Тут уж не скользили никакие опасные подозрения. Поскольку подозрений быть не могло! А возникла, наоборот, мысль виноватая: "Почему мы не верим, что у человека действительно может существовать совесть? И бескорыстная доброта? Почему все благородное протыкаем знаком вопроса? И знаком сомнения? Сомневаемся, когда не способны ни на что подобное сами! Вот и я…"
- Он замечательный… - тихо сказала Мирра. - Поверь мне.
Ей-то уж я не могла не поверить.
Ранним, почти предрассветным утром с улицы позвонили. Неведомый мужской голос попросил в домофон открыть ему дверь. И я со сна послушно надавила на кнопку. А через полминуты на пороге возник неказистый бизнесмен, сдавший Диме квартиру. Морщины его были еще морщинистее, а макушка стала еще плешивее.
- Они удрали, - сообщил он, безнадежно пытаясь сдерживать свое потрясение. - Удрали вместе, вдвоем… И оставили записку: "Не ищите - не найдете!"
А в следующий миг я, хоть и была ошеломлена, сообразила, что для него утерянными были прежде всего купюры.
- Вы гарантировали! И должны мне вернуть все, что он задолжал. Для вас, я осознаю, это немалая сумма. Но что поделаешь? И вас обокрали. Не надо становиться "гарантом"! Он расплатился лишь за шесть месяцев… Это она допустила. А сама прихватила с собой все драгоценности. Даже фамильные! Их обоих найдут… Но когда это будет? Вы должны со мной рассчитаться. Обязаны по закону!
Дверь, которую он, войдя, нервно захлопнул, неуверенно дернулась и приоткрылась: у Мирры был комплект ключей от моей квартиры, и она обычно по утрам навещала меня, чтобы проводить на работу. Поскольку чужих детей нянчила лишь с полудня…
- Вы тоже гарантировали! - обратился к ней покинутый муж.
- Дима удрал… с "надзирательницей", - пояснила я.
- Куда?
- Куда удирают, не оставляя адреса…
Она поперхнулась. Но все же проговорила:
- А как же его родители?
- Видимо, обойдется без них.
- Но я без него…
- Как… и ты тоже?
Что можно гарантировать в нашей жизни, на этом свете? За что поручиться? За что?!
1993 г.
ВАМ ПИСЬМО!
Это случилось давно, когда Катя еще только-только постигла великую и простую тайну букв и потому читала все, что попадалось ей на глаза: заголовки в газетах, вывески на улицах, адреса на почтовых конвертах. И всю корреспонденцию из старого, облезлого ящика с тремя круглыми дырочками теперь вынимала она. Как только Катя замечала, что в ящике что-то белеет, она торопливо, чтобы не опередил кто-нибудь из соседей, бежала за маленьким ключиком, висевшим на кухне; с трудом, поднявшись на цыпочки, дотягивалась до ящика - и потом сама, прочитав по складам, кому письма, а кому газеты, важно разносила их по комнатам большой коммунальной квартиры.
Однажды Катя вытащила письмо, которое почтальон по рассеянности опустил в их ящик: оно было адресовано в соседнюю квартиру. Катя отнесла письмо… Соседка долго прижимала его к груди, даже почему-то заплакала. А потом, словно вспомнив о чем-то важном, отыскала в буфете сморщенное яблоко, вытерла его полотенцем и протянула Кате. С того далекого дня Катя поняла: письма приносят людям радость.
Раньше Катя мечтала о разном. Она хотела быть доктором и без конца оперировала всех своих кукол и мохнатого плюшевого мишку. Позже, чтобы не отстать от мальчишек, без устали прокладывала через комнату "трассу дальнего перелета".
А в тот день твердо решила стать почтальоном… Правда, мечта эта преследовала Катю недолго, она увлеклась театром, несколько лет подряд бредила геологией и наконец окончательно вернулась к медицине.
Но после десятилетки Катя в медицинский институт не попала.
И вот однажды, проходя мимо почтамта, она увидела объявление, которое было почему-то обведено черной траурной рамкой.
"Срочно требуются почтальоны".
- Почтальонша? Ну да, понимаю: вынужденная посадочка! - противно хихикал на кухне сосед, с аккуратностью фармацевта наливая кофе сквозь ситечко в тонкую, голубовато просвечивавшую миниатюрную чашечку. - Лучше было бы, конечно, секретаршей устроиться. Или, к примеру, театральные билеты продавать. А тут все-таки беготни много.
Сосед был старый холостяк. По воскресеньям он делал себе маникюр, ходил по улице в глухих черных ботах и очень много говорил о своем здоровье. Катя давно уже считала, что если бы ей нужно было объяснить понятие "старый холостяк", то она бы написала так: "Это человек, думающий только о себе". И когда однажды в школе учительница предложила написать домашнее сочинение на тему "Кого ты любишь и кого не любишь", Катя на последний вопрос ответила совершенно неожиданно: "Не люблю старых холостяков!"
В тот день, когда Катя, как выразился начальник отдела доставки, "заступила на должность", вечерние газеты пришли поздно. Начальник отдела был вялый, рыхлый мужчина неопределенного возраста. Он лениво поднял голову от журнала и сказал:
- Ничего-о, завтра утром доставим. Газеты не хлеб…
Катя взглянула на тяжелые кипы газет и вдруг вспомнила, как все в их квартире вечером по нескольку раз выбегают в парадное и заглядывают в почтовый ящик.
- А если все-таки… если все-таки сегодня разнести? Ведь люди ждут, - робко сказала она.
Начальник усмехнулся:
- А мы что же, не люди?
Три почтальона, семейные женщины, которые торопились домой, сделали вид, что не слышали Катю. Другие заколебались.
- А что ж, несколько раз сходим, нагрузимся потяжелее и все улицы обслужим, - уже уверенней предложила Катя.
* * *
Вскоре Катя узнала, что почта приносит людям не только радость.
В одну из квартир часто приходили заказные письма. Адрес на конвертах всегда был написан одним и тем же четким, каллиграфическим почерком. Почерк был почему-то неприятен Кате: ей казалось, что эти ровные буквы словно бы неживые. В получении писем всегда расписывалась пожилая женщина. Каждое новое письмо она разглядывала с таким видом, будто раздумывала: взять ли его или, может быть, вернуть обратно?
Однажды женщина заплакала. Катя коснулась ее плеча.
- Что вы? Что вы, Екатерина Дмитриевна? - И желая хоть чем-нибудь утешить ее, весело добавила: - А меня тоже Катей зовут…
Женщина рукавом вытерла глаза и удивленно взглянула на Катю.
- Откуда вы знаете мое имя?
- Так это же очень просто. Оно на конверте написано.
Женщина с трудом улыбнулась:
- Да, верно.
Ей нужно было поделиться с кем-нибудь, а никого, кроме Кати, рядом не было. И она медленно проговорила:
- От сына получаю. В семидесяти километрах от города работает, а вот уж три года никак не может заехать… Времени, что ли, не хватает? А письма? Словно для отчетности сочиняет: "Как дела? Будь здорова и счастлива!" Счастлива… И заказные все присылает, чтобы квитанции, что ли, на всякий случай сохранились: дескать, забочусь о матери! А зачем? Предъявлять-то их все равно не придется. Один он у меня…
Посмотрев на обратный адрес, женщина добавила:
- Вы и его имя, стало быть, тоже знаете? Да, да… Витя… Виктор Павлович…
И вдруг, будто испугавшись, поспешно заговорила:
- Нет, нет, вы не думайте! Он вообще-то неплохой. Он - хороший, добрый. Только вот времени, должно быть, не хватает.
И она неловко прикрыла название учреждения, где работает ее сын (в обратном адресе было указано: "СМУ-37"). Да, мать оставалась матерью.
А Катя подумала, что Виктор Павлович нарочно дает матери служебный адрес: пусть на работе знают, что он переписывается, что он - внимательный и заботливый.
В тот же вечер Катя послала Виктору Павловичу письмо: "Вы меня не знаете. Я просто почтальон. И ношу письма Вашей матери. Она очень ждет вас (не писем, а вас самого!), но вы все не едете и не едете. Ну что вам стоит: навестите ее! Пожалуйста! Я очень прошу вас: приезжайте!"
Виктор Павлович прислал на почту заказное письмо, написанное нервным и потому не таким уже каллиграфическим почерком. Он возмущенно писал о том, что почтальон по имени Катя ("фамилию свою она назвать не отважилась!") нарушила его гражданские права, нарушила тайну переписки - и "заслуживает административного взыскания!".
Катю вызвал к себе начальник почтамта, или "главный", как называли его почтальоны. "Главный" был полковником в отставке. Он привык командовать танкистами, но впервые, кажется, попал в такую "боевую часть", почти весь личный состав которой состоял из женщин.
- Видел я в своей жизни боевые соединения, - говорил начальник, - но такого боевого еще не встречал!
"Главного" любили и уважали. Первое, что он сделал, придя на почтамт, - это переселился из маленькой комнатушки, которую все привыкли почтительно именовать "кабинетом", прямо в огромный зал, где девушки за стеклянными окошками принимали телеграммы, упаковывали бандероли, выдавали денежные переводы.
"Главный" то и дело приходил им на помощь: подсчитывал суммы на счетах и даже перебирал пухлые пачки писем, приходящих до востребования.
- Люди не должны ждать, - говорил начальник. - Не для того им свободное время дано, чтобы в очередях простаивать!
С Катей "главный" разговаривал там же, в большом зале, чуть притихшем в полуденную пору, когда весь город был на работе. Он не стал спрашивать, нравится ли Кате ее новая работа, а прямо и уверенно сказал:
- Работа у вас - ничего… Благородная, по-моему, работа! Я вот как утром услышу шуршание в почтовом ящике (газеты принесли!) - так знаю: день начался. А заканчиваю день - вечерней газетой. Вы ведь приносите все самые последние новости, все самые важные сообщения… А письма? Да-а, вас-то всегда ждут люди, вам-то уж всегда рады!
- И мне тоже… нравится, - тихо согласилась Катя.