"Говорит, как посторонний. Странно".
- Вот недовольство вроде бы выражаю. А на фронте, знаете, почти каждую ночь тайгу видел во сне. Я же заядлым охотником был. Можете мне не поверить, но за сезон сотни уток набивал. Всех у нас тут утятиной снабжал. И еще о нашей пурге вспоминал. Не о морозе, не о снеге, а о пурге, представьте себе. Не знаю почему, но я пургу люблю. Люблю, когда она с ног сшибает. А ты идешь себе. Или в избе сидишь и слушаешь, как воет труба у железянки. И знаешь, что во дворе у тебя порядок. Скот твой на месте. Сказал я как-то об этом старику-немцу в Германии. Так не поверил. А вы, видать, не здесь родились.
- А почему видать?
- М-м… У вас тонкие черты лица. И шея длинная. А во всем остальном вы похожи на местного. И ходите как простой крестьянин. Я вот летом в Москве был. Продал мясо и поехал лечиться. И в гостинице рядом со мной иностранцы жили. Туристы или кто уж там - не знаю. Но буржуи, это точно. Морды гладкие, холеные такие. Вежливые люди, уж тут ничего не скажешь. Не толкнут, не заденут. Культура! Но, знаете, чувствовал я в них какую-то холодность, что-то враждебное мне.
- Так вы как все это связываете со мной? - коротко рассмеялся Иван Михайлович, радуясь естественности своего смеха и думая не без тревоги: "Далась ему, дураку, моя шея. Что он хотел всем этим сказать?.. Не все ли равно, какая у меня шея".
Потому, что было холодно, неуютно, или потому, что здешние жители - типичные таежники, отличались молчаливостью, вообще не привыкли говорить с трибуны, а может, по какой-то другой причине, но собрание проходило скучно, вяло, и выступления колхозников смахивали на короткие отчеты о своей работе. Васильев думал, что так пойдет до конца собрания, но ошибся. Когда он сказал:"Бюро райкома партии и исполком районного Совета рекомендуют избрать в состав правления и председателем колхоза Петрову Антонину Петровну", - с заднего ряда раздался резкий женский голос:
- Да вы чо это? Нашли тоже мне председателя.
Ей возразил хрипловатый, старческий женский голос:
- А ничего, она баба добрая.
- Одной доброты тут мало.
- Внимание, товарищи! - Васильев поднял руку. - Внимание! Бюро райкома и райисполком считают, что Антонина Петровна как старый и опытный работник вполне может возглавить ваше хозяйство… - Он с тревогой замечал, что говорит о Петровой холодными, шаблонными словами. - Давайте окажем ей доверие и изберем председателем…
Люди зашевелились, заерзали. Это было удивительно: только по скрипу скамеек, по двум-трем вздохам Васильев понял, - его слов не одобряют. Мысли как бы раздваивались: он старался лучше, убедительнее построить речь свою и в то же время следил, как реагирует аудитория. Когда зал затих и Васильев подумал было, Что дело пошло на лад, кто-то из женщин недобро хохотнул (не хотела, а хохотнула, как бы издеваясь):
- Видали, силком суют.
И тут прорвалось:
- Мы тоже что-то понимаем!
- И так все разваливается. До ручки до-хо-дим.
- Вот хорошо-то! - радостно проговорила Петрова. - Не надо меня избирать. И я не хотела. Да уговорили. Ну, какой из меня председатель.
Со скамьи поднялся тощий дед - борода-лопата, желтоватая на всю большую бугристую голову плешь и мутные глаза под мохнатыми бровями, прямо как из сказки пришел:
- Ну, что вы так о ней? Что она вам такого сделала?
Из задних рядов выкрикнули:
- А ничего не сделала. Тока мы председателя выбираем, а не учительницу.
- А я и без вас знаю, что у меня нет организаторских способностей, - громким, напряженным голосом сказала Петрова. - И я не прошусь на должность председателя.
- А давайте самого Васильева изберем, - весело проговорила одна из баб. - Он мужик здоровый и грамотный.
- Хо, да его рази затащишь к нам.
- Дайте мне ишо сказать. - Старик опять встал и стянул с головы шапку. - Тут дело сурьезное и нечего в смешки играть. С товарищем Васильевым у нас не выйдет, потому как он и так на большой должности. А вот давайте-ка ишо раз изберем Егора Семеныча. Пускай он съездит в город и подлечится. А потом ишо скоко-то поробит. А дальше, там видно будет.
- Вставай, Егор Семеныч.
- Говори, согласен или нет над нами поначальствовать, ядрена палка?
- Погонять нас, помытарить.
- И язык же у тебя, Дуняшка. Не язык - помело поганое.
Васильев не знал, что ему делать, собрание пошло совсем не в ту сторону.
Чумаков встал и нервно, суетливо начал приглаживать единственной рукой густые волосы.
- Ну, вы же знаете, что я больной. И мне надо в госпиталь.
- Да уж потерпи, Егор, - сказал старик. - Съезди, подлечись. А потом скоко-то ишо поробишь.
Чумаков повздыхал, улыбнулся застенчиво:
- Не знаю, товарищи. У меня были совсем другие планы.
- Ну, дык мы подождем, подумай.
- Только не до утра чтоб. А то и так холодина, до костей пробирает.
- Да ну, пробирает. В тебе сала больше, чем в откормленном борове.
- Подлечись, Семеныч.
- Не знаю… Ну, как народ решит.
- А народ уже решил, ядрена палка.
- Оставь ты свою палку. Чо у тебя других выражениев нету, что ли?
- Ну, что тянем-то?
- Вишь, у всего президиума язык отнялся.
- Кого отняли? - Это спросил самый старый житель деревни, восьмидесятивосьмилетний дед, глуховатый и почти слепой.
- Язык отняли, дедушка.
- Кого?!
- Хватит те измываться над дедом. Сама доживи до таких-то годов, юбку подтянуть не сможешь.
Председателем колхоза избрали Чумакова.
Васильев ночевал в избе-пятистенке, срубленной, видать, еще при царе-горохе, хозяева которой - колхозный счетовод, бывший сержант, оставивший в чужестранных землях половину правой ноги и кисть левой руки, его жена, могутная, широкоплечая баба со строгими глазами, и старуха-теща, согнутая коромыслом, едва передвигавшаяся по комнатам мелкими шажками, - весь вечер что-нибудь да делали. Одна готовила ужин, прибиралась на кухне, тяжело вздыхая, другая - пряла, вязала, а мужчина ремонтировал скамейку, немилосердно дымя самокруткой и что-то многозначительно бормоча себе под нос. На печи, раскинув ноги и посапывая, спал мальчишка, как Васильев позднее узнал, - сын их соседки, ее увезли в Карашиное лечиться от какой-то непонятной грудной болезни.
Сидеть без дела, когда все работают, неудобно, и Васильев, несмотря на возражения хозяев, принес со двора несколько охапок дров, растопил железную печку, сиротливо стоявшую на четырех металлических ножках рядом с русской печью, бросив в нее до десятка тонких березовых палок. Он не раз видел такие печки-железянки, но растапливать их ему не приходилось, и Васильев, боясь показаться неопытным, долго совал под дрова бересту и клочки газет, делая вид, будто так он это, от нечего делать забавляется. И железная печка с железной трубой ожила, загудела, засвистела на все зимние голоса, и вокруг сразу стало тепло и уютно. Так бы и сидел и сидел тут весь век, слушая огненный гул и свист. Немного же человеку надо.
Ужиная, разговорились, и Васильев с удивлением узнал, что хозяин дома - у него старинное русское имя Клементий - в свободное от бухгалтерской работы время еще и плотничает помаленьку в колхозе (это с одной-то рукой).
- Он у меня мастер, - сказала жена. - Счетовод… А он вот эт-та крылечко у конторы смастерил. И в свинарнике дверь подправил. Сама-то я свинаркой работаю.
- Ну, расхвасталась, - засмеялся Клементий.
- Вчерась вон соседке стекло в окошке вставил. А третьего дня бабке Тасе ходики починил.
- Да будет тебе! - махнул рукой Клементий. Вроде бы сердито махнул, а чувствуется, доволен.
- Тока вот себе не все успевает. Когда ветра нету, то в избе еще тепло. А уж когда ветер… Пазы-то пустые.
- Сделаем. Дай время, все сделаем.
- Трудно, наверное, вам? - спросил Васильев. И прикусил язык - не надо было об этом говорить.
- А как быть? - Голос у Клементия уже другой - резкий, недовольный. - Конечно, я могу уйти с работы. Скажу: на холеру мне все это сдалось. Я на фронте кровь проливал. Калека. И теперь кормите меня, мать вашу перемать. А кто робить будет? Такие, как моя Марья? Так она и без того за троих ишачит. А со здоровьем у нее тоже не больно-то… Стенокардия, ревматизм, колит, гастрит. Что еще у тебя, Маш?
- Нужно поговорить с врачами, - сказал Васильев. - Съездить в Карашиное.
- Есть когда мне, - с неохотой отозвалась Мария. - Свяжешься с этими докторами…
- Да разве мы одни так, - невесело усмехнулся Клементий. - Все так. Соседскому парнишке вон тока-тока пятнадцать минуло, а он уже вовсю с бабами вкалывает. Нету людей.
Клементий поковылял на кухню и принес оттуда миску с солеными грибами. Он ловко держал в правой руке палку, на которую упирался, и миску.
- Ну, чо ты в самом деле! - зашумела Мария. - Будто я не принесла бы.
- Попробуйте грибков. Жена насобирала. Я ведь тоже любил собирать их. У-у, как любил! Иду, бывало, по лесу, ни бугорка, ничегошеньки вроде бы, а чувствую: вот тут запрятался. Вот он, миленький! - Вздохнул. Как-то по-особому вздохнул - уверенно, с упрямством даже: - Ни-че-го!.. Фашистов победили. И с голодовкой тоже справимся как-нибудь.
Васильев промолчал: о голодовке обычно не говорили, все начальники в Карашинском делали вид, будто и нет ее вовсе, есть только "временные трудности:".