- Попробуй их уложить, они меня самого чуть не уложили, скворцы эти. - Из комнаты выглянул высокий и плотный мужчина в пижаме и шутливо прикрикнул на детей - Кыш, скворчата, спать!
- Знакомься, Роман, это Лемяшевич, - сказала Дарья Степановна, раздеваясь.
- А-а, твой верный рыцарь. - Он крепко пожал руку, коротко и четко наззал себя - Журавский. Раздевайтесь, будьте гостем. Мне жена рассказывала о вас.
Дарья Степановна занялась детьми.
- Вы чего же это не спите, полуночники вы этакие?
- А мы тебя дожидались, мамочка. Ты чего так долго не приходила?
- Ели?
- Я, мама, все съел: и яичницу, и молоко, и кашу… А Нина яичницу не ела.
- Врет, мамочка, он сам кашу не ел, его папа с ложки кормил.
- А ты чашку разбила, ага! - торжествующе объявил мальчик.
- Не я, - девочка заплакала, - она сама.
- Ну что ты такая плакса, - успокаивала её Дарья Степановна. - Я ведь знаю, что чашки сами скачут на пол.
Хозяин кивнул головой в сторону этих голосов за дверью.
- Слышите? - спросил он у Лемяшевича. - Садитесь. Тяжелое это занятие - быть мужем студентки. За целый вечер не могу газеты прочитать. Тысяча выдумок в час у каждого. Особенно у того - четырехлетнего мужчины.
Роман Карпович Журавский - ответственный работник ЦК партии, в прошлом секретарь райкома, два года назад окончил Академию общественных наук. Он в первые же минуты знакомства сообщил все это Лемяшевичу - и сделал это умело и просто, без тени похвальбы или самолюбования. Веселый и разговорчивый, он понравился Лемяшевичу: такому человеку можно рассказать обо всем и получить от него дельный совет. Они хорошо, дружески побеседовали, пока Дарья Степановна укладывала детей. Потом пили чай с коньяком и малиновым вареньем. За чаем Роман Карпович сам заговорил о диссертации Лемяшевича.
- Мне Даша говорила о ваших сомнениях. Скажу прямо: нравится мне эта ваша требовательность к себе. Кстати, не думайте, что вы первый и единственный… Я немало уже встречал людей, которые начинают сомневаться в пользе своих диссертаций. Пишет, пишет человек - и вдруг видит: не туда его толкнули, не то ему посоветовали, да и вообще - какой он к черту ученый! Компилятор, в лучшем случае - способный толкователь чужих мыслей… Чувствуете вы, что можете целиком посвятить себя науке, можете открыть что-нибудь новое?
Лемяшевич засмеялся.
- Посвятить, пожалуй что, могу. Посвящают себя и халтурщики. Но - открыть новое? Ломоносов в моем возрасте уже открыл закон сохранения вещества и энергии… А я ещё не познал самого себя… Что я есмь?
- Это ещё не довод. Может быть, ваши сомнения - взыскательность истинного ученого, - сказала Дарья Степановна.
- Какой я ученый! Написать триста страниц о своих наблюдениях над школой, подкрепить их цитатами из авторитетов… Нет, это не наука!..
- Не каждый день рождаются Ломоносовы. Но, конечно, и маленький ученый должен что-то открывать, сказать свое слово. Вот я тоже кандидат, защищал диссертацию по экономике сельского хозяйства. Внес я что-нибудь новое своей диссертацией в экономическую науку или нет - не мне об этом судить. Но трудился я над ней с увлечением, так как сельское хозяйство - моя стихия. Я в деревне родился, вырос и всю свою сознательную жизнь работал в сельском районе… Я выбрал тему, которая меня волновала…
Лемяшевич, увидев, что Дарья Степановна собирается налить ему ещё чаю, молча прикрыл чашку ладонью. Но Журавский вытащил его чашку из-под руки и подал жене. А сам налил ещё по рюмочке коньяку.
- Что ж… выпьем за науку!
Лемяшевич поднял рюмку, но рука у него дрожала - он разволновался. Журавский, рассказывая о своей работе, как будто выносил приговор его диссертации, а в нем все-таки, при всех сомнениях, жила ещё надежда.
- Короче говоря, вы не верите, что можно быть ученым без практики? - спросил Лемяшевич, все ещё держа рюмку.
Журавский опрокинул в рот коньяк и пососал кусочек лимона.
- Налей, Даша, чайку. Исключения могут быть. А вообще - не верю! Раньше чем писать, например, о картошке, надо посадить, прополоть и выкопать её собственными руками. Так я понимаю…
- А я думаю, - вмешалась Дарья Степановна, накладывая мужу варенье, - талантливому физику необязательно работать на заводе, чтоб стать ученым. Великие законы открывались в лабораториях.
- Верно. Но лаборатория - это та же практика. Априорные выводы проверяются наблюдениями, опытами.
- Так Михаил Кириллович тоже свои выводы проверял в школе. Школа - его лаборатория.
Журавский, почувствовав, что его рассуждения звучат упреком Лемяшевичу, который пошел в аспирантуру сразу же после института, умолк и сидел, прихлебывая чай.
- Говорят, лимон - враг чая, а мы его туда кладем… С лимоном это уже лимонный напитбк, а не чай. Смотрите, даже цвет меняется, - Журавский посмотрел чай на свет, взяв серебряный подстаканник не за ручку, а под донышко. Потом поставил стакан на стол и вздохнул. - Черт его знает! А может, вы и правы? Может быть, не всегда нужна прак-" тика, чтоб ученый мог творить… Вот я, кандидат наук… окончил академию… Меня поставили на практический участок… Уж, кажется, чего лучше! Но помогает ли мне эта практическая работа развивать науку? У меня нет времени почитать литературу… Заседания, командировки… Опять заседания… А писать… Пишу много… постановлений и резолюций… Пишу экономически обоснованно, правильно… Понимаю, что хорошее постановление - тоже дело нужное. Но я не уверен, что все эти постановления и резолюции обогащают экономическую науку…
Дарья Степановна рассмеялась:
- Утешайся тем, что когда-нибудь по твоим постановлениям напишут диссертации. Будут цитировать их.
Это рассмешило и Лемяшевича.
Журавский встал и неожиданно опустил свою мягкую руку на его плечо.
- Ничего, Михаил Кириллович, у нас ещё в запасе вечность, особенно у вас. Не горюйте. И не сдавайтесь без боя… Не стоит. Бой можно дать и самому себе. Отступить никогда не поздно. Тащите вашу диссертацию. Почитаем, подумаем. Я когда-то тоже пединститут кончал, правда заочно. И людей воспитывать пришлось, и детей… Свои вон есть…
…Диссертацию он держал долго - месяца два.
Лемяшевич больше не провожал Дарью Степановну, но изредка, в выходные дни, заходил к Журавским в гости. Ему приятно было посидеть несколько часов в красивых, уютных комнатах с мягкой мебелью, съесть вкусный домашний обед, выпить чаю, поговорить и даже поспорить с хозяином. Роман Карпович сказал, что отдал читать диссертацию авторитетам в этой области. Однажды сообщил:
- Ну, брат, взялся за твой труд.
И в самом деле, работа лежала у него на столе. Наконец он передал через жену, чтобы Лемяшевич непременно пришел в ближайший выходной.
И - странное дело-никогда в жизни Лемяшевич так не волновался. Заходил же раньше просто так, как к добрым знакомым и друзьям. А тут вдруг почувствовал себя мальчишкой, школьником перед суровым наставником. И полчаса ходил по улице мимо дома, в котором жили Журавские, и добрых пять минут стоял перед дверью, не отваживаясь нажать кнопку звонка. Конечно, он опоздал. Журавские обедали, и у них был гость - заведующий районо из Полесья, Зыль Павел Васильевич, из того района, где, как выяснилось, Журавский работал секретарем райкома комсомола до войны и райкома партии - после войны. За обедом гость рассказывал о делах в районе, о видах на урожай (шёл июнь), о многочисленных общих знакомых - председателях колхозов, сельсоветов, учителях, партийных работниках. Видно было, что Журавские до мелочей в курсе жизни района.
После обеда пошли в кабинет, закурили. Роман Карпович сел за письменный стол, развернул диссертацию и надел очки. Лемяшевич никогда не видел его в очках, и эта деталь придала моменту особую торжественность, у диссертанта снова сильно забилось сердце. Журавский не спеша полистал странички, потом собрал листы, выровнял, завязал тесемки на папке и, положив на нее обе руки, заговорил:
- Что вам сказать, Михаил Кириллович? Прочитал я внимательно, добросовестно. И не один я. Товарищ, которому я давал читать, авторитетный педагог, сказал коротко: "Что ж, степень присвоят. Написано гладко…" И я согласен с ним… Да, написано чисто, гладко. А больше сказать трудно. Вот какое дело!..
Лемяшевич вытер платком лоб и с облегчением вздохнул, вдруг почувствовав, как спокойно стало на душе.
Журавский снял очки, отчего снова принял свой обычный, простой вид, поднялся и пересел на диван - между Лемяшевичем и Зылем.
- Вот так, Михаил Кириллович. Человек вы безусловно способный, и из вас ученый выйти может. Но знаете что мне хочется вам посоветовать, пользуясь правом старшего? Поезжайте вы, поработайте годика два-три в школе. Вот, например, к Павлу Васильевичу. Ты как, Павел?
- С удовольствием возьму.
- Директором в Криницы?
- Директором?!
- А вы не пугайтесь, Лемяшевич. Это вам на пользу. Вы - коммунист. Человек образованный. Теории у вас даже больше, чем надо для директора… А деревня - курорт. Дарья Степановна родом оттуда. Мы вам дадим письмо, и вас встретят чудесные люди.
…Вот так Лемяшевич и оказался в этой школе, в этих двух пустых комнатах директорской квартиры.
Пришла наконец сторожиха, заглянула в дверь, поздоровалась.
- Так это вы наш новый директор? - спросила она, как показалось Лемяшевичу, удивленно и даже несколько разочарованно. - И это все ваши вещи? Один чемоданчик?
- Нет, ещё багаж где-то там идет. Постель, книги и все прочее. Хотя, собственно, ничего больше и нет. Я человек холостой, живу по-солдатски…
- У нас вы женитесь, - уверенно заявила женщина, развеселив этим Лемяшевича.