- О семье тужу, - говорил он, разводя руки. - Мне-то много ли надо? Вас озолотить хочу. Пожили в бедности - довольно!
Он так разошелся, что пообещал - ежели фартнет- купить деду двуствольное ружье с золотой насечкой, с двумя парами стволов для стрельбы дробью и пулей: такую диковину мы видели у городского охотника, приезжавшего к дяде Лариону на берлогу.
Дед кивал матери, насмешливо бормотал:
- Вылитый Ларион!
Бабушка смеялась сквозь слезы. Мать сперва ядовито корила отца, потом сердце у нее отошло, и она сказала:
- Да пусть идет, коли пятки зудят. Хлеб обмолотим и дрова наготовим без него. Осенью все равно делать нечего в хозяйстве. Может, и пофартит им где. Ведь вот Данило-то, слышь, на одну сажень был от золота.
Ох, уж эта "сажень"! Даже мать поверила…
Дед махнул рукой. Это значило: "Делайте что угодно, я в стороне".
Бабушка принесла из клети корчагу сухарей, начала стряпать лепешки на дорогу отцу. Мать чинила ватные штаны, штопала носки, кроила портянки. Дед точил подпилком кайло, железную лопату с коротким черенком, плотницкий топор, вил из мочала и кудели веревку для ворота. До глубокой ночи собирали котомку золотоискателю. Отец весело похаживал по избе, целовал бабушку, мать, уверял, что им цены нет, что он счастлив жить в дружной и работящей семье, как наша, и он устроит им жизнь, какой они заслуживают.
На рассвете Данила постучал в окно. Рядом с Данилой стоял дядя Ларион с котомкой на горбу, к котомке были привязаны железная бадья, поперечная пила, отточенный до блеска заступ и круглое решето из тончайшей медной проволоки.
- Боже мой, Ларион увязался! - воскликнула бабушка. - И его взбаламутили.
- Ох, сыны мои, сыны! - засмеялся дед. - Ну, теперь-то знаю - ни черта не выйдет. Где Ларион, там добра не жди!
Отец проворно собрался, вышел на крыльцо. Мы шли за ним.
- А ружье? - спросил Данила, здороваясь с отцом. - Ружьишко непременно взять надо, без него пропадем. От одних-то сухарей животы подведет в неделю. Будет ружье - глухаря, зайчишку подстрелим, лося завалить можем. С мясом веселее дело пойдет.
Отец сказал дяде Лариону, чтоб он сбегал за двустволкой. Ларион заартачился. Ружье у него дорогое. Разве сохранишь его в таком походе? Осень, дожди пойдут.
У нас, кроме дедовской фузеи, была берданка. Дед купил ее отцу. Охотника из отца не получилось, но ружье не продали, полагая, что со временем оно пригодится кому-то в нашей семье. Когда я родился, дед объявил в семье: "Берданку дарю внуку". Она так и считалась моей. Теперь дед вручил ее Даниле, насыпал в мешочек дроби, дал коробку пороху, десятка два пуль, бутылочку с пистонами, медные гильзы, приборы для зарядки патронов. Данила повеселел, шумно благодарил. Дед спросил, умеет ли Данила стрелять.
- Я-то? - приосанился бродяга. - Воробья на лету сшибаю! Лося между глаз шарахну - ляжет, ногой не брыкнет. Это мне ничего не стоит.
- Все-таки береги ружье, - сказал дед. - Оно Матвейке завещано.
- Матвейко не хочет быть охотником, - вмешалась мать.
- Что ты понимаешь? - осадил ее дед. - Сегодня не хочет, завтра передумает. У берданки бой отменный, сам проверял. Да и не тяжелая.
Урма и Пестря, увидев людей с котомками и ружьем, радостно прыгали у ворот, повизгивали, порывались бежать за отцом. Данила намекнул, что не худо бы взять одну собаку, с ней безопаснее шататься по звериным тропам в незнакомых местах. Дед решительно отклонил домогательство.
- Нет уж, не проси, не приставай, - сказал он. - Чего-чего, а собаку ни свату, ни брату не дам.
- Жадный ты, видать, старик, - пошутил Данила.
- Не жадный, но и не глупый, - ответил дед. - Собака мне всего на свете дороже. И ни один охотник не даст. Разве мыслимо?
- Ну, нет так нет, - вздохнул Данила. - Пошли!
Золотоискателей проводили за околицу, пожелали доброго пути, всяких удач. Они ходко пошли берегом Полуденной и скрылись в тайге.
Мать загадочно улыбалась.
- Может, и найдут, - говорила она. - Находят ведь люди. Почему нашим не найти?
- Дай-то бог, - прошептала бабушка. - Дай, пресвятая дева Мария.
- Не найдут, - огорчил ее дед. - Лариона понапрасну взяли. С ним не токмо золота, еловых шишек в тайге не найдешь.
Глава пятая
Весна была ранняя, лето жаркое, и все - в полях и огородах - поспевало до срока. Мы сжали озимые и яровые недели на две раньше, чем обычно.
Наступила пора молотьбы. У старосты Семена Потапыча была молотилка с конным приводом, и прошлые годы он давал ее напрокат. За "мортизацию" Потапыч брал три рубля в день. Молотьба шла весело. Одна семья не может управиться с машиной. Надо подвозить, подавать, запускать в барабан снопы, отгребать в трое граблей солому, носить ее в омет, веять зерно, возить мешки в амбар, погонять лошадей, запряженных в привод, - требуется пять-шесть лошадей, до двадцати молотильщиков. Соседи объединялись как бы в "артель": сегодня молотили хлеб одного хозяина, завтра другого, послезавтра третьего.
Завтракали, обедали и ужинали у того, кому молотят, и каждая хозяйка старалась не ударить лицом в грязь, накормить молотильщиков на славу. Когда подходил наш черед, бабушка накануне начинала стряпню. Дед заготовлял рыбу, добывал глухарей, рябчиков. Пекли пироги, жарили дичь, варили корчаги две пива, кадушку браги. Меня посылали в Ивановку за водкой. Мать всегда ворчала, что много тратим, можно бы попроще, скромнее, но ее не слушали. Бабушка старалась делать так, чтоб молотильщики сказали: "Ну, Денисовна, у тебя харч лучше всех в деревне- напитала, год помнить будем!"
Пивом и брагой угощали молотильщиков весь день. Мать то и дело приносила на гумно туесы, наполненные шипучим, пенистым питьем. Водку подавали за ужином. Пили все - мужчины, женщины, старики, подростки. Даже непьющий человек не мог устоять против дарового стаканчика за артельным столом.
После ужина пели песни, плясали, расходились по домам за полночь.
Каждый хозяин хотел обмолотиться за сутки, - вставали рано, кончали поздно. Семен Потапыч ворчал: мужики бессовестные, растягивают день, как резину, не дают отдыха молотилке, а машина не в силах верещать круглые сутки - плавятся подшипники, нагревается донельзя барабан.
- Ничего, плата подходящая, - посмеивались мужики. - За такую цену и машине можно постараться: выдюжит!
Ныне Потапыч объявил, что дешевле пяти рублей в день молотилку напрокат не даст. Мужики потолковали и решили отказаться от машины:
- Цепы в каждом доме найдутся, обмолотим вручную.
Староста пошел на попятный.
- Ладно, - сказал он, - будь по-старому: трояк в день.
Мужики опять собрались на сходку, долго спорили. Никто не хотел брать машину и за трешницу. Жадность Потапыча всех возмутила.
- Поучить его, скопидома, - говорил дядя Нифонт. - Обойдемся без машины сей год. Пусть любуется на свою молотилку.
- Правильно! - поддержала Зинаида Сирота. - Разошелся, пузатый идол! Незнамо что дерет.
Семен Потапыч пытался уломать мужиков.
- Простите, соседи! - сконфуженно говорил он. - Сам понимаю - перехватил малость, помраченье нашло. Молотите, бог с вами.
- Не желаем! - дружно кричали мужики. - Не же-л а-ем!
Потапыч вытирал пот на щеках, кланялся.
- Охота цепами-то махать? Охота спину трудить? Месяц вручную молотить доведется. А машина как зверь: только давай снопы, только подсовывай! Разлюбезное ж дело! Себя пожалейте. Мне что ваши трешницы? Я без них сыт, обут, одет. Об вас печалуюсь, жен ваших оберегаю от труда непосильного. И веялку новую купил, за полтину в день сдаю. Берите, пожалуйста, не ерепеньтесь!
- Не желаем! - опять раздалось в ответ.
Мир был озлоблен на Потапыча. Уговоры не помогли.
Ночью дед разбудил меня топить овин. Подвезли на Буланке воз ржаных снопов из скирды, аккуратно, чтоб не мять колосьев, не осыпать зерно, посадили на колосники. Сбросили вязанку поленьев к теплине, спустились по лесенке в яму. Дед зажег фонарь, уложил дрова клеточкой в середине ямы, подсунул кусок бересты, чиркнул спичкой, береста ярко вспыхнула, сухие дрова загорелись ровным пламенем. Жар потянулся вверх, в пазы у стен, стал нагревать колосники.
Дед сидел на чурбаке, изредка поворачивал поленья ожогом. Я испек в золе картошку, и мы, обжигаясь, ели ее, посыпанную крупной солью. Подгорелые картофелины были на редкость вкусны. От сытости и тепла разморило, захотелось спать.
- Пойдем домой, - сказал я деду. - Дрова шибко горят, чего здесь торчать?
- Ишь ты, хозяин! - ответил дед. - Уйди попробуй! А искра порхнет на колосники, да сухие жерди вспыхнут, - тогда что? Овина лишимся! Тут гляди да гляди. Вон кадушка с водой, ведерко приготовлено. Ежели, грехово дело, я плесну, и нет ничего.
- Ладно, - я вытянулся на теплой земле и уснул.
Когда я проснулся, дрова начисто сгорели, переливались огнем крупные угли. Было жарко, как в бане. Сверху, из пазов, шел густой запах разогретой соломы и ржи.
Мы поднялись по лесенке, пошли в избу. Дед смастерил для меня легонький цеп с коротким черенком.
- Пока им будешь махать. Подрастешь, дам потяжелее, как полагается мужику.
На рассвете всей семьей двинулись на гумно. Разостлали подсушенные снопы на току в два ряда, колосьями к середине, встали у конца рядов. Дед ловко взмахнул цепом, брызнуло от удара золотистое зерно, и молотьба началась.