Севка сложил между нарами и печкой обрезки досок, сел на них и закурил, переживая еще одно забытое чувство - покойную радость свершения. Дед подбросил угля в пригасшую топку, и "буржуйка" ожила: защелкал, как орех, уголек, затрещала, прогреваясь, труба, уходящая вверх, в крышу, заиграли в поддувале тени и блики, вначале темно-бронзовые, потом апельсиновые и соломенные.
Оба молча смотрели в огонь - Севка сидя, дед стоя, прислонившись к нарам. Куда девался сон? "Смотришь на огонь - не оторваться"… - думал Севка.
Совсем недалеко на путях вскрикнул тепловоз. Дед оживился.
- О! Щас, може, й повязуть…
Оба прислушались - действительно шум работающего дизеля, вначале тихий и четкий в морозной тишине, как тиканье часов, быстро нарастал.
- Ну шо ж, - удовлетворенно заключил дед, - таперь можно й у путь-дорогу. Вуголь есть, двяри нашей тож позавидуйтя. - Дед улыбался. Севка слышал по голосу. - Печка горить, дым идеть… Самая главная - вуголь! Вуголь в нас есть, и будем горевать…
- Тук-тарак, тук-тарак, трак-тарарак!.. - стучат колеса. Севке покуда и это интересно - слушает, словно стыки считает. Дед напялил очки с веревочными петлями вместо дужек - взнуздал ими поочередно жесткие, непослушные уши я принялся ремонтировать рукав полушубка. Оба сидят на только что сработанной из сороковки скамье. Она отлично вписалась в "каюту" - сиди себе, как барин, ногами к печке, откинувшись на нары. Севка разглядывает собственные руки с любопытством и не без удовольствия; побитые, поцарапанные, с иссиня-черным "голубцом" на большом пальце, в угле, саже, в занозах, они куда живописнее и интереснее тряпочных рук "начальника". На кошачьи мягких подушечках уже наметились твердые бугорки.
А ведь только двое суток в пути…
Вчера в Спасске случилось первое дорожное приключение. Часов в восемь вечера, а было уже темным-темно, остановились на задворках товарной станции. Севка узнал у вагонников, что стоять не меньше часа (будут менять подшипник на одном из вагонов), и двинул в поселок. Здесь явно жили огородники. В одной хате теплился огонек. Севка зашел, спросил картошки и за красненькую получил пять ведер - небольшой мешок. Для города неплохая сделка: он знал понаслышке, что на рынке картошка сейчас по трояку ведро. Предвкушая дедовы восторги, он взвалил мешок на спину и поспешил на станцию.
Из дверей товарной конторы вывалила подгулявшая компания - четыре женщины и парень. Севка шел медленно: все-таки полцентнера на плечах, и темень. Компания нагнала его, и он услышал за спиной:
- Глянь, глянь, вот нагрузился.
- От нашего пакгауза идет…
- Сейчас я проверю, - доверительно и негромко сообщил женщинам парень и храбро шагнул к "расхитителю".
- Что несешь?
Севка разозлился: и без того тяжело, а тут еще сопляк пристает.
- Тебе какое дело? Свое несу, не со склада.
- А ну-к дай посмотреть.
- Пошел ты! - рявкнул Севка, не сбавляя шага.
- Дай посмотреть! - не отставал парень, на ходу пытаясь ухватиться за мешок.
Севка увернулся и оттолкнул его плечом.
- Дай посмотрю! - уже с просительной интонацией сказал юнец и добавил для самоутверждения: - Я общественный контролер.
Он был совсем зеленый, под легким хмельком, и его тянуло на подвиги. Из Севки давно, как ему казалось, выветрилась такая романтика. Не отдавая отчета в своей невольной зависти к пареньку. Севка с досадой огрызнулся:
- Дуй, контролер, спать. Тут тебе делать нечего, - и прибавил уже миролюбиво; - Гляди, дамы твои заскучали.
- Дай посмотрю, и все, - уговаривал юнец.
Севка из упрямства дернулся и мешком нечаянно сбил "контролера" с ног. Опустив мешок наземь, он бросился на помощь парню. Женщины, видно решив, что он собирается "добить" их сослуживца, налетели, как квочки, и устроили кучу-малу. Взъерошенный Севка со смехом выбрался из свалки и тут же увидел, как одна из женщин, присев, ощупывает его мешок. На миг в Севке проснулся озорник. Одним прыжком он очутился возле женщины и пощекотал ее под мышками. Звонко рассмеявшись, она вскочила на ноги. И Севка близко увидел симпатичную задиристую мордашку.
- Ха, братцы! - задорно крикнула женщина. - У него картошка в мешке. А мы думали - рыба. - И добавила уже для Севки: - У нас сегодня рыбу сгружали. Понимаешь, вот мы и…
- Понимаю, - сказал Севка, весело глядя прямо ей в глаза. - День рождения небось справляли после работы? Кто именинник?
- Вот он же и именинник, Юрик наш, - радостно сообщила она.
Компания двинулась своим путем, а новая пара отстала и скоро исчезла в темноте.
- Люда, ты идешь? - неуверенно крикнули спереди.
- Идите, я вас догоню, - ответила Люда так, что больше ее ни о чем не спрашивали…
Севка целовал ее податливые губы, забыв о картошке, вагоне, деде. Все было неожиданно и прекрасно. Захлестнутая шальной волной его ласк, молодая женщина не скоро еще спросила, откуда он свалился и куда держит путь.
- Я провожу тебя, охальник, - сказала она и с полчаса простояла у дверей вагона, обвив Севкину шею теплыми руками и целуясь с ним. Молча. И только когда зашипели тормоза, и они оторвались друг от друга, Севка спросил ее адрес. Она торопливо назвала улицу, дом. Он повторил, слабо веря в чудо новой встречи, поцеловал ее и, присвистнув: "Н-но!", схватил уплывающую вагонную дверь и вспрыгнул на "трап"…
…Ритм колес сбился, они зачастили, звонко и беспорядочно. Севка кинулся к форточке, впустил в вагон вкусную, словно молоко, морозную струю, нырнул в нее головой.
- Закрый, Сева! - услышал за спиной. - Выхолонешь вагон! Только з ночи мало прогрели, ён хвортку отчиняет…
- Какую-то "Березай" проехали, - дохнув паром, бодро объявил Севка, - не успел прочитать.
- Гэ-э, милай, - осклабился дед, сосредоточенно вытягивая длинную нитку с иголкой, - скольки тых "березаив" ище напереди, усех не переглядишь.
На печке приплясывает котелок с водой. Он проволокой приторочен к трубе, но все равно ёрзает по печи, и Севка нетерпеливо шпыняет его пальцами, передвигая к центру, где погорячее. Ломаются привычки: в море он не курил, пока не позавтракает, а сейчас - уже третья папироса с утра. Да, папироса. Еще вчера он перешел со "Столичных" на "Беломор": пальцы в угле-саже, а не станешь мыть каждый раз, как закуривать.
Дед все шьет, уткнувшись носом в потертый до основы материи рукав. "Дедов полушубок вполне можно в краеведческий музей, - думает Севка. - Зимняя одежда дореволюционных крестьян такой-то губернии…"
- Дед, ты из какой губернии родом?
- Чярниговьской! - с готовностью отвечает дед, блеснув очками. - До тыща девьятсот… двадцать второго.
Несколько мгновений дед молчит, испытующе смотрит. Севка любит слушать. А дед любит рассказывать.
- Потом, - он делает короткую паузу и длинно выдыхает, - Го-омельска область, - двигая головой, точно подталкивает слово губами. - До тыща девьятсот двадцать… четвертаго году. Потом… - в подслеповатых зрачках, крепко увеличенных толстыми линзами, сквозит хитрая интригующая улыбка, - Смоле-е-енська область. До… двадцать шестого…
- А теперь? - не выдерживает Севка.
- Таперь - Брянська область! - радостно дернул головой дед.
- А как деревня называется?
- Дяревня? Сяло Дянисковичи, милай. Новозыбковського уезду. Таперь, по-новому - району. От так!
В котелке запрыгало-забурлило. Севка схватил брезентовые рукавицы, лежавшие на ящике в угольных закромах (дед выделил на хознужды), раскрутил проволоку, снял котелок.
- Ты корочку з хлеба одрежь, поклади на печку - чай заварим, - объяснял дед, не отрываясь от шитья.
Севка недоверчиво на него покосился, но дедово лицо таило в коричневых морщинках спокойную мудрость сфинкса, и седая щетина пробивала кожу, как трава асфальт.
Лечь дышала жаром, и корочка обуглилась в момент. Севка смахнул ее в котелок, вода сразу обрела подобающий чаю цвет. Дед не спеша закончил ремонт рукава, полушубок сложил на нары, любовно примял его. Севке не терпелось полить чаю, а дед, как нарочно, возился - развязывал мешок, потом мешочек… Севка поклялся себе на первой же остановке купить кофе, хлеба, конфет.
Чай вышел на славу, не чай - парной хлебный квас! Оценив дедову мудрость. Севка подобрел. Захотелось как-то отблагодарить его. И он спросил наугад:
- А как там у вас в Белоруссии до войны жилось? Помнишь, дед? Расскажи, а?
И угодил в точку. У деда медленно сползло с лица довольство. Он коротко прихлебнул и отставил кружку, не допив. Снял очки, и забыл положить в карман, опустил на колени.
- Действительну отслужив у тридцатом, - начал таким тоном, что в вагоне вмиг стало пусто, гулко и холодно, - захотев крестьянствовать… Ожанился, хату купив… Хозяйство тольки подняв, а тут тайе - тридцать третий, тридцать четвертый год. Сама голодовка! - Дед прискорбно тряхнул головой, да так и остался, уперев взгляд в "палубу". Задумался, медленно почесал затылок и продолжал: - Сяло в нас дворов с восямсот… Я извозничав… У колхоз не йшов…
Вагон неожиданно резко тряхнуло: подъезжали к Хабаровску, и поезд начал тормозить.
В низкое небо упирались столбы пара и струнки дыма, расползаясь, расплющиваясь о него, как о потолок. Все было серо вокруг, точно в рассвет, а не в полдень: пепельный воздух, закопченные пакгаузы и депо сортировочной, сотни серых, хоть и разноцветных вагонов, станционный снег, похожий на золу. Казалось, солнце вообще ушло из этого мира.
Дед, крякнув, вскочил с лавки, засуетился;
- Покуда стали, суп сготовить надо. Давай, милай, бяри ножа, картошку лупить будем.
Но Севка уже втискивался в фуфайку:
- Сбегаю, дед, посмотрю - может, буфет рядом. Молочка, курева…