Новаторство зрители оценили не сразу. Когда помещичья дочь Наталья Степановна появилась на сцене в туфлях на высоких каблуках, в коротком сарафане, из-под которого выглядывали довольно-таки кривоватые, тонкие ноги, и заявила ломким голосом: "Извините, я в фартуке и неглиже!", зал откликнулся бурной, долго не смолкающей овацией. Следующие по тексту реплики утонули в грохоте сенсации. Марусенко пришлось встать и успокоить темпераментную публику энергичным жестом руки.
Но "жеманная невеста" Майдан отнюдь не смутился таким приемом. Он глубоко вошел в роль. Жениха, Ивана Васильевича Ломова, играл Ковров. В костюмерной "Александринки" для него удалось подобрать вполне приличный фрак.
- Курите… Вот спички, - любезно предложила партнеру "Наталья Степановна" и протянула совсем не бутафорский "Беломорканал".
В зале произошло некоторое шевеление, кто-то захихикал, но на него шикнули. Пьеса, написанная еще в девятнадцатом веке, звучала вполне по-современному и находила отклик в сердцах.
- Благодарю вас. Я уже курил, - неожиданно ответил "помещик Ломов" и добавил совсем не по пьесе: - Еще пожару наделаю.
- О, это совсем не страшно, - успокоила его гостеприимная "невеста" и лукаво стрельнула маленькими глазками. - У нас ведь есть огнетушитель.
Марусенко всплеснул руками. Он понял, что эти озорники его обошли. На сцене шла откровенная отсебятина.
- Я сам курю, - между тем заявил Ковров, то бишь "помещик Ломов". - Но начальство велело предупредить о вреде табака , и, стало быть, нечего тут разговаривать.
- Помимо его вредных действий, - неожиданно согласилась "невеста", - табак употребляется также в медицине. Он прописывается в виде клизм…
Дальше ничего не было слышно из-за неистового восторга зрительного зала. Хохот усилился, когда из партера удалился возмущенный Артяев. Биолог почему-то последнюю реплику принял на свой счет.
- Исходя из того положения, - проповедовал со сцены "артист" Ковров, - что табак заключает в себе страшную опасность, курить ни в коем случае не следует, и я позволю себе некоторым образом надеяться, что это мое предупреждение принесет пользу…
Публика визжала от смеха. Жанна смеялась за компанию, однако никак не могла понять, отчего "спецы" так бурно реагируют на классику. Только сейчас режиссер Марусенко догадался, почему ученик Майдан с таким удовольствием взялся разучивать женскую роль. Директор хмурился и говорил, что постановка провалилась. А Радько смеялся до слез. Он прекрасно понял, кому адресовались отрывки из монолога Маркела Ивановича Нюхина, чеховского героя, только из другой пьесы. Просто ученик Ковров при активном содействии Димы Майдана решил взять реванш.
После перерыва середину зала освободили от стульев, и школьный оркестр грянул фокстрот. Но на паркет не вышло ни единой пары. Блестящие флотские кавалеры жались к стенам, будто не слышали музыки. Раймонд по-деловому объяснял Жанне причины приглашения. Оказалось, он вызвал ее сюда только потому, что появилась возможность выполнить просьбу и познакомить с поэтом Борисом Смоленским. Димка Майдан сразу же побежал разыскивать Аркашку. Оставалось только назначить день.
Музыканты запарились, но им так и не удалось установить контакта с аудиторией. Озадаченный военрук попробовал расшевелить ее при помощи патефона. Пластинка зашипела и взорвалась на весь зал "Брызгами шампанского". Однако "Брызги" тоже не помогли. Военрук недоумевал - все без исключения сдавали зачеты по танцам, но он не учитывал, что с "партнершей" по строевому расчету обращаться куда привычнее.
Если даже отдавишь невзначай ногу, то в крайнем случае получишь в ответ каблуком. А как с этими партнершами обращаться?
Жора Куржак вообще удалился в буфет. Он недолюбливал танцы.
За соседним столом принимал поздравления "артист" Ковров. Генка купался в лучах славы. Его знакомая девица смеялась громче всех и заодно помыкала Генкой как хотела. Михаил Тихонович Святогоров тоже заметил шумную компанию. Он исподволь наблюдал, как девица развалилась на стуле и нетерпеливо дрыгала туфлей. "Сцевола" смотрел ей в рот и вообще выглядел совсем иначе, чем на сцене.
В удобный момент командир взвода решился подозвать Коврова и спросить, кто эта девушка.
- Мы живем с ней в одном доме, - сказал Генка, Михаил Тихонович оглядел его счастливое лицо. И понял, что промолчать нельзя.
- Знаете, Гена, - сказал он как можно деликатнее. - Мне не хотелось бы вас огорчать… Должен заметить, что мне совсем не понравилась ваша партнерша,
Ковров самолюбиво вскинул голову:
- Никто не объявлял, что приглашать на вечер можно только с вашего разрешения!
Это была дерзость, но Святогоров вежливо извинился и просил только Геннадия подумать и присмотреться.
- Разрешите идти думать? - щелкнул каблуками Ковров и со строевым шиком повернулся через левое плечо.
Михаил Тихонович решил, что надо обязательно побеседовать с матерью ученика Коврова, хотя и не был уверен, найдет ли с ней общий язык.
А в зале под веселую танцевальную музыку кавалеры развлекали своих дам серьезными разговорами. Разысканный Майданом Аркашка был представлен Жанне Донченко, но возложенных надежд не оправдал.
- Поэт уехал в мир больших событий, - объявил Гасилов. - Уехал насовсем.
Накануне отъезда Борис Смоленский был подтянут и сдержан. Он как поэт предпочитал высказываться иносказательно:
- На небе с крыши на крышу перебираются косматые грязные облака. Барометр падает. Скоро поднимется ветер. Воробьи и прочие пичуги кричат пронзительно и отчаянно.
Аркашкина сестра независимо тряхнула прической, всем видом показывая, что она совсем не птичьей породы. А Смоленский объяснил, что он уезжает в Москву, ибо сейчас ему надо быть в центре событий.
- Ненавижу быть пассажиром. Уж если ехать, так в голове состава, машинистом или хотя бы кочегаром на паровозе. А ехать надо.
И добавил, что флажки на его карте вспыхивают огнем, начинают двигаться независимо и упрямо.
- Еще нас с тобой очень ругали, - сообщил Гасилов Димке Майдану, - Кто знал, что на той сковородке у него был обед на всю неделю.
Димка смутился:
- Сам Смоленский ругал?
- Что ты? - возразил Гасилов. - Он, наоборот, просил передать тебе горячий привет, пожелал "семь футов под килем и попутного ветра".
Внезапно духовой оркестр перестал сотрясать воздух. Капельмейстер заиграл на пианино мазурку из "Ивана Сусанина". Жанна издалека поняла, что к ней направляется тот самый моряк, что прошлой осенью обидно насмеялся над ней на приемной комиссии. "Ни за что не стану с ним танцевать!" - решила Жанна. Но военрук подошел ближе и улыбнулся. Тогда Жанна вдруг тоже улыбнулась и подала ему руку. Все произошло так быстро. Жанна сама не понимала, отчего она вдруг очутилась в центре зала. Отовсюду смотрели, как изящно и плавно девушка двигалась в такт задорной мелодии.
А Радько стучал каблуками, как кастаньетами. Ноги военрука шли с подскоком, резкими и сильными ударами. А новый непривычный еще кортик на черной муаровой портупее с бронзовыми пряжками в виде львиных голов как будто прилип к краю его тужурки.
Раймонду Тырве стало обидно, что военрук его опередил. Он видел, как Радько опустился на колено, а Жанна, держась за его поднятую руку кончиками пальцев, мелкими шажками обежала вокруг. Тогда военрук резво вскочил и, полуобняв партнершу за талию, дробно и четко начал следующую фигуру танца…
Мазурка закончилась под аплодисменты. Не хлопали только Тырва и Бархатов. Оба претендента спешили подойти к девушке, чтобы пригласить ее на следующий танец. Жанна улыбнулась и подала руку Раймонду. Лека прошел мимо не останавливаясь, как будто торопился совсем в другое место. Он только смерил Тырву насмешливым взглядом, но с этого момента бал потерял для Леки всякий смысл. Жанна окинула Бархатова незнакомым взглядом, улыбнулась и что-то сказала своему партнеру, как будто совсем не она звонила по телефону, напрашиваясь на бал. Лека догадался, что сегодня он не просто упустил шанс. Он проиграл, и здесь уже ничего нельзя было изменить.
Духовой оркестр грянул с эстрады все тот же фокстрот: "Ну улыбнись, мой милый!" Другой танцевальной музыки трубачи не успели разучить. В зале сразу стало тесно от пар. Но Бархатов видел только двоих. Конечно, он совсем не глядел в их сторону, и все же засек, что Раймонд держался "букой", а Жанна с удовольствием болтала за двоих. И что только она в нем нашла?
Михаил Тихонович как будто заново знакомился со своими воспитанниками. Неподалеку мелькнуло напряженное лицо Бархатова. Губы сомкнуты в ниточку, взгляд в облаках…
"Что с ним?" - обеспокоился командир взвода.
Лека на уроках танцевал, пожалуй, лучше всех. Но тут он то и дело сбивался с такта и наступал на туфельки Наташе. Партнерша кусала губы.
- "Ну не сердись, мой милый!" - призывал духовой оркестр.
- Вы могли бы быть любезнее, - не выдержал Святогоров, когда музыканты выдохлись.
- Никак не предполагал, что это заметно, - поразился Бархатов.
- А в чем дело? - Михаилу Тихоновичу стало обидно за девочку. Скромненькая, неброская, она одиноко стояла в углу и едва не плакала. Ради нее Святогоров снова вмешался и чувствовал себя не совсем уютно в непривычной роли гувернера.
- Видите ли, я хотел пригласить на вечер другую партнершу, - смутился Лека. - Мне эта не нравится.
- О вкусах не спорят, - шелестел Михаил Тихонович. - Но стоит подумать и о других. Зачем же портить им праздник?