Поспать Артамонову толком не удалось. Он забылся часа на полтора, а потом, видимо от рывка поезда на какой-то станции, проснулся. И сразу почувствовал - больше не заснуть. На всякий случай попробовал проверенное средство - посчитал "белых верблюдов". "Один белый верблюд, два белых верблюда… три белых верблюда…" Это надо было делать неторопливо, старательно представляя верблюдов: как они идут, двугорбые, навьюченные, покачивая головами, - с бархана на бархан, с бархана на бархан… Белые верблюды, белый песок…
Артамонов выстроил длиннющий караван - в тысячу двести голов. Сон не приходил.
Тогда он потихоньку оделся, прихватил со столика сигареты, вышел в коридор. Остаток ночи простоял там у окна. Курил, думал.
Несколько раз выскальзывала из купе жена, потершись щекой об плечо Артамонова, спрашивала:
- Ну что? Как ты? Мотор как?
- Нормально, - отвечал он. - Ты не бегай, спи. Миху разбудишь.
- Ага. Разбудишь его.
У подъезда дома, где жила сестра Артамонова Анастасия с дочерью Ольгой (а последний год и мать), несмотря на ранний час, стояла бортовая машина. Артамонов еще из такси ее заметил и признал.
- Колина, - сказал. - Точно - его.
Коля Тюнин был добрым гением семейства Артамоновых - Новокузнецкой его ветви. Работал он шофером в той же организации, что и сестра, когда и на какой почве они сдружились, Артамонову было неизвестно, но с некоторых пор дом сестры, быт и жизнь без Коли Тюнина он себе представить уже не мог. Хотя сестре, с ее норовистым характером, всегда хотелось все решить самостоятельно, Коля говорил: "Молчи, блин!" - и вертел по-своему: вез из деревни дешевую картошку, выколачивал дачный участок на две семьи ("Зачем он мне! Горбатить там на старости лет!" - ругалась сестра), переклеивал обои, устраивал Ольге переэкзаменовки в институте (племянница Артамонова работала и училась - на вечернем отделении). Коля все мог и все умел. Знакомства у него были обширнейшие, в основном по автомобильной линии. Развинтить, собрать что-нибудь из фантастических обломков, перекрасить - все это горело у него в руках, и народ вокруг Тюнина роился - самый разный. Коля мог заставить поехать бельевое корыто.
Артамонову он с первого взгляда не понравился: за чрезмерную бойкость, панибратство и буквально насильственность - по отношению к сестре. Вдобавок, у Коли косил один глаз, и Артамонов неприязненно подумал: "Пройда!"
Но потом узнал Тюнина поближе, понял его бескорыстнейшую душу - и полюбил. Просто из Коли фонтаном била энергия, желание усовершенствовать все вокруг, улучшить и облегчить чужую жизнь, научить этих - "блин, недокумеканных" - уму-разуму. А глаз у него косил, кстати, из-за кессонной болезни: Коля служил когда-то водолазом и, был случай, пролежал несколько часов на дне, придавленный "севшей" подводной лодкой.
Артамоновых ждали: Анастасия и Ольга на работу, естественно, не пошли, отпросились. Коля Тюнин глотал в кухне горячий чай.
- Не успел, блин, позавтракать. Вы чего опаздываете? Ехать надо.
- Не мы - поезд, - сказал Артамонов.
- Не выспался, наверное? - спросила сестра. Артамонов махнул рукой: какое там!
- Ой, что же делать? Костя звонил только что, просил, чтобы обязательно ты приехал. Он там затуркался совсем. Один ведь с девчонками. Александра-то в больнице. Я тебе говорила - нет?.. Ну, здесь, в городе. Перед праздниками привез, с сердцем плохо. Ничего ей не сообщаем - боимся.
Сестра говорила так, словно у Артамонова были какие-то раздумья: ехать ему или не ехать.
- Давайте я поеду, - вызвался Миха.
- Нет, парень, останешься при женщинах. В качестве рабсилы. У них здесь тоже забот полно.
- Выпей хоть чаю, - засуетилась сестра. Артамонов, обжигаясь, сделал несколько глотков.
От еды отмахнулся.
- Все, - сказал, - Поехали.
Как только выбрались за город, Коля прижал.
- Надо, блин, торопиться, - объяснил он. - Впереди - дорогу-то знаешь - пойдет с горки на горку, и если там эти дорожники, блин, песочком не потрусили - будем ползти. Вон как схватило - зеркало!
Ехали. Жали. Курили крепчайшие сигареты "Памир". Коля специально набил ими полный "бардачок": прочищают мозги.
- Да, пожила бабушка, - говорил Тюнин, крутя баранку. - Такой случай, когда можно не убиваться. Пожила. Это отец у вас рано помер - я его не знал. А бабушка пожила. Сколько ей было? Семьдесят четвертый?.. Ну, могла бы еще, конечно. Но все-таки… Возраст.
Вроде утешал. А через несколько километров:
- Ты, блин, не обижайся, но заездили вы бабушку. Я и Косте прямо говорил: заездили. Трое вас, а она пахала. До последнего дня. Имела она право отдохнуть - нет?
Артамонов знал: мать Коли Тюнина, будь она жива, при таком сыне не "пахала" бы. Он бы ее на сундук с добром усадил и пряниками печатными кормил, из собственных рук. А они, верно, заездили.
- Слушай, - морщился он, - думаешь, я не понимаю, что ты прав? Прав! На сто процентов. Но ведь ты бабку Кланю тоже знал. Знал? Тогда скажи: усидела бы она там, где сытнее и легче? Она вон ко мне в гости, бывало, приедет на неделю - так измается вся: "Ох, сижу, как барыня! Ох, руки сложила!" Ее Оксана из кухни чуть не взашей выгоняла. Вот честно тебе скажу - надоедало даже. Терплю, терплю - ну, неудобно же родную мать выпроваживать, - а потом прямо спрашиваю: мама, покупать, что ли, билет? "Ну, бери". На когда? "Да лучше б на завтра…" Вот так… Она почему у Кости последние годы, как ты говоришь, пахала? Почему бы ей в городе-то, у сестры, не жить? Квартира - слава богу, всем по комнате: Таське, Ольге, ей… Да потому, что у Кости, как говорится, семеро по лавкам: три соплюхи. Потому, что сам он - с утра до ночи в школе, жена - с утра до ночи в школе. А получают за эти "с утра до ночи", - чтобы только-только концы с концами свести. А! - ладно… И не ковыряй душу.
Коля Тюнин соглашался.
- Да-а, туда, где сытнее, не поехала бы… Да-а, блин, тяжело в деревне без нагана.
И тут же принимался ругать Костю. Кого-то ему надо было ругать - непременно.
- От, блин! Сторговал ему тут "горбатенького" - "запорожца". У инвалида одного. До двух тысяч сбил цену. Дед его так раскурочил - ни одна мастерская не соберет. А я бы сделал. Потерпи, говорю, блин, чуть-чуть, я из него еще сотни четыре выжму. Дед-то ведь металлоломом торговал - совесть чиста!.. Наоборот - он нас грабил, хрыч. Нет! Купил мотоцикл с коляской. За тыщу четыреста. Подвернулся, говорит. В долги залез по макушку. А на хрена он ему, скажи? Три колеса и грудь - паруса. При его-то легких!.. От, блин, доходяга!.. Еще бы маленько - и он свой выводок, куда хочешь, под крышей возил бы…
За сопками, за перевалом (дорожники все-таки потрусили песочком, и Коля смело гнал свой "ЗИЛ"), открылась деревня. Не деревня, собственно, а рабочий поселок по официальному статусу: пять тысяч жителей. По европейским масштабам - городок. И немалый. Но все же деревня - куда денешься. Разбросанная: из конца в конец час пешего хода.
Брат Константин встретил их у калитки дома, выскочил на шум мотора, догадался. Почерневший, щеки запали, в усах - седина (вроде бы Артамонов не замечал ее раньше). Сейчас он выглядел на все свои сорок, хотя обычно ему давали меньше.
Зашли в дом.
- Братуха, - тихо сказал Константин. - Извини, что с этого начинаю… Водки не привезли? Запеклось все, - он, скривившись, помял горло.
- Водки нет, Костя. Мы же рано выехали. А денег - куча.
Артамонов, правда, приехал с деньгами. Как раз перед этим перечислили ему аванс за одну небольшую книжонку. Он сбегал вчера в сберкассу и снял почти все, что там оказалось. Оставил маленько на хозяйство. Думал из этих денег послать сколько-нибудь матери. Он ей регулярно не помогал. Изредка с какого-нибудь гонорарa, высылал сразу сотни полторы-две. Стыдился, что мало. И еще больше стыдился, когда мать потом, при встрече, говорила ему: "Сынок, да зачем ты? Такие-то деньжищи! У тебя своя семья, да Михаилу еще помогать надо…" Для нее это были "деньжищи". Господи! В магазин они пошли вместе: еще не было одиннадцати, и Артамонову могли не отпустить, а Константина все здесь знали.
- С девчонками-то как управляешься? - спросил по дороге Артамонов.
- Соседка забегает. А в основном все на Тайке, - это он говорил о старшей своей, семикласснице. - Хорошая девка растет. Не знаю, что бы делал без нее.
И еще спросил Артамонов настороженно:
- Костя… Когда это случилось?
- Вчера утром. Я на часы не поглядел - не до этого было. - Он стал рассказывать подробности, которые не успела сообщить Артамонову сестра: - Она ведь сюда приехала, чтобы в больницу лечь. У нее в последнее время ноги опять начали отказывать - тромбофлебит разыгрался. Надо было в стационар, а у Таськи там ничего не получалось: нет мест, подождите. А тут наш главврач, Володя, - молодой парнишка, но толковый, - говорит: "Константин Петрович, везите бабу Кланю (он ее хорошо знал), везите - я ее у себя положу". Ну, созвонились. Борька дяди Васин запряг своего "жигуленка", притартал ее сюда… Думаешь, легла она? Фиг! "Пока Александру не выпишут - не лягу и точка". И, конечно, к плите… - Константин помолчал. - Девятого утром - я спал еще (устряпался за эти праздники, провались они!) - поднялась раньше всех, напекла оладий, девчонок разбудила, меня, накормила всех. Стала уговаривать меня поросенка резать: давай, мол, пока выходной. А то завтра опять закрутишься… И вдруг ей плохо сделалось. Я скорую вызвал - у меня телефон теперь дома… Ты знаешь, она еще сама до машины дошла… А не довез я ее буквально двести метров. Тряхнуло на какой-то ямочке, она захрипела, глаза закатились - и все! В считанные секунды…
Еще они прошли молча.
- Все-таки, Костя, хотя бы примерно… во сколько? Константин подумал: