За целый день не выдалось ни одной свободной минуты, некогда было даже перекусить, однако, не заходя домой, Дегтярь первым делом просил показать, насколько продвинулась за сегодня стройка форпоста. В прачечной справился насчет котлов, соблюдали ли технику безопасности, когда демонтировали, поднял с земли два кирпича, ударил один о другой, отвалились куски глины, и сказал, по всей стране, от края до края, идет невиданное в мире гигантское строительство, и кирпич у нас на вес золота.
- Дегтярь, - Клава Ивановна прижала руку к сердцу, - клянусь жизнью, я тысячу раз говорила им то же самое.
Говорить недостаточно, сказал Иона Овсеич, надо хорошо объяснить и самому проконтролировать, а то может получиться самотек. В данном случае, ответила Клава Ивановна, самотека не будет, хотя Лапидис хорошие полчаса забрал сегодня на пустые балачки.
- Что значит забрал? - нахмурился Иона Овсеич. - А ты в это время мух ловила?
Клава Ивановна объяснила, что она в это время мух не ловила, наоборот, если бы она сразу не приняла меры, он бы еще два часа торчал возле этой красавицы с восьмым номером бюста.
- Восьмым номером? - переспросил Иона Овсеич. - Кого ты имеешь в виду?
- О! - хлопнула себя по бедрам Малая. - Вы все в одну сторону повертываете дышло.
Иона Овсеич остановился, повернулся лицом к Малой и посмотрел прямо в глаза:
- Ты меня с ним не равняй. Мы слышим, что он говорит, но что у него на уме, мы еще плохо знаем. Не равняй меня с ним.
- Ты был сегодня у Полины в больнице? - перескочила на другую тему Клава Ивановна.
- Малая, - рассердился Иона Овсеич, - не лови меня на горячем: ты сама знаешь, что я не мог быть сегодня в больнице.
- А завтра? - спросила Клава Ивановна.
Завтра, ответил Иона Овсеич, запарка будет еще сильнее: прямо с утра он идет в райком, на актив.
- Хорошенькое дело! - воскликнула Клава Ивановна. - А кто же принесет твоей Поле передачу?
Дегтярь заложил четыре пальца под тужурку и так стоял молча, словно каменный, пока Клава Ивановна не догадалась, что она сама может отнести передачу или послать кого-нибудь, Аню Котляр, например.
Котляр? Можно Котляр, согласился Иона Овсеич, но Полина лежит в туббольнице, люди боятся ходить туда.
- Не говори глупости! - возмутилась Малая. - Такую женщину, как Котлярша, всякая холера может только поцеловать в одно место.
Дегтярь скосил глаза, прищурился. Клава Ивановна громко вздохнула и опять повторила, что все мужчины, особенно когда жена больная, в одну сторону повертывают дышло. Потом она поинтересовалась, как он устраивается с обедом, и предложила готовить один раз на два-три дня, чтобы он сам мог потом разогреть себе на примусе.
Нет, сказал Дегтярь, готовить ему не надо: он устраивается на фабрике - берет бутылку молока, одну фран-зольку и сыт на целый день. А после работы покупает себе в продуктовом магазине сто грамм колбасы, пятьдесят грамм масла, так что на ужин и завтрак тоже обеспечен.
Мадам Малая покачала головой: если человек хочет нажить себе катар или язву, это, конечно, его личное дело.
Насчет язвы, сказал Иона Овсеич, можно не беспокоиться - язву ему сделали еще в двенадцатом году, в тюрьме на Люстдорфской дороге. Он просидел там всю осень и зиму, пока товарищи с воли не устроили ему побег.
- А! - возмутилась Клава Ивановна. - Ты настоящий людоед: иметь такую язву и целый день питаться всухомятку! Доктор Ланда не довел бы себя до этого. И Лапидис тоже.
- Слушай, Малая, - перебил Иона Овсеич, - давай ближе к делу: надо повесить в подъезде доску соцсоревнования по строительству форпоста. Пусть Граник зайдет утром ко мне на фабрику, я ему выпишу лист хорошей фанеры. Краску пусть даст свою и немножко добавим из лимита, отпущенного на форпост.
Нет, сказала Клава Ивановна, Граника она посылать не будет, иначе он и до фабрики не дойдет, и здесь его целый день не увидишь. Она пошлет Зюнчика и Кольку. Иона Овсеич поморщился: Зюнчика и Кольку - это будет несолидно. Как раз наоборот, возразила Малая: мальчики наденут чистые костюмчики и пионерские галстуки, люди еще получат удовольствие. Ладно, согласился Дегтярь, быть по сему, но завтра, никаких отговорок, доска должна висеть, чтоб была полная наглядность, кто как работает. В этом величайшая сила соцсоревнования.
- Да, - схватилась мадам Малая, - а как же считать, кто выполнил на сто процентов, а кто меньше или больше?
Дегтярь пожал плечами: а что здесь понимать? Надо каждому дать норму: сделал - значит, сто процентов, сделал больше или, наоборот, меньше - значит, сто плюс-минус икс-игрек процентов. Других случаев в природе нет и не бывает.
Мадам Малая признала: он прав, она не подумала. Дегтярь сказал, это не катастрофа, ошибиться может всякий, главное - не цепляться за свои ошибки, а исправлять на ходу.
- Легко говорить! - хлопнула себя по коленям Малая. - Хорошо, если рядом есть такой Дегтярь.
Иона Овсеич нахмурился: такого не бывает, чтобы рядом никого не было.
- Ицим-трактор-паровоз! - воскликнула Малая. - А если рядом только Ефим Граник?
- Рядом только Ефим Граник? - сощурился Дегтярь. - Тогда его поправляет Малая, он поправляет свою Соню, а она - своего Оську. Кроме того, люди поправляют друг друга, всегда кто-нибудь есть рядом - мы не в пустыне.
На следующий вечер в подъезде висела большая красная доска. Фамилии были написаны лазурью, а инициалы - бронзой, чтобы сильнее выделить. Итоги записывались мелом.
В этот день все выполнили норму на сто процентов, одному Гранику записали сто десять, поскольку оформление доски требовало особой квалификации. Ефим несколько раз прошел вдоль подъезда, всякий раз у доски останавливался кто-нибудь новый, окликал его и громко поздравлял. Ефим выслушивал, однако отказывался принимать поздравления и повторял, что не сделал ничего особенного, наоборот, любой мог бы сделать лучше.
Один лишь Лапидис удивился, что Гранику поставили сто десять процентов, и сказал об этом Малой.
- А сколько бы ты поставил? - спросила она.
- Сто девяносто два и восемь десятых.
- Почему именно сто девяносто два и восемь десятых? - удивилась мадам Малая.
- А почему именно сто десять? - спросил в ответ Лапидис.
- Знаешь что, - скривилась Клава Ивановна, - ты чересчур хитрый, чересчур много понимаешь - я с тобой не могу объясняться.
В тот же вечер, когда Дегтярь вернулся с актива, было уже около одиннадцати, Клава Ивановна зашла, чтобы передать свой разговор с Лапидисом. Иона Овсеич внимательно слушал и не перебивал, потом вдруг сказал:
- Хватит, я уже все понял. Разговоры, которые ведет Лапидис, нездоровые разговоры. Тем не менее, загляни к нему завтра, лучше с утра, до работы, пусть изложит свою точку зрения, как построить учет, а вечером обсудим.
Клава Ивановна предложила не откладывать на утро, а зайти прямо сейчас, но Дегтярь был категорически против: человек, если он у себя дома, не обязан в двенадцать часов ночи начинать производственное совещание. Дом есть дом, и надо понимать.
- Дегтярь, - сказала Клава Ивановна, - себе ты делаешь день круглые сутки, а Лапидис пусть вылеживает боки, когда ему хочется. Здесь я расхожусь с тобой в корне и не уговаривай меня.
Иона Овсеич ответил, что не собирается уговаривать, она может оставаться при своем мнении, но витать в небесах не надо - надо твердо, обеими ногами, стоять на земле.
- Еще смотря как стоять, - тряхнула головой мадам Малая, - на коленях тоже можно стоять.
На это Иона Овсеич ответил словами польской поговорки: цо занадто - то не здраво.
- Нет, - продолжала свою полемику Малая, - бывает слишком плохо, - а слишком хорошо не бывает.
- Клара Цеткин, - Иона Овсеич зажмурил глаза, - тоже была большой человек, но она говорила меньше тебя.
Мадам Малая нашла новое возражение, но Дегтярь не дал выговориться: между прочим, сказал он, ожидают, что завтра Папанин со своей четверкой будет на Северном полюсе.
- Не! - всплеснула руками мадам Малая. - Откуда ты можешь знать?
Иона Овсеич повторил:
- Ожидают, что завтра Папанин и вся четверка будут на Северном полюсе, и не задавай вопросов.
В поддень по радио передали, что Папанин, Ширшов, Кренкель и Федоров высадились на полюсе, но уже с самого утра двор жил в ожидании сообщения, и все репродукторы были включены. Когда новость подтвердилась, многие бросились к мадам Малой и просили открыть секрет, откуда она заранее могла получить данные, которые были известны только правительству. Мадам Малая чуточку хмурилась, как будто вопрос неуместный, и каждому отвечала детской прибауткой: много будешь знать - скоро состаришься.
Работу окончили около восьми вечера, на доске поставили одну большую цифру сто, потому что в такой день никто не хотел выделяться среди других.
До смены у мадам Малой был разговор с Лапидисом. Собственно, это был даже не разговор, а так - слово туда, слово сюда - поскольку Лапидис заявил, что для учета ему нужен масштаб, отправная точка, а брать с потолка - не по его части. Клава Ивановна спросила: как же вести соцсоревнование, если неизвестно, кто впереди, а кто сзади? Лапидис засмеялся, как дурачок, и сказал: если неизвестно, кто впереди, а кто сзади, не ведут соцсоревнования.
Клава Ивановна не на шутку рассердилась: хорошо смеяться, пока здесь!
Дегтярь, когда узнал про этот дурацкий смех и дурацкие прибаутки Лапидиса, на минуту-другую полностью ушел в себя и только барабанил пальцем по столу. Клава Ивановна дважды просила прекратить стук, потому что действует ей на нервы, но Дегтярь не обращал внимания, как будто не к нему, потом вдруг перестал стучать и сказал: