– Да, недавно из Москвы, – отвечал, все ещё не оправившийся от конфуза Чудинов, вслушиваясь в её грудной уральский говорок с мелодичными вопросительными интонациями.
– А-а, – протянула Скуратова, – оно-то и видно. К укатанной дорожке привыкли?
Сергунок стоял, задрав нос и поглядывая снизу на Чудинова.
– Дядя, а вы попросите тётю Наташу, она вас научит, как по-нашему ходить. Правда, тётя Наташа?
– Ну, хватит тебе! – строго сказала Наташа. – Встань в ряд обратно.
Чудинов легонько пожал плечами, нахмурился:
– По-моему, тёте Наташе самой надо ещё многому поучиться.
– Уж не у вас ли? – спросила она свысока.
– Что ж, кое-чему и я могу научить. Давайте познакомимся, коли так вышло. – Он поклонился: – Чудинов.
Наташа вскинула на него свои строгие серые глаза и вдруг зарделась вся так, что через мгновение у неё пылали не только щеки, но и виски, и лоб, и уши.
– Чудинов? Это что же, вы тот инженер, который, говорят, нас с Сергунком тогда… Мне в редакции говорили, только не совсем фамилию точно сказали, мне послышалось Чудинов. Это вы мне шарф тогда свой повязали? Это вы и есть?
– Опять начинается! – чуть не закричал Чудинов. – Никаких шарфов я не повязывал. Вообще я их не ношу уже лет десять… Это всё ерунда, путаница. И не думал я вас спасать. То есть я, правда, принимал участие, как все, но не посчастливилось, извините. Уж кому-нибудь другому спасибо скажите.
– Странно-о! – протянула Наташа, не сводя с него глаз. – И фамилия у вас громкая. Я только сейчас вспомнила. Ведь был такой до войны чемпион Чудинов?
Чудинов медленно опустил голову, потом посмотрел куда-то в сторону, вдаль.
– Да. Был такой чемпион. Верно. Был.
– Но ведь, по-моему, его не то убили, не то он ногу потерял… вы что ему, родственник или однофамилец?
– Знаете, как ответил один человек, когда гости спросили, что это за юноша изображён на портрете? Не знаете? Он сказал: "Это сын моего отца, но мне не брат".
– А кто же это был на портрете? Не понимаю, – призналась Наташа.
– Это был сам хозяин в молодости, – негромко пояснил Чудинов. – Ну, до свиданья, Наташа Скуратова. Не буду вам мешать заниматься.
– А откуда вы знаете, что я Скуратова? – не без лукавства поинтересовалась Наташа.
– Ну, кто же тут этого не знает? – беспечно отвечал Чудинов и, сделав поворот, покатил с холма вниз на лыжах, едва заметно оседая на левую ногу.
Некоторое время Наташа смотрела ему вслед, затем, как будто перешагнув через что-то, устремилась за Чудиновым и быстро нагнала его:
– Извините меня… Я не знала, что это вы сами…
Чудинов остановился, покосился на неё через плечо:
– А я тоже не знал, что именно в этих местах проживает такая лыжница. Я вас ещё в Москве видел.
– Ой, не вспоминайте лучше!
– Почему? – с внезапным порывом, совершенно его преобразившим, заговорил он вдруг, вплотную подойдя к ней. – Слушайте, Скуратова, наделила вас природа щедро, не поскупилась. А вы думаете так и прожить на всём готовеньком, от роду отпущенном? Техники у вас ни на грош. Если бы я только не бросил это дело, то я бы из вас такую лыжницу сделал!
– А я ведь тоже навсегда с лыжни сошла, так что не трудитесь.
– И не собираюсь. Я это дело сам решительно оставил.
– Ну, вот и хорошо, – сказала Наташа, сердито подтянув кончики бровей к вискам, – но крайней мере, нечего спорить. Чудинов молчал, невольно залюбовавшись ею. Очень ему нравилась эта упрямая, сердитая, большеглазая…
В Наташе была та цветущая чистота, которая столь свойственна девушкам, работающим в детских садах или яслях, чистота безукоризненная, какая-то невозможно отмытая, победительная. Но в ней не было глянцево-молочной тугощекости, чуточку снулой сытости, которая иногда появляется у таких девушек. Нет, она выглядела тренированной, её девическая свежесть была силой и энергией, и во всём сказывался характер твёрдый и своенравный.
Сердясь на самого себя, Чудинов вдруг решительно сказал:
– Слушайте, Скуратова… а вы хотели бы победить Алису Бабурину, чемпионку?
– Да, победишь её! – Наташа покачала головой. – И вообще, я же вам сказала.
Глядя ей прямо в глаза, со странной убеждённостью он медленно проговорил:
– Скуратова, если вы по-настоящему захотите, вы победите её в следующем же сезоне. Это я вам говорю, заслуженный мастер спорта Чудинов, в конце концов, если уж на то пошло. – Он окончательно рассердился на себя. – Словом, если серьёзно желаете заниматься, ладно! Буду вас тренировать, бог с вами…
– Я вас об этом, кажется, не прошу, – обиделась Наташа.
– А я это не для вас делаю, извольте знать.
– А для кого же? Для Алисы Бабуриной?
Чудинов даже отвернулся от неё:
– Сказал бы я вам, Скуратова! Э, да что там! Хочу я, Наташа, последний раз попробовать. Может, мне всё-таки удастся воспитать для нашей страны действительно классную лыжницу, чтобы на мировую лыжню её вывести, чтобы всем этим норвежкам, финкам, австрийкам она спину показала на лыжне. Вот ради чего я с вами тут разговор веду.
Наташа стояла, опустив голову. Очень тихо сказала она:
– Ничего из меня не выйдет.
– А я говорю вам – выйдет. Довольно тут вам вокруг да около дома крутиться, царевну-затворницу изображать с вашими гномиками.
– Это что ещё за гномики? Вы знаете, что для меня эти ребята?
– Да вы меня не поняли. Сказка такая есть. Помните? Про Белоснежку и гномиков? Ушла она к ним от злой мачехи в горы, а потом соблазнили её румяным яблочком, откусила чуточку, застряло у неё в горле и…
Наташа задумчиво продолжала:
– После этого заснула и её в хрустальный гроб положил.
– Правильно. Но до каких пор? Пока не явился прекрасный королевич, не разбудил, не вернул её снова к жизни!
Наташа усмехнулась:
– Не пойму что-то. Это вы кто же будете, – королевич или та злая фея с яблочком румяным, на которое Белоснежка соблазнилась?
– Королевич! – убеждённо и весело сказал Чудинов. – Я именно тот самый королевич, а яблочком-то ядовитым вас Бабурина угостила. И теперь, должно быть, справляется она у зеркала, все ли она так же, по-прежнему всех краше и сильнее на свете. А вы что же? Застряла обида в горле – решили задремать, придумали себе хрустальный гроб? Кончено! Я явился и все вдребезги! Впереди жизнь, снег столбом, лыжня, флаги на ветру, а вы – спать. И уж если хрусталь, то не гробик, а кубок! На это я согласен. Ну, Белоснежка, перед вами прекрасный королевич, смиренно ждущий ответа. Освобождаетесь вы от сонных чар или будете дальше дремать?
– Кто вас звал сюда? – едва слышно проговорила Наташа и отвернулась. – Опять вы мне душу разбередили! Уйдите лучше. Я вас прошу, уйдите.
– Есть уйти! – прокричал торжествующе Чудинов и уже начал скользить вниз, но затормозил круто, стал боком, глядя вверх на холм, где стояла Наташа. – А насчёт души – предупреждаю. Я её из вас сперва вытрясу, потом новую вдохну. До свиданья. Завтра в это время прошу сюда. Жду. Ясно? Начнём.
Глава XI
Начали
И они начали. Наташа не спала всю ночь перед первой тренировкой. Разговор с Чудиновым вконец лишил её покоя, к которому, как ей казалось, она уже начала привыкать. Но было что-то так уверенно к себе зовущее и в то же время бережно-уважительное, так много обещавшее в том, как говорил с ней и смотрел ей прямо в лицо этот высокий инженер, и во взгляде его требовательных, прячущих добрую усмешку и, видно, много повидавших глаз, что Наташе неодолимо захотелось попробовать. Может быть, всё-таки выйдет что-нибудь?.. К утру она твёрдо решила, что ничего из неё всё равно не получится. Она заснула наконец, вся измаявшись, но в твёрдой уверенности, что ни за что не пойдёт к Чудинову. Но в назначенный час она была на холме, где её уже ждал Чудинов. Он был в лыжном картузике и в своей любимой клетчатой толстой куртке с выпуклыми пуговицами в виде футбольного мяча.
– Ну что же, – сказал Чудинов, поглядев на часы, – минута в минуту. Люблю аккуратность. Тем более, времени у меня в обрез. Итак, значит, давайте попробуем…
Дня через два, возвращаясь с рудника, я увидел их в стороне от дороги, соскочил с машины и, увязая в снегу по колени, поднялся к ним. Оба выглядели усталыми и, как мне показалось, рассерженными. В одной руке у Чудинова был неизменный секундомер, в другой – рупор-мегафон. Он, видимо, только что поднялся на холм, от него чуть пар не валил.
– Ну-ка, – командовал Чудинов, – проделайте это ещё раз.
Наташа, поправив движением локтя прядь волос, прилипших к влажному лбу, помчалась по косогору.
– Резче, резче повороты, колено больше вперёд! – закричал Чудинов, хватая рупор со снега и притопывая лыжами. Тут он увидел меня. – Здравствуй, здравствуй, ты сейчас не мешай… – И снова закричал в рупор: – Опять не ту лыжу загружаете! Ведь может, а упрямится. Я же отлично вижу, – пожаловался он мне.
– Ты бы всё-таки, Степан, не сразу так уж. Ведь характер-то у неё, должно быть, уральский. Да и у тебя тоже не конфета.
– Ну, ты только не учи меня, пожалуйста! Хватит у меня и без тебя ассистентов! Вон на пенёчке сидит.
Только тут я заметил, что за холмом невдалеке сидит в своём тулупчике укутанный в башлык Сергунок. Глаза его так и блестели под капюшончиком. Он даже подпрыгивал на пеньке, когда Чудинов делал замечания Наташе. Но вот она снова поднялась на холм, подошла к тренеру.