- Затащи его куда-нибудь подальше и брось.
- Ладно, иди. Соображу, что сделать.
Глава пятая. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВИТАЛИЯ АВЕРКИНА
Взвалив сыщика на плечо, Рыкунов понес его в глубь парка.
"Куда же мне его деть? - размышлял он по пути - в снег кинуть или в кусты? Не найдут, закоченеет еще на холоде. Вроде человека убьешь. А оставить на виду, - раньше времени заметят и развяжут. Нашел же я себе занятие!"
Впереди путиловец заметил огоньки. Они то появлялись, то скрывались за стволами деревьев. "Живут там, что ли? Надо поглядеть, может, сарай какой найду".
Сбросив свою ношу в сугроб, Дема пошел прямо на огни. Минут через пять он увидел небольшие темные строения, а за ними - высокие каменные дома. Свет был лишь в некоторых окнах.
"Не огорожено", - обрадовался Рыкунов и стал приглядываться к низким строениям. У одного из них широкая дверь была приоткрыта. Он подошел ближе и заглянул в сарай. Там белела груда поленьев. "Вот где я его запру, - решил Дема. - Самое подходящее место. До утра не найдут".
Аверкин, лежавший в снегу, не мог понять: ушли парни из парка или стоят поблизости и наблюдают за ним? Он пытался вслушиваться, но звуки не пробивались сквозь толщу сукна и ваты. В этом тесном мешке, покрывавшем половину тела, духота становилась невыносимой. Спина и грудь Виталия взмокли от жары, а бедра и колени стыли на холоде. "Так я задохнусь либо отморожу ноги, - думал он. - Надо скорей высвободиться".
Аверкин принялся извиваться, дрыгать ногами, кататься по снегу… Но путы не ослабевали. Ему стало еще жарче. "Что же делать? Кричать бессмысленно. Надо выкатиться на дорогу и ждать. Авось какой-нибудь прохожий наткнется. Но в какой стороне дорожка?"
Сыщик несколько раз перекатился. Кругом был мягкий снег. "Не сюда", - понял он и стал перекатываться в обратном направлении…
Когда Рыкунов вернулся, то на старом месте сыщика не нашел. Снег вокруг был примят и взрыт.
"Куда же он делся? - не понимал путиловец. - Неужто развязался и ушел?" Дема пригнулся и, заметив широкий след, пошел по нему. Вскоре он наткнулся на притихшего Аверкина, который так вывалялся в снегу, что походил на белый заледеневший ком.
"Вот ведь ловкач! - изумился Рыкунов. - Даже связанным норовит удрать. Такого только под замком удержишь".
Стряхнув с сыщика налипший снег, он вновь взвалил Аверкина на плечо и понес к дровяному сараю. В сарае Дема бросил его на опилки, придавил сыщика тяжелыми козлами и, выйдя на улицу, запер дверь на засов.
Аверкин некоторое время не шевелился. "Куда они принесли меня? - не понимал он. - Не в сторожку ли, чтобы здесь, в глубине парка, пытать? Ну, конечно, им надо же знать, кого я выследил и какие сведения передал охранке. А что я им скажу? Разве кто поверит, что я ни слова не говорил своему начальству об Алешиной? Никогда. А она нехорошо поступила со мной. Какой же я все-таки невезучий! Ведь с детства страдаю из-за девчонок!"
В пятнадцать лет Виталий влюбился в гимназистку Тусю Бонич. Он часами мерз в скверике перед ее окнами, ожидая, когда девчонка сделает уроки и выйдет гулять. Туся обычно появлялась одна. Он узнавал ее по белой шапочке, беличьей шубке и муфточке. Девочка шла с гордо поднятой головой, как бы никого не замечая. Она прогуливалась по набережной Екатерининского канала. Там у парапета стояла дощатая сторожка с небольшими оконцами. Лишь летом, когда у стенки канала останавливались баржи с тесом и кирпичами, в будке появлялся сторож; в остальное же время она пустовала.
Обогнав Тусю боковой дорожкой, Виталий мчался к этой сторожке и дождавшись девочку, вполголоса подзывал:
- Бонич! А у меня сегодня шоколадные конфеты… Хочешь?
Гимназистка каждый раз колебалась: идти или не идти? Конфеты строго-настрого были запрещены матерью. Мать боялась, что сладости испортят ровные, сияющие, как жемчужинки, зубы девочки.
- А ты никому не скажешь? - растерянно оглядываясь по сторонам, спрашивала Туся.
- Ей-богу. чтоб мне провалиться… - клялся он. Колебания были недолгими. Разве утерпишь, когда хочется сладкого? Еще раз оглянувшись, девочка вбегала в будку и садилась на скамейку так, чтобы с панели ее никто не заметил.
Аверкин, глотая слюну, смотрел, как Туся не спеша и с наслаждением поедала конфету. Потом он вытаскивал из кармана вторую, более дорогую, и, вертя ею перед глазами, говорил:
- А за эту два фанта.
Девочке неприятен был мокрогубый, похожий на дятла мальчишка. Но желание поесть шоколаду пересиливало брезгливость. Зажмурив глаза, она вытягивала вперед лицо, точно готовясь к чему-то неприятному, и просила:
- Только быстрей.
Он торопливо вытирал рот рукой и целовал сладкие, судорожно сомкнутые губы девочки. После этого Туся забирала шоколадку, прятала ее в муфточку и убегала в сквер.
Чтобы чаще видеться с Бонич, ему нужны были деньги. Виталий воровал их из кассы у отца, из сумочки у матери и у товарищей. Однажды старшеклассники заметили, как Аверкин в раздевалке обшаривал карманы шинелей. Они тут же избили его и повели к начальнику гимназии. Тот, выслушав гимназистов, побледнел и воскликнул:
- Подлец, ты же опозорил всю гимназию! Виталий чувствовал, что и Сан Санычу хочется
ударить его. Но начальник был сдержанным человеком, он лишь щелкнул пальцем по кончику его носа и, повернувшись к старшеклассникам, трагическим шепотом потребовал, чтобы те поклялись "честным, благородным словом" никому не говорить о случившемся. Потом он закрыл Аверкина в пустом классе и послал сторожа за отцом.
"Значит, быть мне без обеда до вечера, - заключил Виталий, усаживаясь за парту. - Отца они не скоро вызовут, а мать, конечно, не пойдет из-за меня в гимназию. Она любит только Всеволода, а я для нее "балбес… гадкий, противный мальчишка". - Так размышляя, он машинально вытащил перочинный ножик и стал вырезать на парте букву "Т". - Ну и ладно, пусть не приходит. У отца-то я откручусь".
Виталий не понимал отношений отца с матерью. Жили они какой-то странной жизнью: мать никогда не видела "Красного кабачка", а отец лишь раз или два в месяц приезжал в городскую квартиру и вел себя неестественно, словно непрошеный гость. Мать в такие дни ходила с повязкой на голове, как при мигрени, и разговаривала с отцом, едва разжимая губы. Она морщилась от каждого его шумного движения и презрительно говорила: "Вот мужлан!"
Виталий не раз слышал, как сплетничающие соседки называли его старшего брата "богомоловским", хотя Всеволод во всех своих тетрадях писал фамилию: Аверкин. Правда, отца он называл не папой, а Фролом Семеновичем и говорил с ним на "вы", как с чужим.
Разбитной и бойкий на язык, отец в городской квартире вдруг делался угрюмым и настороженным. Его хохолок на лысеющей голове как-то жалко топорщился, а острый кончик носа становился красным. Он то сидел нахохлясь, то вдруг напивался, пинал ногой стулья и кричал:
- Кто я здесь - хозяин или приказчик? Ишь, господа! Да вы должники мне по гроб жизни. Кто ваши шашни и грехи покрывал? Думаете, что без вас кабачишко не получил бы? Шиш! Он мне полагается за верную службу и сокрытие богомоловских тайн. А если он ваш, то отправляйтесь на Краснокабацкое шоссе и обирайте пьяных, а я тут останусь, поживу, как фон-барон в четырех комнатах!
Отец даже не оставался ночевать, а уезжал к себе за Нарвскую заставу. Виталию тоже не нравилась жизнь в городской квартире, и он часто ездил к отцу. Там для него было раздолье: он бегал с заставскими ребятишками, куда хотел, и делал, что нравилось. И никто ему не говорил: "Боже, какой ты грязный! Сейчас же вытри губы и нос… И не держи руки в карманах".
У отца не трудно было раздобыть денег, накупить сладостей и выменять их на рогатки, пращи и самодельные пистолеты. Свои игрушки Виталий хранил в верхней комнате кабачка, потому что мать выбросила бы их на помойку.
"Скоро ли отец приедет? - с нетерпением поглядывая в окно, думал запертый в классе Аверкин. - Ведь обедать охота. Эх, не догадался я стащить чей-нибудь завтрак!"
Отец приехал в гимназию под вечер, когда занятия кончились. Узнав от начальника гимназии о воровстве Виталия, он удивленно хмыкнул и сказал:
- А у меня, понимаете, как будто ничего не пропадало.
- Возможно, дома он не безобразничает, а у нас почти каждый день гимназисты жаловались на пропажи. Сегодня ваш сын уличен! С поличным… да-с! Чтобы не ставить вас в неловкое положение и не позорить гимназию. лучше будет, если вы без шума заберете сына, а пас официально известите, что он изъят по болезни. Против совести вы не погрешите. Воровство называют клептоманией, а клептомания- болезнь.
- А начисто замять это дело никак невозможно? - спросил кабатчик. - Я свиньей не останусь, отблагодарю.
- К сожалению… помочь не могу, - разведя руками, ответил начальник гимназии. - Это решение попечителя.
Кабатчика Аверкина возмущало не то, что сын обворовывал товарищей, а другое: как он смел попасться? Идя домой, он закатил Виталию оплеуху и стал допытываться:
- Ты, наверное, и по моим карманам шастал? И в кассу лапу запускал?
Долговязый мальчишка шел сгорбившись и противно хлюпал носом. Кабатчик еще раз ударил его по затылку, и это словно встряхнуло сына. Он вдруг взвизгнул:
- А ты меня ловил?.. Ловил, да? А еще дерется! Сам будто лучше.
"Ну и подлюга же растет!" - отметил про себя кабатчик. Но вслух назидательно сказал:
- Если воруешь, то воруй с соображением - не попадайся.
Мать, узнав, в чем провинился Виталий, побелела и затряслась.
- Боже, какой позор! Этого еще нам недоставало! - воскликнула она. - Всеволода только начали принимать в хороших домах… А теперь что же? Ему всюду откажут. И сплетни пойдут - Аверкины воры! Глаза никуда не покажешь…