- Почтальонша зашла воды попить. И спрашивает: "Кто это вам письмо написал с припиской такой интересной: "Лети с приветом, приди с ответом"? А я ей: "Да тут прохвост один". Ну и рассказала как есть. И она стала звать меня: "Пойдем, дескать, к соседу моему. Он разъяснит. Он адвокатом работает". А я не пошла, тебя решила дождаться.
- А что ты ей еще сказала? - спросил Васильев, с испугом подумав: "При этой власти и адвокат может выступать как обвинитель".
- Ну, приезжал, говорю, друг фронтовой.
- Да какой он мне друг?! - выкрикнул Васильев. - Из чего ты заключаешь, что он мне друг?
- Ну, тут… да, тут ошиблась.
- И еще о чем говорили?
- Да так… Она сказала, что ее дядя, фронтовик, тоже стал порядком закладывать. Но тот хоть работает.
- Она читала письмо?
- А я сама ей прочитала. Ты все же сходи к адвокату тому, посоветуйся. Слышишь? Я прямо боюся за тебя, Ваня. Ей-богу!
- Глупости! Из мухи делаешь слона. Как ребенок. Давай приготовь что-нибудь повкуснее. С утра ничего не было во рту.
Но ел он без аппетита. Много выпил клюквенного сока. Пил и пил. И никак напиться не мог.
На другой день Иван Михайлович перечислил в Новосибирск на имя Петра Федоровича Иванова триста рублей и послал письмо, в котором было только четыре фразы, написанные со злым нажимом:
"Справку выслать не могу. Это незаконно. Устраивайся, как я тебе говорил. И больше не смей писать мне".
Надя спросила:
- Насчет Денисова этого говорил?
- Да.
- С кем?
- С работниками милиции, - соврал Васильев. - Обещали навести справки.
Надя успокоилась. Но однажды, придя на обед, он заметил, что она опять чем-то страшно взволнована. И все как-то необычно, как-то странно поглядывает на него.
- Что у тебя?
- А почитай вот…
Это было второе письмо Денисова:
"Здраствуй и прими мой привет из Новосибирска. Значит не хош помоч Лебедев в роли суки вон ты оказывается какой но ты ище не знаеш меня жаль что не знаеш если я не получу в этом месяце справку тода тибе будет худо совсем плохо уж тогда ты узнаеш миня приеду и ращитаюсь с тобой зараза нещастная тода и света белова не увидиш гат ползучий. Жду письма и жалаю тибе легкай и наилутьшей жизни и здоровя".
Васильев прочитал письмо и, стараясь казаться равнодушным, проговорил, отделяя каждое слово:
- Совершенно одурел от пьянства. Дикарь. Пишет глупость какую-то.
- А почему он назвал тебя Лебедевым?
- Меня? С чего ты взяла?
- А там написано. Погляди.
- А! Это был… э-э… артист Лебедев. Довоенная знаменитость. Исполнял роли убийц и бандитов. Вот…
"Поверила? Кажется, поверила! Живешь, как на вулкане. И когда это кончится?"
- Он во многих кинофильмах снимался.
- А я не знала, чо и подумать. Дурак такой! Жулье несчастное!
- Ничего, ничего, с ним разберутся.
- Нет, Ваня, ты какой-то все же легкомысленный, ей-богу! И ты с ним влипнешь в историю, вот увидишь.
- Слушай, ну, что ты лезешь не в свое дело? Я тебе сколько раз говорил…
- Да как это не в свое?
- Я не ребенок. И сам во всем разберусь.
- Опять двадцать пять.
- Ну, хватит! Тебе, видимо, хочется поссориться со мной?
- Да что ты, господи!
- Тогда прекрати.
Чем сильнее пугался он, тем активнее наступал на жену, и голос становился заметно напряженным, неприятным даже ему самому.
На другой день она сообщила мужу:
- А я сегодня с Калиевым разговаривала.
- С прокурором?
- С прокурором.
- О чем?
- Тока ты не злись, пожалуйста. И выслушай. Что это ты так сразу взъерошился? Он мне возле почты попался. Ну, поздоровался, он вежливый такой. Разговорились. Сперва-то я ничего не хотела рассказывать. А он: ну что нового? Как живете? И так далее. Ну и я решила посоветоваться насчет Денисова. Он хотел позвонить тебе.
- Что ты лезешь к человеку с ерундой всякой? - Иван Михайлович старался говорить спокойно, как бы между прочим.
- Ну, как с ерундой?
- А я говорю, что с ерундой. Ты начинаешь не на шутку меня раздражать. У тебя мания преследования.
- Не сердись. Никакой у меня мании нету.
- Что из того, что Денисов нигде не работает? Разве мало фронтовиков, которые нигде не работают. В конце концов, они заслужили какое-то право на отдых. Конечно, и их надо привлекать к труду, но делать это следует без прокуратуры и без судов. Это фронтовики. Ты действуешь глупо. Думаешь задним местом, прости меня.
Никогда еще он не говорил с ней так вот неуважительно, так грубо, и, удивившись, она покорно проговорила:
- Может, я и не права. Ты не обижайся. Я хотела, как лучше.
После обеда Васильеву позвонил Калиев:
- Здравствуйте, Иван Михайлович! Ваша жена говорила мне о вашем фронтовом друге Денисове. Это надо проверить.
- Что тут проверять? Денисов - пьяница и дурак. И другом он мне никогда не был. Воевали в одном полку, вот и все.
- Ваша жена говорит, что он требует незаконную справку.
- Да это он так, спьяна болтает. Глупые алкогольные шутки.
- Шутки?
- Пьяница. Опустившийся человек. Я с ним побеседовал. Думаю, что он все же возьмется за ум.
Фраза "возьмется за ум" была широко распространена в здешних местах.
Нервное напряжение опять сказалось на голосе Васильева, он говорил тяжело, с натугой.
- А может, вы, Иван Михайлович, все же зайдете ко мне? Я еду в область, приеду в четверг. Вы свободны в пятницу? Приходите утром. С письмом Денисова. Посоветуемся. - Последнее слово, видимо, было непривычно Калиеву, - он произнес его медленно, излишне старательно. - Хорошо?
- Я порвал письмо.
- Порвал?
- Да. Зачем хранить всякую ерунду.
- А ваша жена говорила, что письмо у нее.
- Да нет же, порвал. С Денисовым, если возникнет необходимость, займутся в Новосибирске, - нарочито сухо добавил Васильев. - Пока же этой необходимости нет.
"Попался, как мальчишка. Дурак, дурак! Уж если кто и дурак, так это я прежде всего". - Сжав голову руками и сморщившись, он несколько секунд раскачивался над столом. Потом бухнул по столу кулаком, это получилось совсем по-чалдонски - научился, и вскочил:
- Мерзавец!
Это ругательство было адресовано Денисову. Калиев делал свое дело. Не в пример другим, Васильев считал прокурора толковым, дальновидным работником.
Ему казалось сейчас, что в Карашином оставаться больше нельзя, опасно: Калиев приедет дня через три, дня через два надо бежать, заготовив документы (в его распоряжении печать, бланки) и уложив в багаж самое необходимое. Он представил себе, как все это будет: никому ничего не сказав, уедет на райпотребсоюзовской машине в город, шофера отправит обратно ("Буду на совещании. Приеду послезавтра, на попутной"), сядет в поезд дальнего следования и - поминай, как звали. А ехать куда - решит потом. "Почему потом, черт возьми?! Пока поездит в поездах. В мягких вагонах… Взять с собой побольше продуктов. Деньжонок хватит. В поездах всего безопаснее. Да-да! Именно в поездах. А дальше? А дальше видно будет…"
Вечер и ночь выдались снежными, вьюжными, грубо постукивали ставни, и Иван Михайлович часто вздрагивал, просыпаясь, ему чудилось, что это идут люди по его душу, и только на рассвете он заснул крепким, тяжелым сном человека, приговоренного к смерти. Проснувшись, почувствовал себя легко и удивился этой легкости; ночные кошмары уже казались чепухой, детским вздором, и Васильев неторопливо, с холодной обстоятельностью начал продумывать, что ему делать. Было жалко Надю. Он с первого же дня, как появился Денисов, почувствовал незнакомую ему прежде, какую-то особую - тоскливую, щемящую жалость к жене, будто подвел ее, наобещал горы златые, а преподнес что-то мерзкое.
А может, прокурор все же отступится, а Денисов только пугает его. Но бывший полицай скудоумен, неосторожен и, стремясь получить справку, наверняка пошлет третье или даже четвертое и пятое письмо. Он ни за что не стал бы высылать Денисову справку, и к этому его толкали три причины: он не хотел более тесно связывать себя с бывшим полицаем, приближать его к себе, а точнее, себя к нему, не хотел принимать на свою душу еще один грех (мало ли что может случиться, дамоклов меч все время над головой) и, кроме того, просто не хотел… Стать на одну ногу с таким субъектом - еще чего не хватало! "А нет ли тут купеческой спеси? Ай, нет!.." Сколь ни странно, главной опасностью теперь была Надя. И, сидя в кабинете, он думал, думал… И тут случилось непредвиденное. Позвонила Надя:
- Ваня! Мне что-то плохо. Живот очень болит. И рвало меня.
- Утром ты вроде бы не жаловалась.
- Да. А счас болит.
- Сходи к врачу. Сможешь? Или попросить, чтобы он пришел к тебе?
- Схожу. Что тут… два дома пройти. Я грелку к животу прикладываю. Тока не легчает. И чувствую, температура большая.
"Видимо, аппендицит. Грелка опасна". Он хотел сказать ей об этом, но она опередила его:
- Ты ишо не виделся с Калиевым?
- Нет. И не думаю.
- О, господи! Горе мне с тобой!
- Как мне надоели твои разговоры о Денисове. Пусть с ним разбираются в Новосибирске. У меня и без Денисова много забот. Думай-ка лучше о себе.
- Калиев хотел поговорить с тобой.
- Мы уже говорили с ним.
- А ты сказал, что нет.
- Что нет?! Я действительно не встречался с Калиевым. Мы по телефону говорили. Слушай, довольно об этом. В сотый раз тебе говорю: не лезь не в свое дело!
- Ну, ладно, ладно! Я полежу пока. Погрею и пройдет.