Сейчас там лечат сифилитов, с лекциями и под музыку в разных галереях, живых от Лермонтова, - и жив грот, где Печорин встречался с Верой, он назван Лермонтовским, и туда ходят писать на стенах похабные слова и собственные имена похабников. Памятник на месте убийства Лермонтова так же изрешечен изречениями о Мане и Зине; там же висят засаленные черкески со страшными гозырями, и любители могут, нарядившись в них, фотографироваться около памятника! Меня обманула даже природа. Я ждал Кавказа, гор, первобытность, - я увидел холмы, заросшие лесом, куда забираются ослы и автомобили, - причем эти семь-восемь холмов сиротливо торчат среди просторов облупленной степи, и торчат случайностью. Я верю Лермонтову, что сто лет тому назад у Мэри на Подкумке, в июне месяце, закружилась голова от потоков вод этой горной реки: сейчас эту реку в июне - в любом месте перейдет курица. - Мне стыдно перепонтировать героев лермонтовского времени! Сюда ездят отдыхать и быть довольными. Витии печатают лозунги:
"Больные! Сохраняйте бодрое, спокойное настроение духа - это способствует правильному лечению!"
"Питание, выписанное врачом, должно строго соблюдаться!"
"Половое воздержание - всегда безвредно!"
"Распутство и пьянство на курортах завела буржуазия - надо изживать эти пороки, так как они мешают ремонту здоровья!"
Курорты превращены в фабрики здоровья, люди одеты в больничные халаты санаториев, из-под халатов торчат тесемки, и из больничных туфлей торчат пятки, - и в общественных столовых меню разбиты по диетическим рубрикам: "при поносах", "при запорах" и пр. Не может не быть у человека уважения к земле, к ее недрам, к ее законам; в этих местах на земле бьют целебные ручьи, рожденные вулканами, целебная вода: в первый же день я пошел к источникам, как здесь называются ручьи; источники вделаны в камень; со мною шла толпа, у всех в руках были кружки и стеклянные трубочки; источники, вделанные в камень, назывались бюветами; девушки типа больничных хожалок проворно наливали в кружки воду; пили воду через стеклянные трубки, чтобы вода лучше усвоялась желудками, оттопыривали в священнодействии губы: я слышал разговоры о пищеварении, прекратились ли газы у Ивана Иваныча; один мой приятель ходил к врачу, чтобы лечиться, - врач сказал - "Конечно, воды очень полезны, но думается, что самая полезная вода - вода обыкновенная". - Я был в диэтической, запорно-поносной столовой только один раз - меню мешало моему желанию есть. Дюкло называл эти столовые - не диэтическими, но идиотическими. - На минеральных группах лечат - сифилис в кондиломатозном и гуммозном периодах, полейриты интоксикационные, субацидные и акацидные катарры желудка, вагиниты и эррозии, - научные слова! Больничные храмы величественны, построенные из поддельного мрамора, украшенные символами эллинского здоровья. Я ходил осматривать эти храмы. Я был в белом халате, за доктора. Меня провожал мой знакомый врач. Я был в отделении, где грязью лечат ожиревших женщин, у многих из них были подкрашены губы, - и у всех у них было на лицах обалдение распаренного уважения к целебностям; хожалки приносили ведра горячей грязи, мазали грязью женщин, заворачивали их в простыни, покрывали одеялами, и женщины лежали в блажном страдании; в клиниках покойствовала торжественность; мой знакомый доктор, - фамилия его никак не Вернер, - выгонял из мужской мочи химические формулы свинца, - это было единственно интересным. Дюкло рассказывал сказку, как мужику плохо жилось, как цыган обещал облегчить его жизнь, велел сначала взять в избу кур, потом телят, - потом свинью, затем корову, - мужик стал окончательно задыхаться, - цыган велел вывести тогда - сначала корову, потом свинью, затем телят, - мужик задышал легко и даже согласен был остаться с курами, - и Дюкло уверен, что принципы местных лечений построены на этой побасенке. - Мне стыдно перепонтировать вас нашими козырьми, Михаил Юрьевич! - Люди приезжали на поездах убежденными фалангами, убежденно лечились, организованно пищеварили в течение месяца и - возвращались - с фабрик здоровья - на российские веси - опять-таки организованно, неорганизованно выполняя лишь заветы пиит местных витий, которые печатали:
"Распутство и пьянство на советских курортах надо выжигать каленым железом!"
Под заборами этих лозунгов я вспоминал грязелечебных гусынь. Впрочем, пииты ж писали:
"Театр - отдых и школа, а на курорте, кроме того, - лечебный фактор!"
"Скука мешает правильному лечению!"
"Курортная физкультура - лечебная процедура!"-
и по вечерам на курортах было все, - симфонические оркестры, драматические спектакли, оперетта, опера, эстрада, пластические и балетные номера, комики, рыжие, раешники, - и были мы, писатели, на предмет культурной революции, о которой много говорилось в 1928 году.
Михаил Юрьевич, - я перечитал ваше письмо к Лопухиной, вы назвали это письмо "Валериком". Валериком называется - не река, но речка смерти. На Группах нет теперь никаких боев, там показывают - лермонтовский грот, лермонтовскую галерею, лермонтовские ванны, лермонтовскую долину, лермонтовский водопад, - а на месте лермонтовской смерти - фотографируются в засаленных черкесках с громадными кинжалами.
…жалкий человек…
Чего он хочет. Небо ясно…
У меня не было более ненужных дней, чем эти мои дни на Группах. И я часто вспоминал вашу речку смерти, Михаил Юрьевич. Впоследствии я прочитал в донесении генерал-адъютанта Граббе о сражении при Валерике, бывшем 11 июля 1840 года, в Ольгин день, - генерал записал о вас:
"…офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы".
Все нужное, что связано у меня с этими моими днями, связано с вами, Михаил Юрьевич.
Печорин не пошел смотреть фокусника Апфельбаума, - но я пошел смотреть Жанну Дюкло.
Это было в июньских числах Печорина, в Кисловодске, в Нижнем парке, около Нарзанной галереи, где некогда ловили печоринских черкесов. Своим человеком я прошел за кулисы, чтобы поздороваться с м-м Жанной. Меня встретил ее муж, человек в больших круглых, роговых пенсне.
- Очень жаль, что вы будете смотреть Жанну на базаре, - сказал он.
М-м Жанна была в черном, в черном платье с белыми кружевами и высоким воротником, в черных чулках и в лаковых туфельках. Волосы ее были гладко зачесаны, в ушах блестели старинные серебряные подвески. В руках у нее был белый платок. Глаза ее были девичьи.
- Мы начинаем, - сказал муж, поправив прическу, волосы мужа были зачесаны назад, за уши, в традициях партикулярных людей начала девятнадцатого века.
Я вышел к зрителям. За большими буквами афиш фотография м-м Жанны не походила на подлинник, валяная белая кепка и милые красные платочки захлопали м-м Жанне, галки на чинарах зашумели крыльями и закаркали. Вспыхнули дополнительные огни софитов, ночь за деревьями стала черней. М-м Жанна вышла с белым платком у губ, этот медиум, она казалась девочкой и лунатиком одновременно, вид ее был прост и таинственен. С курзала донеслись медные трубы оркестра, на вокзале прогудел отходящий поезд. Вслед за м-м Жанной вышел ее муж, во фраке.
- Жанна, будьте внимательней! - крикнул муж тоном циркового наездника.
Муж спустился к рядам, чтобы принимать вопросы. Муж наклонился над критиком Леопольдом Авербахом, чтобы выслушать его вопрос. Авербах, посоветовавшись коллективно с драматургом Киршоном, шепотом спросил: - когда приедет их друг прозаик Либединский?
- Жанна, будьте внимательней! Отвечайте, мадемуазель! - крикнул жокейски муж.
М-м Жанна ответила не сразу, она опустила голову, напрягая мысль, и бессильно опусттила руки. У нее был звонкий голос, картавый на "р".
- Я п'ислушиваюсь… я слышу… вы сп'ашиваете о вашем д'уге Ю'ие… об известном писателе Ю'ие Либединском… я вижу… он п'иедет, мне кажется, в начале июля…
- Дальше, Жанна! Мадемуазель, дальше! - крикнул муж и отошел от Авербаха, наклоняясь над военкомом. - Дальше, мадемуазель, внимательней!
- Я п'ислушиваюсь… я вижу, вы а'тилле'ист, вы служите в Москве! - М-м Жанна подняла голову, улыбнулась, заговорила быстро, глаза ее были детски. - Вас зовут Исидо Мейчик, вам двадцать семь лет…
Военком был поражен: он спрашивал, в каком полку он служит, сколько ему лет. М-м Жанна отвечала быстрее, чем он задавал вопросы. Военком сдвинул фуражку на затылок, явно вспотев. Кепки притихли.
- Дальше, Жанна! Скорее! Внимательней! - кричал муж, склоняясь над ответственным работником.
Ответственный работник, в халате, в кепке и в тесемках, спрашивал: - изменяет ли ему в Москве жена? Как ее зовут? - М-м Жанна опустила глаза и руки, вид ее был беспомощен.
- Вашу жену зовут Надеждой, - сказала она беспомощно и тихо. - Нет, она не изменяет вам, нет… она верная жена… Но я вижу… я п'ислушиваюсь… - м-м Жанна сказала совсем тихо и очень печально. - Я вижу, как вы изменяете своей жене…