- А сами не можете догадаться, что людей нельзя гноить в камерах, что им чистый воздух нужен? Еще себя социал-революционером мните!
- Прошу не касаться моей партийной принадлежности и разговаривать в ином тоне. Иначе - в карцер!
- Во-во! Не зря вам буржуазия собачьи должности дала.
- Посадить его на хлеб и воду! Взбешенный Васкевич выскочил в коридор. Но
в соседних камерах он услышал такие же протесты.
- Если не измените тюремного режима, объявим голодовку, - грозились заключенные.
На другой день утром, когда уголовники принесли пайки черного ноздристого хлеба, Тарутин ногой подвинул к ним парашу и сказал:
- Бросайте сюда.
Уголовники, недоумевая, поглядели на старшего надзирателя: как-де, мол, быть с этим чудаком - выполнять его просьбу или нет?
- Бросайте, раз просят, - равнодушно сказал тот. - Свиньям в охотку из такой посудины поесть.
И хлеб, которого все время не хватало заключенным, полетел в парашу. Путиловские парни невольно глотнули набежавшую голодную слюну.
. - Одну минуточку! - остановил Иустин собравшегося уходить надзирателя. - Ты, кажется, сказал, что свиньи любят лакомиться из такой посудины? - Матрос показал на парашу. - Можешь взять ее и в коридоре почавкать в охотку. Нам не жалко. Верно, братишки? - обратился он к сидящим на нарах.
- Верно! - ответили те.
И в других камерах "июльцы" не дотрагивались до хлеба.
"Голодовка", - понял начальник тюрьмы. Перепугавшись, он немедля поехал к прокурору. Прокурор по телефону связался с министром юстиции, а тот, услышав о голодовке, всполошился:
- Это же политический скандал! Примите любые меры. Черт с ними, можно пойти на уступки, даже открыть камеры. Но никаких эксцессов. Голодовки не допускать.
На другой день в "Крестах" началась необычная для тюрьмы жизнь. Заключенные могли покупать газеты, ходить из камеры в камеру, делиться новостями, спорить. Надзиратели только следили за распорядком дня и раздачей пищи.
Среди арестованных солдат и матросов в июльские дни было немало левых эсеров. Над ними в камерах потешались.
- Вам-то что, - говорили им, - у вас всюду свояки: Керенский - чуть ли не сват, начальник тюрьмы не то кум, не то брат. Сиди да поплевывай, авось на свадьбу позовут.
А те злились:
- Вот погоди, выйдем на свободу, мы этим буржуйским лизоблюдам покажем! Наше с ними кончилось.
Однажды Кокорева вызвали в контору тюрьмы и передали ему картонную коробку. В ней сверху лежали две растерзанные пачки легкого табаку, а под ними - большой кусок разломанного пополам пирога с черничной начинкой, домашнее печенье и сухари.
- Просмотрите, - сказали ему, - и распишитесь.
- Кто передал? - спросил Василий. - Письма нет?
- Не знаю, я не приемщик, - ответил узкоплечий конторщик с припухшими вороватыми глазами.
"Кто же приходил в тюрьму? - хотелось угадать юноше. - Такой пирог, вроде, от бабушки. Но печенье не ее изготовления. Неужели Катя? Хоть бы какую-нибудь весточку оставила!"
Вернувшись в камеру, Вася выложил на стол табак, пирог, печенье и стал осматривать коробку со всех сторон.
- Ну как? Что пишут? - поинтересовался Про-няков.
- Хоть бы булавкой царапнули! Все гладко - ни одной черточки! - разочарованно ответил Василий. - Даже не знаю, кто обо мне заботится.
- Не горюй, надо внимательнее съестное проглядеть. Если одному трудновато, - можем прийти на помощь.
- Да я уж вижу, как вы слюнки глотаете. Разделив пирог и печенье на всех, Кокорев пригласил товарищей к столу.
- Только зубами действуйте осторожней, - предупредил он. - Печенье может оказаться с начинкой.
И, действительно, Тарутину в корочке пирога попалась туго свернутая полоска пергаментной бумаги. Матрос развернул ее и прочитал:
"Это третья передача. Обнаружил ли ты мои записки? Повторяю: о бабушке не беспокойся, - с нею Дема. О вас на заводе не забывают, - послали протест и наняли адвоката. Я без тебя очень скучаю. Жди, скоро увидимся. К."
- Вот так номер! - возмутился Иустин. - А где две первых передачи? Видно, надзиратели сожрали. Надо сейчас же шум поднять!
- Стоп, не разводи паров! - остановил его Проняков. - Того, что они съели, уже не вернешь. А вот про записку разболтаем… передачи от "К" будут приходить в раскрошенном виде. Кто она тебе, сестра? - любопытствуя, спросил он у Кокорева.
- Нет, это знакомая... ее зовут Катей.
- Ну что ж, тогда давай закурим на радостях. Они свернули по толстой папироске и задымили, наслаждаясь ароматным табаком.
***
В субботу по всем камерам была произведена уборка и параши опрысканы карболовкой. Заключенных группами водили в баню, наголо постригали, выдавали по кусочку мыла и чистое белье.
- Видно, начальство высокое прикатит, - говорили матросы. - В таких случаях всегда авралят.
В воскресенье надзиратели отобрали заключенных, наиболее упитанных, записали их фамилии и по два человека стали вызывать в контору. В первой паре пошел Иустин Тарутин и вернулся рассерженным.
- Патронессы какие-то из дамского общества защиты кенареек, - с презрением сказал он. - Халаты раскрахмалены, чепчики топорщатся. "На что жалуетесь? Какие претензии? Как себя чувствуете?" - "А вы что, Керенскому будете докладывать? - спрашиваю я. - Много он вашей сестры развел, нам бы хоть десяточек для прогулок прислал". - "Как вам не стыдно! А еще моряк революционного флота! - говорит с обидой самая молоденькая. - Мы из Красного Креста" - И показалось мне, будто я ее где-то прежде видел. А другая головой качает и вроде сожалеет: "Эх, морячок, морячок, видно, мало тебя мать в детстве секла!" - И сует мне, словно кухаркиному сыну, какой-то кулек. А тут еще подхалим Васкевич ввязывается: "Не обращайте внимания, это же анархист из анархистов... никакого воспитания". Ну, я его, конечно, обласкал по-флотски, вытряхнул все из кулька, надул его, хлопнул об ладонь так, что все вздрогнули, и ушел. Другие заключенные возвращались из конторы повеселевшими и довольными.
- Чего Иустин выдумывает, - говорили они. - Симпатичные тетки. И не игрушки выдают, а дельное… Сгодится нашему брату.
В кульках были конверты, бумага для писем, туалетное мыло, махорка, курительная бумага, спички и леденцы фабрики Ландрина.
Вскоре Кокорев услышал, как коридорный выкрикнул его фамилию. Не поверив, он переспросил:
- Меня?
- А то кого же? Живо в контору.
В тюремной конторе были распахнуты двери в соседнюю большую комнату. Там виднелся длинный стол, заваленный кульками, и две женщины в ослепительно белых халатах. Вася вгляделся в них и остолбенел: это были тетя Феня и Катя. Боясь, что он движением или возгласом выдаст их, они заговорили одновременно, приглашая его к столу.
"Умышленно не узнают, - понял юноша. - Но не слишком ли у них взволнованы голоса и лица?"
Катя, потрясенная его видом, по-арестантски остриженной головой, бледным и голодным лицом, на котором выделялись трогательно жалкие юношеские усики, готова была расплакаться.
Василий, сделав несколько шагов, пристально взглянул в глаза девушке, стараясь увидеть в них то невидимое, что угадывают и замечают лишь очень близкие люди.
"Милый, родной! Ну, как тебе здесь?" - спрашивал ее взгляд.
- Вы не больны? - спросила тетя Феня.
- Не знаю, - ответил он.
- У вас очень истощенный вид. Тюремный врач осматривал?
- Нет.
- Пройдите к нашему.
Катя взяла его за руку и повела к женщине в пенсне, сидевшей за небольшим круглым столиком у окна. По пути она стиснула юноше запястье и предупредила:
- Докторша наша. Можешь говорить свободно... Нас интересует, как вас схватили и в чем обвиняют.
Докторша, взглянув на Васю сквозь пенсне, задала обычный вопрос:
- На что жалуетесь?
Тетя Феня в это время громко заговорила с другим заключенным. "Их голоса заглушают мой, можно отвечать без опасений", - сообразил юноша.
- Жалуюсь на Мокруху, - сказал он и, понизив голос, добавил: - Шпик, в сговоре с церковным сторожем и начальником милиции у Сенного рынка, подстроил наш арест. Бывает, по ночам не сплю, кашляю… В протоколе обвиняют в нападении на офицеров, ограблении церкви и убийстве. Но мы его не подписывали. Часто кружится голова... Найдите свидетелей. Там был Демин брат, моряк с бородой и еще какие-то авроровцы.
- Потеете? Бывает жар? - допытывалась докторша.
- Бывает. Скажите, - что нового на воле?
- Снимите рубашку!
Пока докторша выстукивала и выслушивала Василия, Катя повернулась спиной к сидевшим в отдалении надзирателям, торопливо, шепотом сообщила:
- Существуем полулегально.
- Что с отцом?
- Было ужасно… приговорили к расстрелу. Свалили вину за отступление.
- Оденьтесь, - сказала докторша. - Сейчас я выпишу рецепт. Общество Красного Креста пришлет вам лекарство…
А Катя продолжала:
- Их вывели в поле... построили однополчан. Привели попа. Пока Рыбасов и Кедрин исповедывались, отец обратился к товарищам по окопам…
- Будете принимать по две пилюли три раза в день... Микстуру по ложке перед едой...
- … Получилось неожиданное: солдаты стали перебегать и становиться рядом с приговоренными: "Стреляйте и в нас!" В общем, взбунтовалась вся дивизия. Дело дошло до армейского комитета. Приговор пришлось отменить. Сейчас отец в Комитете..
Вася надел рубашку и пошел с Катей к другому столу. Девушка как можно громче, так, чтобы слышали надзиратели, сообщила тете Фене:
- Нуждается в лечении и усиленном питании… И тут голос ей изменил. Больше она не произнесла ни слова.