Для меня первой неожиданностью стало то, что в американском университете было заявлено:
- Мы счастливы, что курс лекций о смехе и слезах у нас прочитает Марк Волынский.
Заместитель ректора улыбнулся так, как умеют улыбаться, преподнося какой-нибудь сомнительный сюрприз, только американцы. Контракт еще не был подписан - и я подумал, что он оговорился. Ну, перепутал папино имя с моим. Что такого? Случается…
- Лекции будет читать не Марк, а Георгий Волынский! - внятно поправил я.
Кира под столом наступила мне на ногу. Но не томно, от чего я замирал, а остро и зло, отчего впору было и вскрикнуть.
- Но в своем последнем письме, которое мы получили на днях, Георгий Волынский сообщил нам, что он и сын - это одно и то же. Только сын талантливее его и читает лекции гораздо успешнее.
- Не верьте ему! - вскричал я.
- Но мы приглашаем лишь тех, кому можно верить.
- В данном случае, - продолжал горячиться я, - заговорили отцовские чувства. У вас ведь есть дети?
- О да… Безусловно!
- И вы тоже, я уверен, захотели бы уступить дорогу своему сыну. Или дочери…
- Ни в коем случае! Каждый сам отвечает за свою дорогу. Никто никому ничего уступать не должен.
- Но вы же читали книги моего отца! - Впервые я вслух так назвал папу. - О Марке Твене, О'Генри, Чехове…
Через несколько секунд я уразумел, что и самих этих знаменитостей проректор читал, вероятно, в далеком детстве и не слишком внимательно.
- К тому же, - произнес он, подчеркивая, что завершает беседу, - Георгию уже шестьдесят пять (пенсионный возраст!), а Марку всего тридцать.
Он говорил о нас так, как будто в кабинете мы отсутствовали. Но Кира присутствовала для него бесспорно: он игриво и по-американски улыбчиво поглядывал на нее, ловя на лету ответные улыбчивость и игривость.
- Но ведь можно быть идиотом в тридцать лет и мудрецом в семьдесят пять! - наступательно возразил я.
И тут папа подал голос:
- Почему в тридцать надо быть… идиотом?
- Я не сказал, что надо, а сказал "можно", - так же убежденно, как проректору, возразил я и папе. - Возраст, подобно национальности, тут не имеет значения.
Кира снова, без малейшей игривости, наступила мне на ногу. "Да, татаро-монгольское иго было нелегким!" - подумал я. И, не поддаваясь игу, наступил в ответ на ногу ей. Да так, что она укусила собственную губу… Нет, между нею и папой я выбирал его. Я не собирался становиться предателем…
- Вы ведь не в грузчики приглашали моего отца! А как исследователя литературы… В этом случае нужна не физическая сила, а сила ума! Как я понимаю… - Мы с проректором все понимали различно. - Силой же ума мой отец превзойдет нас всех!
"И меня тоже?" - удивленно спросил взгляд американца.
Кира уже не наступала мне на ногу. Она бесилась безнадежно и молча.
- Я думаю, что предложение университета для тебя, Марк, очень почетно, - негромко, но с несвойственной ему безапелляционностью произнес папа. - Я действительно пенсионер. Недавно перенес операцию…
Это он сообщил по-английски. И как я понял, нарочно, чтобы оснастить проректора аргументами.
- Гёте тоже творил в пенсионном возрасте. И Толстой…
- Ну зачем такие сравнения?
"Неужели папа, полный неостановимой работоспособности и не представлявший себе жизнь без студентов, в общении с которыми молодел, - неужели он устроил все это лишь для меня? - второпях, но напряженно размышлял я. - И ради меня решил пожертвовать всем, что считал смыслом своего существования? Нет, такой жертвы я не приму. Ни за что!.."
Когда на беседу к проректору нас приглашали с папой вдвоем, я воспрял духом, усмотрев в этом знак гостеприимства и уважения. А оказалось, что это было задумано и подготовлено папой заранее! Кира пошла с нами без приглашения, будучи уверена, что ни один мужчина, если он мужчина, не будет огорчен её появлением. Она не ошиблась. Но в остальном новый путь резко обозначил для меня свою непредсказуемость.
Папа по собственной просьбе задержался в кабинете. И попросил, чтобы мы его не ждали:
- Мне нужно кое-что обговорить, объяснить…
Мы с Кирой вышли на оголтело устремленную, бурнокипящую улицу и свернули в садик. Погрузились в успокоительный зеленый оазис, чтобы выяснить отношения… Но покоя не обрели.
- Я не собираюсь строить свое счастье на костях отца!
Кира по-чингизхански сузила очи:
- Чьи кости тебе дороже - папины или мои, в конце концов? Или кости нашей с тобой семьи? А семья - это муж и жена! - Она предпочла бы сказать "жена и муж", но решила сделать дипломатическую уступку. - Чьи кости тебе дороже?
- Дороже всего для меня справедливость! И уж на ее костях я никогда не буду воздвигать свое благоденствие. Пойми и запомни.
Запомнить она, быть может, могла, но понять - никоим образом.
Переговоры происходили в обстановке не дружественной и в атмосфере полного взаимонепонимания. Так продолжалось часа два… То были и не переговоры - то была дуэль.
Потом мы, взирая в разные стороны, направились к зданию преподавательского общежития.
…Посреди стола лежал белый бумажный прямоугольник. А на нем папиной рукой было написано: "Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету!" И чуть пониже: "За Александра Грибоедова - Георгий Волынский".
А еще ниже был постскриптум: "Спасибо, сын! Поверь: "оскорбленного чувства" у меня нет. Я уже завершаю жизнь… А ты здесь должен приобрести международный авторитет - и вернуться домой победителем. Карета мне не нужна - до аэродрома доберусь до такси. Авиабилет у меня в кармане!"
Я заледенело перечитывал и перечитывал… Как вдруг Кирин голос разморозил меня:
- Значит, место свободно?
- Что-о? Я никогда не займу место отца. И никто в моей душе не займет его место. Он был мне и матерью! Я всем обязан Господу и ему!
- А как же я?
- Я ведь сказал: никто не займет его место! Особенно тот… кому, быть может, вообще не найдется места в моей жизни. Быть может…
- Но ты так любил меня? - испуганно и еле слышно произнесла она.
- Один поступок - всего один! - порой делает зрячим того, кого ослепили… и даже любовью.
- Не беспокойся! Мы найдем твоего папу, - уже громогласно заторопилась она. - Мы отыщем! Найдем!
- Возможно, ты и замуж-то вышла не за меня, а за эту поездку? И выбрала вовсе не меня, а Соединенные Штаты?..
Но остаться одной в Соединенных Штатах она боялась.
- Мы отыщем его… Мы догоним!..
- Сам догоню! И верну…
- Но пойми: я из любви к тебе… Только поэтому! Я хочу, чтобы ты…
- Кто предаст одного, предаст и другого. - Я не верил ей: это не означало, что уже готов был расстаться. Но упрямо повторял: - Без тебя догоню… И верну!
"А если самолет папин, - панически спросил я себя самого, - вот-вот взлетит?"
Мы с папой продолжали быть на земле вдвоем. Почему на ней, на земле… так мало тех, чье место в душе не может занять никто? Почему?! И как страшно остаться без них, без тех… без немногих…
1993 г.
АККОМПАНЕМЕНТ
(Из зарубежного цикла)
- Тель-Авив! Кажется, мы с ним давно знакомы… - пылко произнес он дежурную фразу. Подобное, видимо, он изрекал во всех городах, где ему доводилось гастролировать: "Магнитогорск! Кажется, мы с ним давно знакомы…", "Париж! Кажется, мы с ним…", "Копенгаген! Кажется…". Можно было лишь позавидовать такому кругу знакомств.
По календарю уже наступила осень - и день выдался неприглядный, бессолнечный. Разгулялись, словно подвыпившие, ветер и дождь. Редкий был день… И почему прославленный гость состоял в знакомстве именно с таким Тель-Авивом, понять было сложно. Город имел право обидеться.
Вечером того дня Эдуарду Буянову, скрипачу, которого величали лауреатом международных конкурсов, предстоял концерт. А утро он подарил экскурсии… Подарил, потому что каждой репликой своей похлопывал город по плечу. И почему-то называл его "молодцом". "Вот молодец: сберегает свой стиль. А без своего стиля искусство - не искусство и город - не город!", "Вот молодец, обликом своим соединяет Запад с Востоком! Киплинг утверждал, что они несоединимы… Он ошибался!"
Местный концертный деятель (встречать, сопровождать, провожать!) вряд ли знал, кто такой Киплинг, но поспешно и гостеприимно согласился с лауреатом, что, безусловно, тоже входило в его обязанности. Он то и дело аплодировал, будто гость находился на сцене. Другой сопровождающий, популярный местный скрипач, обходился без комментариев.
Жена - аккомпаниатор Буянова - в гостиничном номере превозмогала грипп "на ногах", чтоб не сорвать мужу контракт. А он страдальчески восклицал:
- Как жаль, что этого не видит моя жена!
Концертный деятель тоже принимался скорбеть.
Побродив по рынку с экскурсионно заложенными за спину руками, Буянов внезапно воздел руки ввысь:
- Какое, невзирая на непогоду, пиршество красок!.. Пусть ни одна из них не поблекнет…
"Деятель" пообещал, что с красками все будет в порядке. Потом спустились в подземный переход, который встретил знаменитость трагичным исповеданием скрипки. Земным и неземным, людским и сверхчеловеческим… Можно было предположить, что все это задумано, заранее подготовлено к появлению знаменитости, если бы не предельная искренность струн.
Концертный деятель, который с таким же основанием мог бы заниматься изготовлением туалетных или канцелярских принадлежностей, насмешливо процедил:
- Подземный солист!..
По его мнению, он таким образом возвысил лауреата. "Деятель" не подозревал, что нельзя возвысить за счет унижения.