Старик Киселис, когда мадам Малая подала ему баночку с томатным пюре, съел несколько ложечек, почмокал губами и признал, что помидоры на редкость удачные.
- В Одессе лето, - Клава Ивановна расстегнула верхние пуговички блузки, чтобы мог пройти свежий воздух. - Это надо своими руками потрогать: в Одессе лето.
- Я родился в Одессе, - сказал Киселис, - я родился на десять лет раньше, чем отец полковника Котляревского построил наш дом. Котляревский был неплохой человек.
- Они все были хорошие для себя, - сказала мадам Малая.
- Котляревский знал свое дело, - продолжал Киселис. - Его считали неплохим мануфактуристом. Он вел дело с Лондоном, с Гамбургом, с Лионом. Его уважали все, бедняки тоже. Когда человек не мог уплатить за квартиру, он не выбрасывал сразу на улицу, а давал отсрочку.
- Киселис, - перебила мадам Малая, - тебе сейчас не надо об этом думать. Думай лучше о чем-нибудь другом - веселом, приятном.
- У Котляревского был еще один дом - на Екатерининской. Там жил мой брат. Он брал мануфактуру со склада Котляревского, где теперь база горпромторга. А напротив, через дорогу, были склады мануфактуриста Бломберга. Бломберг тоже неплохо знал свое дело.
- Киселис, - покачала головой Клава Ивановна, - можно подумать, тебе скучно без них.
- Бломберг вел дело с Лондоном, с Гамбургом, с Лионом, с Лодзью. У Бломберга были склады на Троицкой и на старом базаре. Я поднимался каждое утро в полпятого, потому что магазин на Александровской, возле Старого базара, должен был открываться всегда в одно время: шесть часов. В четыре года у меня была корь, потом коклюш и скарлатина, тогда этим болели все дети, потом я учился в коммерческом училище Файга. Училище Файга было на Нежинской, где теперь клиника Главче по венерическим болезням. Моя мама наняла репетитора по французскому языку: считалось, что коммерсант должен быть интеллигентным человеком. Мадам Малая, можете поверить мне на слово, я говорил по-французски, как вы по-русски.
- Киселис, я прошу тебя: скушай одну абрикосу - здесь много глюкозы, это полезно для твоего сердца.
- Учителя музыки, скрипача Цунца, наняли, когда мне исполнилось семь лет. Моя мама никогда не рассчитывала, что из меня выйдет Яша Хейфец, Яши Хейфеца тогда еще не было: она просто хотела, чтобы ее сын в трудную минуту мог взять скрипку в руки для самого себя.
- Киселис, - мадам Малая наклонилась, чтобы шепнуть на ухо, - я уже долго сижу, может, тебе надо куда-нибудь выйти?
- Нет, - улыбнулся Киселис, - мне дали все, что нужно - тарелку, чашку, урыльник, - я могу оправляться, когда хочу.
- Хорошая больница, - вздохнула мадам Малая, - хорошие специалисты. Где раньше каждый человек мог иметь бесплатно такое лечение и такой уход? Ты спокойно лежишь себе и не ломаешь голову, откуда взять деньги на лекарство, на доктора, на питание. Лекарство дают тебе по часам, доктор сам приходит к тебе, питание тебе приносят и еще волнуются, чтобы ты все скушал. Ответь, где раньше ты имел это?
Раньше, сказал Киселис, он этого не имел: после кори, коклюша и скарлатины у него не было болезней, а человеку, если он здоров, не нужны доктора.
- Э, - сделала пальцем Клава Ивановна, - это уже некрасиво с твоей стороны: когда хорошо, человек должен честно признать, что хорошо. В общем, выздоравливай побыстрее и нечего здесь сидеть. А когда придешь домой, мы тебе сделаем подарок, новый форпост, и ты будешь учить там детей - пусть наши дети тоже знают французский язык. Твое имя повесят на доске почета, каждый будет идти мимо и читать про тебя.
- А что, - Киселис сладко зажмурил глаза, - гроб маленький, туда надо брать только необходимое, а то для самого места не хватит.
Перед уходом Клава Ивановна опять заглянула в ординаторскую.
- Доктор, - сказала она, - может быть, есть какое-нибудь дефицитное лекарство? Дайте мне название - мой сын живет в Москве, я напишу ему.
Доктор пожал плечами.
В этот день Граник закончил грунтовку стен в старом форпосте. Иона Овсеич вместе с Малой и Лапидисом осмотрели стены, все трое признали, что на таком грунте краска будет держаться двести лет.
Насчет Киселиса, когда Клава Ивановна передала весь разговор, Иона Овсеич сказал с горечью: как сильно держатся пережитки, человек уже одной ногой там, казалось бы, можно оглянуться, чтобы самому себе открыть, наконец, правду, так нет - он вспоминает прошлое, начиная с самого детства, вроде ничего лучше в жизни не было. Больше того, получается, как будто не только ему одному, а всем людям на земле вместе с ним было хорошо. Карл Маркс и Ленин постоянно напоминали нам про неизбежную узость классовой позиции мелкой буржуазии, и они были правы на тысячу процентов: человек всасывает в себя вместе с молоком матери и никогда уже не сможет полностью отделаться от них.
Лапидис, пока Дегтярь рассуждал вслух, стоял рядом и молчал. Потом, когда прошло уже всякое время для ответа, вдруг сказал, что история знает немало других примеров, так как из среды самих эксплуататоров выходили могильщики капитализма, а еще раньше - феодализма. Взять хотя бы Анри Сен-Симона.
- Инженер Лапидис, - улыбнулся товарищ Дегтярь, - на смену феодализму, который был эксплуататорским строем, пришел капитализм, тоже эксплуататорский строй, так что разница небольшая.
Небольшая, возразил Лапидис, если смотреть нашими глазами, а с точки зрения тогдашних людей - очень большая, иначе не приходилось бы делать революцию.
- Я думаю, - сощурился Дегтярь, - мы должны на все смотреть нашими глазами, а кто думает иначе, очевидно, смотрит другими глазами, не нашими.
- Овсеич, - мотнул головой Лапидис, - вам пальца в рот не клади: откусите по самый локоть.
Болтать легко, сказала мадам Малая, но пусть Лапидис найдет человека, который позволил бы себе доказывать вслух: Дегтярь - эгоист, Дегтярь ищет выгоду только для себя.
- Э, засмеялся Лапидис, нашли дурака: ищите сами!
Иона Овсеич усмехнулся:
- Я вижу, ты не из храброго десятка: не критикуйте меня, а я не буду критиковать вас. Знакомая философия.
- А мы, - Лапидис сложил руки, как будто богомольный, - по народной мудрости: каждый сверчок знай свой шесток.
По предложению Малой, старое помещение форпоста покрасили в желтый цвет: когда много желтого, даже в пасмурные дни кажется, что на улице солнце. Потолок Граник разрисовал по-своему: молодой месяц, по обе стороны от него - дирижабль и самолет, из самолета высовывается наружу летчик, в руке держит раскрытую книгу.
Клава Ивановна говорила, что такой красоты она еще не видела, и теперь стояла полностью за то, чтобы первую премию дать Гранику. Дегтярь был того же мнения и обещал выхлопотать средства на две первые премии: и для Ефима, и для Степана, который по процентам шел почти в два раза впереди всех.
В конце июля Аня Котляр предупредила, что они с Иосифом уезжают на август месяц в Николаев. Клава Ивановна ответила: Иосиф пусть едет себе, все равно от него здесь пользы как от козла молока, а Аня приедет к нему, когда закончат форпост.
- Когда же я приеду, - удивилась Аня, - если форпост кончат не раньше тридцатого, а у Иосифа как раз до тридцатого отпуск?
- Значит, - сказала мадам Малая, - он в этом году поедет, а ты не поедешь.
Аня объяснила, что она тоже обязательно должна ехать: там дети, а бабушка уже старая и одна не может справиться.
- Аня поклялась здоровьем детей, что так не думает, но у мужа отпуск, а отпуск один раз в год - как же не считаться с этим.
- Отпуск один раз в год, - подтвердила мадам Малая, - а форпост для наших собственных детей мы строим один раз в двадцать лет. Или ты готова сидеть на шее у советской власти?
Боже упаси, Аня схватилась за виски, пусть она не сойдет с этого места, если готова сидеть на шее у советской власти, но, с другой стороны…
- Опять двадцать пять! - рассердилась Клава Ивановна. - Ветер всегда дует с одной стороны, а так, чтобы сразу со всех сторон, не бывает. Если ты не хочешь, чтобы за тебя работали другие…
- Мадам Малая, - Аня прижала руки к сердцу, - но это же не производство, это же общественная нагрузка.
- Что? - мадам Малая буквально остолбенела. - Уходи! Уходи немедленно: я не слышала, что ты говорила, и пусть на этом будет конец.
Утром, до работы, Аня со своим Иосифом зашли к Дегтярю. Иосиф хотел объяснить, в чем дело, но Иона Овсеич сказал, не надо, он уже в курсе: Малая права на все сто процентов, другого решения не будет. А если их не устраивает, можно собрать актив, общественность, и пусть решают.
- Актив! - повторил Иосиф. - Что такое актив без Дегтяря: как ты объяснишь людям, так и будет.
Нет, сделал пальцем Иона Овсеич, не массы для Дегтяря, а Дегтярь для масс, и не будем путать!
- Овсеич, - цеплялся за свое Иосиф, - подожди…
Нет, перебил Дегтярь, никаких подожди: сейчас он даст команду, соберем актив, и пусть выносят свое решение.
Вечером, когда солнце спряталось за колокольней Успенской церкви, Иосиф Котляр с Дегтярем пили чай на балконе. Иосиф целиком принял сторону Дегтяря, Аня продолжала немного артачиться, но женщина, как лошадь: прежде чем послушаться кнута, сначала потопчется на одном месте.
Иона Овсеич налил чай в блюдце, осторожно подул, а то может расплескаться, и сделал глоток. Потом сделал еще глоток и обратил внимание гостя, как трудно принять правильное решение даже в пустяках. А отчего так получается? Так получается оттого, что каждый смотрит со своей колокольни и думает: моя колокольня самая высокая, отсюда все видно. А на самом деле вся его колокольня - с гулькин нос. Когда говорят, что человек не может прыгнуть выше своей головы, неправильно говорят. Настоящий человек как раз должен прыгнуть выше своей головы.