянул на подполковника, - и, Владимир Маркович, - перевел взгляд на доктора, - и вытекает моя позиция: избегать напрасного кровопролития.
- Это невозможно! Война без кровопролития не бывает.
- О какой войне вы говорите?
- Говорю о войне, которая только начинается. И война эта будет не на жизнь, а на смерть, - сказал подполковник. - А как же иначе расценить мыютинские события? - уже в который раз говорил он об этом. - Совдеповцы не считаются с вашими национальными интересами. Так что же делать: ждать? Чего?
- Только что я разговаривал по прямому проводу с Барнаулом, просил губсовет принять срочные меры.
Подполковник усмехнулся:
- И что губсовет… обещал помочь? В какой форме?
- Завтра в Мыюту прибудет комиссия.
- И вы уверены, что эта комиссия не оправдает действий Бийского совдепа?
- Завтра я сам поеду в Мыюту.
- Вы? - удивился Донец - А вот этого делать, Григорий Иванович, ни в коем случае нельзя. Риск совершенно неоправданный. А если такая необходимость есть, ехать должен кто-то другой.
- Нет, поеду я сам.
И как потом ни пытались отговорить его, Гуркин остался непреклонным и решения своего не изменил.